Limerence

      Сколько бы Папайрус ни пытался, как бы ни концентрировался, он всё равно продолжал появляться в неподходящий момент.       Когда он открыл глазницы в… шестой?.. седьмой раз?.. он увидел не своё отражение в запотевшем зеркале, а парящую гнилую душу.       Скелет с ворчанием упал на кровать, вытягивая затёкшие ноги и позволяя душе тихо скрыться внутри грудной клетки. Он был ужасно измотан… Уже около полутора суток не смыкал глазниц. С каждым новым перемещением Папайрусу приходилось отдыхать, чтобы восполнить запас магии, поэтому он проводил долгие часы в полной тишине и темноте, прежде чем попробовать снова. Несколько раз он пытался уснуть, однако разум продолжал лихорадочно наполняться образами отползающего в страхе брата, нанесённых, а после исцелённых ран, гниющей души…       Папайрусу нужно было исправить произошедшее. Санс увидел его. Санс вспомнил. «Только не снова» сказал он. Когда утром брат проснётся, он непременно…       «Не важно, что случится, Папс, ты всегда будешь моим младшим братом, и я всегда буду любить тебя, ладно?»       Папайрус задумался, не эти ли слова стали причиной, по которой его настойчиво тянуло к моменту, когда ущерб уже был нанесён. Возможно, какая-то часть его хотела покончить с секретами, желая найти искупления за то, что он совершил.       Возможно, пришло время во всём сознаться.       Это было пугающе.       Сдерживая слёзы, Папайрус с предельной осторожностью одел Санса обратно в пижаму и укрыл одеялом на краю кровати, где тот заснул изначально. Затем он надел свою пижаму, забрался под одеяло, стараясь лечь как можно дальше от брата, и уставился в потолок, ожидая, когда наступит утро.

***

      Санс начал шевелиться раньше обычного. Папайрус не поворачивался, скованный страхом перед тем, что должно было произойти. Он услышал ворчание и шелест простыней.       — Блять…       В голосе Санса читалась боль, и это всё же заставило Папайруса оглянуться. Брат лежал на спине, закрыв руками глазницы и растопырив пальцы, словно пытался обхватить ими весь череп.       — …Санс? — рискнул произнести Папайрус.       — Папс. — очень тихо и сдавленно ответил старший. — Можешь задёрнуть шторы? У меня башка раскалывается.       Папайрус вскочил с кровати и выполнил все указания, оставив лишь маленькую щель, чтобы они не оказались в кромешной темноте. Когда он снова повернулся к брату, то увидел, что Санс откинул одеяло и, нахмурившись, с плотно закрытыми глазницами, пытался расстегнуть верхние пуговицы пижамной рубашки.       Папайрус уже не раз оказывал помощь Сансу, когда у того случались приступы мигрени. Он отлично знал, что необходимо брату: темнота, тишина, свежий воздух… и несколько чертовски сильных обезболивающих. Поэтому Папайрус понизил температуру кондиционера и включил вентиляцию на полную мощность, создавая в комнате прохладный ветерок. Затем скелет открыл свой инвентарь, чтобы достать обезболивающие, которые, как он помнил, покупал в аптеке у монстра-кота.       — Вот, — сказал младший, протягивая их Сансу вместе с бутылкой воды.       Санс покосился на Папайруса и попытался сесть прямо, но удалось ему это только с помощью брата. Он залпом выпил воду, проглотив таблетку, вытер рот рукавом пижамы и сказал:       — Я скоро приду в себя. Ты пока иди позавтракай и…       — Я никуда не уйду.       — Папс…       — Тише.       Папайрус взбил для Санса подушку и использовал остальные, чтобы соорудить удобную спинку (в этом он уже набрался опыта). Всякий раз, когда у Санса дома начинались сильные головные боли, он собирал все подушки в доме и делал импровизированную спинку на своём матрасе, который у него ещё поворачивался язык называть кроватью. Санс говорил, что слегка приподнятое положение головы, по-видимому, немного облегчало боль.       Младший положил руки на плечи Санса, аккуратно помогая ему откинуться на подушки, однако Санс перехватил его запястье.       — Прекрати.       