руки

— почему драконий хребет? кэйе тяжело нести ящик в гору — альбедо и рад бы помочь, но больше чем на три гео цветка его концентрации не хватит. — здесь немноголюдно. никто не помешает исследованиям. — и не пострадает от них. альбедо не знает, шутка это или угроза: кэйа словно целью жизни поставил никогда не говорить прямо. — ты три месяца за мной следил — так неужели остались какие-то сомнения в моей лояльности мондштадту? «я плохо стараюсь?» — о, ни в коем случае. ты так щедро расплескивал всюду дружелюбие, что успел утопить в ней всех рыцарей, — натужно смеётся кэйа. — но я человек иных взглядов, и мне сложно поверить в лояльность того, кто не родился в мондштадте. — по себе судишь? кэйа улыбается самой очаровательной своей улыбкой — но в единственном глазу его сверкает льдинка. а потом: у альбедо припасён чай из полевых трав с сесилиями, который кэйа в шутку называет «напитком богов». сам он не любит пить что-то менее крепкое, чем вино, но, оказывается, после часового карабканья на драконий хребет горячий чай — дар воистину божественный. правда, до чая надо ждать, пока снег растает и закипит, и кэйа совсем не помогает — только следит за тем, как альбедо двигается: без спешки, без лишних движений, как будто даже заваривание чая отрепетировал до автоматизма. он снимает перчатки, чтобы засыпать травы в котёл, и руки у него — белые — все в порезах и синяках, и кэйе почему-то горько от того, что таким красивым рукам бывает больно. альбедо замечает его взгляд, но молчит. и кэйа понимает его: он и сам никогда не говорит о том, что болит. а в самом начале: кэйа возвращается в штаб рыцарей пыльный и грязный. на входе в кабинет джинн стоит кли, и её улыбка ненадолго разгоняет тучи над его жизнью. — братец кэйа! братец кэйа! — кричит кли и цапает его за рукав. — знаешь что, братец кэйа? сегодня праздник! мама приехала! — мама? — удивляется кэйа, хотя нечему: алиса появляется из ниоткуда и исчезает в никуда. — да, мама! мама приехала и привезла кли нового братика! когда она успела, думает кэйа, она теперь нам младенца оставит, добавляет он, пока открывает дверь к джинн, и там, к счастью, только взрослые. взрослые и светловолосые — он среди них как ворона в стае уток. кэйа всем кивает и разглядывает незнакомца: тот и правда цветом волос напоминает алису, но на этом сходства заканчиваются — из чего он делает вывод, что новенький (альбедо, алхимик, ал… хм… алисиной подруги ученик, узнаёт он позже) кли такой же «братец», как и сам кэйа. альбедо рассматривает его вскользь, мажет взглядом мимо, как будто в кэйе для него ничего интересного нет, и, эй, вообще-то, это обидно. он тогда тоже на него смотреть не будет. — кэйа! вырос! — громогласно заявляет алиса и бьёт его по плечу с такой силой, с какой гвозди вгоняют в доску. — а ты ничуть не постарела, алиса, — говорит он той, которая ему в матери годится, но выглядит сестрой-погодкой. — поделишься секретом? — пять тысяч моры! — смеётся та, и кли счастливо улыбается. — знакомься, кстати. твой новый коллега — я надеюсь, джинн? джинн кивает. сегодня она выглядит ещё измученнее, чем обычно, и кэйа подозревает, что она соглашалась на любые условия алисы, лишь бы та отстала. «условие» представляется и протягивает ладонь в перчатке. взгляды их наконец-то не параллельные, хотя кэйа с бо́льшим интересом рассмотрел бы звёздочку на чужом горле — спустя месяцы, когда из воспоминаний о том дне только её острые кончики и светло-голубые глаза, он врёт о том, что, конечно же, сразу же почувствовал то самое, когда назывался: — кэйа альберих, капитан кавалерии. и альбедо притворяется, что верит. и месяцами позже: — уже успел познакомиться с путешественником? альбедо кивает ступке, в которой разминает туманные цветки. кэйе не обидно: привык и сам не смотрит никуда выше белых рук. сколько на них царапин с последней встречи? — и как он? альбедо молчит — давить цветки пестом куда интереснее — и кэйа со скуки рассматривает наизусть заученный мондштадт. вот фонтан — он мог бы заморозить всю воду в нём. вот «кошкин хвост» — он так ни разу там не выпил. вот мельница… — вызывает доверие. думаю, мы поладили. альбедо никогда не уверен, когда говорит о других людях. кэйа одобряет. — да уж. расположить к себе джинн, эолу и дилюка за неполный месяц… не удивлюсь, если через год его будет знать весь тейват. «и каэнри’ах», — почти называет он, потому что давно ждёт случая проверить, но страх сильнее. потому что слово это — проклятье, назовёшь — потеряешь. он трус? получается. — завидуешь? кэйа смеётся. и выполняет обещание: кэйа спрашивает, почему альбедо помешан на сесилиях. — говорят, что сесилии — самые красивые цветы в мондштадте, — альбедо не отрывает ни глаз, ни рук от бумаги. — я нарисовал их десятки: цветущими, увядшими, нераспустившимися, только листья, только бутоны, углём, маслом, карандашами… я