Папайрус на мгновение замер, после чего отполз от кровати с поднятыми руками.       —Я не собирался ничего делать, я просто…       Санс не стал слушать. Он поднялся на ноги и, спотыкаясь, направился в ванную, с кашлем и рвотными спазмами. Даже за закрытой раздвижной дверью Папайрус мог слышать, как брата рвёт и сгустки застывшей магии разбиваются о керамическую поверхность, за этим последовало тяжёлое дыхание, после которого его охватила новая волна рвоты.       Это было ненормально. Ни в одном из предыдущих повторов Сансу не было настолько плохо. Да, время от времени у него возникала головная боль, но такое? Никогда. И Папайрус не был уверен, что возвращение назад поможет; если он снова окажется там после того, что они… что он сделал с Сансом, он был уверен, что, когда брат очнётся, ситуация повторится. Он не мог избавиться от мысли, что его действия стали причиной болезненного состояния брата.       Раздвижная дверь открылась с трудом, ровно настолько, чтобы старший смог проскользнуть и опереться о дверной косяк. Капли воды упали ему на грудь; он только что умылся, однако слёзы уже оставили синеву у краёв его глазниц.       — Санс, тебе нужен целитель, — сказал Папайрус, осторожно приближаясь к нему.       — Нет, — фыркнул Санс. — Просто дай мне ещё обезболивающее. На этот раз я…       Санс зажал рот рукой и закрыл дверь в ванную. Изнутри доносились новые болезненные звуки, и на этот раз Папайрус не допустил возражений. Широкими шагами он остановился перед тумбочкой и снял трубку. Он хотел позвонить на стойку регистрации и попросить немедленно вызвать целителя, но линия была занята. Он пытался дозвониться снова и снова, но безуспешно. Он уже собирался спуститься туда сам, прямо в пижаме, как вдруг осознал, что в комнате воцарилась мёртвая тишина. Из ванной не доносилось ни единого звука.       — САНС!!! — Папайрус с такой силой распахнул дверь, что она ударилась о стену, и включил свет.       — Бля, Папайрус, выруби! — Санс сидел на полу напротив унитаза, уткнувшись головой в колени и сжимая виски.       — ПРОСТИ! — выкрикнул Папайрус, пытаясь найти выключатель.       — Пожалуйста… не кричи…       Папайрусу потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к тусклому освещению аварийного светильника над дверью — единственному источнику света в ванной. Наконец, он подошёл к брату. Опустившись на одно колено, он положил руку на череп Санса и прошептал:       — Открой свой инвентарь.       Старший беспрекословно повиновался, слишком поглощённый болью, чтобы думать или беспокоиться о том, что его брат мог там искать. Что бы это ни было, он почувствовал лёгкий толчок, который сообщил ему, что Папайрус нашёл то, что искал.       — Хочешь, я отнесу тебя обратно в кровать?       Санс покачал головой.       — Ты хочешь остаться здесь?       Санс кивнул. Его магия до сих пор неприятно бушевала внутри, и старший сомневался, что сможет добраться до туалета вовремя, если будет от него слишком далеко. Кроме того, он не видел смысла просить ещё одно обезболивающее.       — Хорошо. Я вызову целителя. — Папайрус ожидал, что брат начнёт возражать, но тот промолчал, что свидетельствовало о том, насколько ужасно он себя чувствовал. — Я буду за дверью, в комнате. Позови меня, если что-нибудь понадобится.       Санс снова кивнул, и Папайрус покинул ванную, закрыв за собой дверь. Когда Санс болел, он, подобно кошке, предпочитал уединение и не любил, когда Папайрус над ним излишне суетился.       Младший, тихо вздохнув, сел на кровать, включил маленькую лампу и открыл блокнот Санса, чтобы найти номер телефона больницы. Забавно, тогда он высмеял брата за то, что тот его записал, но в итоге это оказалось весьма кстати, поскольку телефон Санса, вероятно, был разряжен.       И вот он, на четвёртой странице, потому что, естественно, Санс не мог пользоваться блокнотом как нормальный монстр.       Папайрус разблокировал телефон и набрал номер.

***

      Папайрус расхаживал по тёмной комнате, стиснув зубы с такой силой, что они, казалось, вот-вот треснут. ПОЛТОРА ЧАСА НАЗАД он позвонил в больницу и объяснил, насколько ситуация срочная, но НИКТО до сих пор не пришёл. Невероятно.       После нескольких приступов рвоты Санс провалился в беспокойный сон. Теперь он, по крайней мере, был спокоен. Папайрус с предельной осторожностью поднял его и уложил на кровать, разместив в полусидячем положении, с опорой на подушки. Он также выключил прикроватную лампу, чтобы яркий свет не помешал низкорослому скелету.       Сон брата был единственной причиной, по которой он не перезвонил в больницу и не спросил, какого чёрта так долго. По крайней мере, сейчас Санс отдыхал, и Папайрус хотел, чтобы он продолжал спать как можно дольше, надеясь, что мигрень пройдет сама собой.       Раздался лёгкий стук в дверь, и младший поспешил открывать её.       Он ошарашенно уставился на скелета перед собой. Он был на полголовы выше Папайруса, а его глаза горели зловещим красным оттенком под постоянно нахмуренными надбровными дугами. Три тонких длинных шрама пересекали левую глазницу монстра, они казались болезненными и такими же острыми, как его зубы. Если бы не белый больничный халат, накинутый поверх чёрной кожаной одежды, Папайрус мог бы подумать, что перед ним стоит головорез, посланный убить их.       — Вы не вулкин, — выпалил Папайрус.       Другой скелет слегка искривился в усмешке.       — Какой наблюдательный. Меня зовут Эджи. Ты вызывал целителя?       — Да…       — Тогда дай мне пройти, я тебя осмотрю.       — Ох, нет, болен мой брат, — сказал Папайрус, пропуская его в комнату. — У него, похоже, жуткая мигрень, но я в порядке.       — В порядке? — Эджи оглядел скелета с ног до головы. — Выглядишь херово.       Папайрус, крайне удивлённый прямолинейностью монстра, не сразу нашёлся, что ответить.       «Что за манера общения с пациентами?! Почему они прислали к нам самого странного целителя подземелья?!»       — Н-ну, — выдавил он. — Прошлой ночью я почти не спал…       Эджи хмыкнул.       — Возможно, и ты столкнулся с магическим дисбалансом. Он наблюдается по всему Подземелью; это началось сегодня рано утром и, видимо, особенно сильно влияет на монстров в данном районе. Твой брат — седьмой пациент, которого я посетил в этом отеле.       «Это объясняет, почему тебе потребовалось десять миллионов лет, чтобы добраться до моего брата», — подумал Папайрус, возмущённый тем фактом, что не одному, а целым ШЕСТИ монстрам было отдано предпочтение перед Сансом.       — Так или иначе, давай перейдём к делу. — Эджи бесшумно подошёл к кровати и сел рядом с Сансом. Он включил лампу, после чего достал из инвентаря такое же устройство, каким пользовалась целительница-вулкин. — Мне нужно знать его текущие симптомы, историю болезни, а также что он делал и куда ходил вчера.       Папайрус постарался предоставить информацию как можно более точно, хотя ему было трудно вспомнить, что произошло (а что нет) накануне. Эджи внимательно слушал его, снимая показания с устройства и записывая данные. Закончив, он снял свои красные кожаные перчатки и, закрыв глаза, приложил ладони к вискам Санса. Из его пальцев начала исходить слабая струйка исцеляющей магии — зелёная и сияющая. Однако, казалось, она не могла проникнуть в кости.       Внезапно Санс оттолкнул руки Эджи, одновременно пытаясь ударить его в грудную клетку.       — Не трогай меня, блядь, — нахмурившись, прорычал Санс; его левый зрачок вспыхнул синим и жёлтым огнём. Вспышка исчезла так же внезапно, как и появилась: зрачки снова стали обычными, белыми, даже крошечными. Санс схватился за голову, как будто она могла отвалиться. — Бля…       — Прошу прощения, — произнёс Эджи, сохраняя спокойствие и невозмутимость. Реакция Санса, по-видимому, совсем не произвела на него впечатления, и скелет остался сидеть рядом с ним. — Меня зовут Эджи. Я твой целитель, и я пытался облегчить твою боль. Я посчитал, что смогу сделать это, не потревожив тебя, но, очевидно, это оказалось ошибкой. Мне жаль, что я… напугал тебя.       — Санс, как ты себя чувствуешь? — спросил Папайрус, стоя на коленях рядом с ним.       — Как будто мне череп сверлят дрелью.       — Тебя всё ещё тошнит?       Санс кивнул, а Папайрус умоляюще посмотрел на Эджи.       — Санс, ты страдаешь от магического дисбаланса, как и большинство подземелья сегодня. На самом деле, я подозреваю, что ты мог быть в контакте с его источником. Мне нужно, чтобы ты рассказал мне всё, что ты вчера делал, с кем встречался и когда впервые появились симптомы.       Санс стиснул зубы.       — Может, просто дашь мне обезболивающее? Тогда поговорим, если хочешь.       Эджи приподнял надбровную дугу, и Папайрус не мог понять, позабавил ли его, удивил или разозлил ответ Санса. Как бы то ни было, он вытащил из своего инвентаря тонкий металлический футляр и, открыв его, продемонстрировал братьям содержимое.       — В них содержится самый мощный анальгетик, который мне разрешено брать с собой из больницы, — сказал он Сансу, проводя пальцами по инъекционным флаконам, аккуратно хранящимся внутри футляра. — Ты будешь пиздецки обдолбанным день или два, но, в отличие от анестетиков, останешься в сознании и не потеряешь способность двигаться или чувствительность в какой-либо части тела.       — Хех. Звучит заманчиво, целитель, познакомь меня с ним.       — Однако есть некоторые побочные эффекты, о которых я должен предупредить: это скажется на кратковременной памяти, а также, скажем так, на «фильтре» между мозгами и языком.       Санс пожал плечами, хмуро потирая виски. Всё это не имело для него значения, он просто хотел прекращения агонии.       Эджи пристально посмотрел на Папайруса и продолжил:       — Я не преувеличиваю, когда говорю, как важно не выпускать его из виду до тех пор, пока эффект полностью не пройдет. Санс не будет полностью владеть своими способностями, так что ему не составит труда причинить боль или воспользоваться преимуществом. Не позволяй ему работать, готовить или куда-либо ходить одному.       — То есть, по сути, вы хотите сказать, что всё это время он должен ничего не делать?       — Именно.       — Что ж, для Санса это обычное воскресенье, — сказал Папайрус, пожав плечами, на что старший, несмотря на боль, усмехнулся. — Не волнуйтесь, Эджи, я о нём прекрасно позабочусь!       — И последнее, Санс. — Эджи достал из футляра флакон и постучал по нему кончиками фаланг, отчего на стекле появились отблески света. — Мне нужно ввести это прямо в твою душу.       Санс напрягся, его взгляд метался между целителем и иглой. После недолгой паузы он сказал:       — Подожди снаружи, Папс.       Скелет хотел возразить против абсурдной просьбы старшего. Санс был согласен обнажить свою душу перед совершенно незнакомым монстром, но не перед собственным братом? Не то чтобы Папайрус никогда раньше не видел его душу! Он вспомнил, по крайней мере, один случай, когда Санс, будучи маленьким ребёнком, голышом закатывал страшную истерику папе за то, что тот прервал их игру ради водных процедур. Его крошечное перевернутое сердечко сияло так ярко, что ослепляло всю комнату.       Вероятно, Папайрус потратил больше времени на ответ, чем предполагал, потому что Санс прошептал: «Пожалуйста».       — Конечно, без проблем, — сказал Папайрус, натянув улыбку.       Он вышел из комнаты и принялся ходить взад и вперед по коридору. Минуты шли, и Папайрус начал задаваться вопросом, почему простая инъекция занимает так много времени. С душой Санса было что-то не так?       …       Папайрус резко остановился, его осенило.       Санс не хотел показывать ему свою душу, потому что, как и Папайрусу, ему было что скрывать.       Целитель, вероятно, был в ужасе от тьмы, скрытой в душе Санса, и теперь пытался «помочь» ему, убеждая забыть о своём младшем брате, как это делали невежественные пользователи на форуме.       Папайрус не позволит этому произойти.       Скелет бросился к их комнате, готовый выбить дверь, если потребуется. Всё встало на свои места. Все кусочки головоломки сложились в единую картину. Вот почему Санс не накинулся на него, как только проснулся с мигренью и прочим! Потому что в глубине души он хотел того же! Он просто боялся признаться в своих истинных чувствах!       Он почти достиг двери, когда Эджи вышел из комнаты с серьёзным выражением лица, которое превратило враждебность Папайруса в беспокойство.       — Что с моим братом?       — Кайфует от жизни и не чувствует боли. Он будет в порядке.       — С его душой всё хорошо?       Красные зрачки Эджи пристально смотрели на Папайруса, словно целитель тщательно обдумывал свои слова. Наконец, он произнёс:       — Я рекомендую тщательное сканирование души.       — Почему? что вы увидели?       — Это личная информация, которую я не могу разглашать даже таким близким родственникам как вы.       — Я его единственный родственник!       — Моя точка зрения остаётся в силе. И, как я ранее упомянул, я полагаю, что Санс мог столкнуться с источником дисбаланса во всём подземелье. Мы никогда раньше не сталкивались с чем-то подобным, поэтому я рекомендую пройти полное физическое и психологическое обследование, а также сканирование души, чтобы убедиться в отсутствии долгосрочных последствий.       «Ага, конечно. Психологическая проверка, чтобы мозгоправ убедил его забыть обо мне. Сканирование души, чтобы ещё один целитель посмотрел на него с отвращением. Вряд ли что-то из этого произойдёт.»       — Понял, я запишу его на приём, как только мы вернёмся домой. — Папайрус сложил руки перед собой, стараясь выглядеть в своей пижаме как можно более прилично. — Что-нибудь ещё?       — В ближайшие пару дней будь с ним особенно терпелив, — сказал Эджи, теперь, когда все трудности остались позади, выражение его лица выглядело более расслабленным. — Брат может говорить не то, что думает, или даже грубить. Просто помни: за него говорит анальгетик, и важная часть его сознания сейчас спит. Он сам не свой, ясно?       — Хорошо… Спасибо, буду иметь в виду.       Они вежливо попрощались, и Папайрус вернулся в комнату. После инъекции он ожидал увидеть своего брата снова крепко спящим, но Санс не спал, а лежал на подушках, как тряпичная кукла. На его лице застыла широкая глупая ухмылка, а полуприкрытые глазницы едва скрывали расширенные, нечёткие зрачки.       — Здорово, бро…       — Как ты себя чувствуешь? — спросил Папайрус, присаживаясь на кровать.       Санс просто смотрел на него, наклонив голову, будто обдумывал метафизические последствия этого вопроса и своего ответа. Наконец, он сказал:       —Что…?       Папайрус усмехнулся.       — Я спросил, как ты себя чувствуешь. Тебе больно?       — Не-е-е-е, — протянул Санс, поворачивая руку так и этак перед собой и любуясь собственными фалангами. Он посмотрел на брата сквозь растопыренные пальцы и сказал: — Папс.       — Да?       — Я под кайфом.       — Да, я вижу. — оба захихикали, как идиоты, после чего младший спросил:       — Слушай, Санс, ты помнишь, что произошло вчерашней ночью?       — А? Я же тебе только что сказал.       Папайрус не сразу понял о чём он.       — Это был не я, Санс. Это был Эджи, целитель.       — Оооу… — протянул Санс.       Папайрус не был уверен, что его брат понимал разницу между ними, но сейчас это не имело значения, и он продолжал настаивать:       — Итак, что ты ему сказал?       — Э-э-э… то, что, эм, мы ходили по магазинам… увидели Блу… мы, э-э… поужинали и вернулись.       — Это всё, что ты помнишь?       Санс помрачнел.       — Мне приснился кошмар.       — Кошмар? — удивившись, спросил Папайрус. — Какой кошмар?       — Неважно…       — Нет, Санс, это важно. — он взял брата за руку и с нежностью сжал её. — Пожалуйста, расскажи мне.       Санс замешкался, опустив взгляд на их переплетённые руки. Он не хотел вспоминать. Не хотел, чтобы Папайрус узнал. Но прежде чем он успел это осознать, по его скулам скатились слёзы, а с уст сорвался шёпот:       — Мне приснилась лаборатория.       Санс позволил Папайрусу заключить себя в объятия и уткнулся лицом ему в грудь, сотрясаясь от всхлипов. Слабое эхо в голове твердило, что это неправильно, что он не должен показывать Папайрусу, насколько на самом деле сломлен. Но теперь, когда слёзы уже лились ручьём, старший был просто не в силах их остановить.       Поэтому он горько рыдал от страха и боли, вцепившись в пижаму младшего братца. Он рыдал, а Папайрус нежно скользил вверх и вниз своей большой рукой по его спине, успокаивая и воркуя пустые заверения возле черепа.       Прошло немало времени, прежде чем Санс наконец успокоился, и его охватила глубокая сонливость. Старший почувствовал, как Папайрус уложил его на мягкие подушки и подоткнул одеяло, шепча что-то неразборчивое. Впрочем, в голосе младшего звучало столько любви, что слова, казалось, не имели значения.       Последняя мысль Санса перед тем, как заснуть, была о том, насколько ему повезло иметь такого брата, как Папайрус.

***

      Дорога домой стала одним из лучших впечатлений в жизни Санса.       Когда он проснулся, все вещи уже были упакованы, и они были готовы к отъезду, что было к лучшему, поскольку старший не прекращал витать в облаках и не мог сообразить, как надеть футболку.       Все углы сгладились. Цвета смешивались друг с другом, словно реальность была написана масляными красками. Голос Папайруса звучал где-то вдалеке, как из туннеля, отдаваясь слабым эхом. Фонтан Меттатона показался Сансу самым прекрасным и элегантным произведением искусства, которое ему когда-либо приходилось видеть.       Он до сих пор помнил, как ему было страшно. Как было больно. Однако, эти далёкие воспоминания, казались чужими и вскоре полностью исчезли.       Мир был полон чудес.

***

      Дорога домой напоминала… путешествие с беззаботным ребёнком.       Как и сказал целитель, Папайрус не мог выпускать Санса из виду. Стоило ему один раз отвлечься, чтобы вернуть ключ-карты на стойку регистрации, и обернуться, как брат уже собирался нырнуть в фонтан. Младший быстро подбежал и ухитрился схватить его за воротник, как мама-кошка своего котёнка.       После этого Папайрус взял Санса за руку и не отпускал, пока они не добрались до лодки.       Сперва Санс напевал вместе с Лодочником, но вскоре его вниманием завладели неровные очертания стен пещеры и звук тёплой журчащей воды. Наклонившись над лодкой, он опустил руки и положил голову на деревянный бортик. Брат казался спокойным, тихим и смирным, но Папайрус не отпускал его футболку, пока они не достигли Вотерфола, где Санс настоял сойти с лодки. Один случай на миллион, когда ему захотелось прогуляться!..       Взявшись за руки они шли через тёмные туннели и широкие расщелины, где светящиеся грибы придавали воде люминесцентное сияние, не встречающееся больше нигде. Это было красивое, спокойное место, наполненное тишиной… если не считать бормотания Санса, чей непрекращающийся поток сознания связывал воедино самые странные мысли.       — …Итак, если я выпью эту воду, мои кости тоже будут светиться, и тогда мне не придётся чинить лампу в комнате, но свет — это лучистая энергия, поэтому мне станет жарко, а я терпеть не могу жару, Хотленд отстой, я ненавидел ходить в лабораторию, Сноудин гораздо лучше, не правда ли, Папс? Может, я смог бы приготовить светящийся снег, если бы забрал эту воду домой. У тебя есть с собой бутылка, Папс? Нет? Почему мы не носим с собой бутылки? Они супер полезны и…       Санс время от времени останавливался, чтобы посмотреть на то, что привлекало его внимание: крошечный жучок, занимающийся своими делами («Нет, Санс, мы не можем забрать его домой; у него, наверное, есть своя семья»), травинка, склонившаяся напротив других («Да, Санс, это бунтарь»), струя воды, стекающая по стене («Не лижи её!»)…       Удивление, отражавшееся в зрачках Санса, делало их ещё более выразительными. Впервые за долгое время его лицо казалось открытой книгой, полной страниц разных эмоций, вместо привычной усталой улыбки. Санс надулся, когда Папайрус потянул его за руку, заставляя идти дальше. У него отвисала челюсть всякий раз, когда он обнаруживал самые обыденные вещи, и лучезарно улыбался Папайрусу, когда тот ублажал его ответом.       И его глазницы широко распахнулись, когда он услышал собственный голос позади себя.       Старший поспешно обернулся, пытаясь отыскать источник голоса.       — Это всего лишь эхо-цветок, Санс, — со вздохом произнёс Папайрус.       — Это всего лишь эхо-цветок, Санс, — повторил цветок.       Санс склонил голову и, освободившись от руки Папируса, присел на корточки перед цветком. Он молча смотрел на него, подставив лицо прямо к венчику.       — Ну же, Санс, пошли домой.       — Ну же, Санс, пошли домой.       Санс ахнул, услышав голос Папайруса, доносившийся из цветка, и цветок ахнул в ответ.       — Ты такое талантливое растение… — проворковал Санс.       — Ты такое талантливое растение…       — Я не растение, я скелет.       — Я не растение, я скелет.       Санс хихикнул, цветок хихикнул, и между ними воцарилась тишина, как будто они разделили момент идеального взаимопонимания. Санс поднял руку и осторожно погладил, словно новорождённого ребёнка, лепестки цветка, но через мгновение изменился в лице. Он взглянул на Папайруса и с горечью прошептал:       — Оно меня не гладит в ответ. Я ему не нравлюсь.       По спине Папайруса пробежала ледяная дрожь.       — Мы уходим. — сказал он.       Когда цветок повторил фразу, Санс уловил в голосе брата лёгкую дрожь, но вскоре забыл об этом.