знаю их строение наизусть, но так и не понял, что в них красивого. кэйа посмотрел в кружку и увидел цветок. заглянул в планшет альбедо и увидел угадайте что. потому и спросил: ждал, что альбедо объяснит свою одержимость, прочитав ему лекцию о полезных свойствах сесилий. но, похоже, их единственное полезное свойство в том, чтобы развязывать язык: альбедо редко говорит о себе дольше одного предложения. даже вино не пригодилось. кэйа зря тащил две бутылки через метели драконьего хребта? — возможно, они тебе просто не по душе. мне они тоже кажутся слишком бледными. шепчет кэйа, и обе его ладони ложатся на плечи альбедо. рука — белая и снова битая — вздрагивает. одна из сесилий на картине становится усатой. кэйа ничего не имеет в виду — только проверяет. и альбедо кэйа смеётся. — да, вы угадали, о всемогущий алхимик: я действительно завидую. ничто не приводит меня в большее отчаяние, чем видеть, как кто-то с полуслога становится лучшим другом для тех, с кем я не могу поладить всю жизнь. — наверное, тебе это не дано. кэйа придвигает стул к алхимическому верстаку и садится спинкой вперёд. вздыхает. — да, видно, такова моя судьба, — он ловит взгляд и радуется, когда белые руки начинают нервничать. — трагичная и незавидная. но утешь меня, альбедо: хотя бы тебя я к себе расположил? рука дёргается, и морозная кашица попадает на кожу. кэйа быстрее — смахивает её пальцами. два кривых пореза на руке теперь соединены красным пятном — наверное, больно. интересно, что его обожгло: крио или касание? — более чем. молчание. неловкое? опасливое? альбедо разрешено: он всегда немногословен. а кэйа? выдал себя? всё равно. он только что переступил черту и теперь ему мало на руки только смотреть. он догадывается, что альбедо тоже не против, и, раз уж они оба «за», может?.. пока кэйа всё думает: «рано», — становится уже поздно. — готово. две тысячи моры. альбедо выкладывает перед ним пять пузырьков с жидкостью цвета крио; кэйа хлопает. — чудесно, чудесно. за такую работу и самого дорогого не жалко — как смотришь на то, что я расплачусь вином? может, там получится, думает кэйа. альбедо натягивает перчатки. — если у тебя нет денег, так и скажи. — угадал, — врёт кэйа. — по нулям. тогда… принесу тебе позже, когда буду патрулировать хребет. идёт? глаза альбедо проходят тот же путь — фонтан, «кошкин хвост», мельница. — что-то часто ты стал его патрулировать. кэйа улыбается. — а ты — спускаться в город. и когда кэйа всё-таки приходит: — что это? снег тает, и на дно котла оседает гвоздь. кэйа заинтригован. — в здешнем снегу можно найти много любопытного. альбедо уходит с котлом к обрыву, выплёскивает гвоздевую воду и возвращается с новой порцией снега. кэйа восседает на стуле и, по традиции, совсем не помогает. — так мы никогда чай не попьём, — ворчит он, хоть ему и не холодно и зря он, что ли, тащил вино сквозь метели драконьего хребта? — зачем вылил? вдруг это была ценная находка? исторической важности? — тогда пусть её найдут те, кто бродит внизу, — пожимает плечами альбедо и встряхивает перчатки. взглядом проводит линию от колен до головы кэйи, останавливается на глазе, отворачивается. — я не разбрасываюсь историей. по-настоящему ценную вещь я бы узнал. — и часто узнаёшь? — случалось пару раз. кэйа не верит, и альбедо уходит вглубь пещеры за доказательствами. руки (к сожалению, в перчатках) тянутся к верхней над-книжной полке, спускают коробочку, роются и достают что-то мелкое. монетка, понимает кэйа, когда руки передают кругляш ему, а, рассмотрев ближе, замечает: — это не мора. — да. это монета одной древней цивилизации, давным-давно населявшей драконий хребет. вот как. кэйа думает: может, он всё-таки замёрз, просто тело почувствовало не сразу. а теперь оно цепенеет, горло сковывает льдом, он не знает, что сказать, он знает, что нужно назвать. альбедо для этого заманил его на драконий хребет? — древняя… цивилизация. — он проталкивает звуки сквозь льдину в горле. — ты имеешь в виду?.. нет, он не может, не может. не скажет. трус. альбедо следит за его реакцией с внимательностью алхимика; но в глазах его появляется что-то человеческое, когда он говорит: — нет. я не про а в первую неделю: — братец альбедо! — кли падает животом на библиотечный стол. — ты знаешь, знаешь?! дедушка кэйи был пиратом! самым настоящим! в море! возбуждённая кли не говорит — стреляет. поверх её головы альбедо наблюдает таинственную улыбку кэйи и не знает, что ответить. — вот как, — глубокомысленно изрекает он. кли не замечает его неуверенности: — да! от него у братца кэйи повязка! пиратская! теперь-то у альбедо есть повод взглянуть выше губ. кэйа торжествует. — красивая? — не видно. из-за волос. кэйа откидывает чёлку и голову заодно, встаёт в позу «полюбуйся, каков красавец» — и альбедо любуется. скользит по коже взглядом — лицо, шея, кадык, ключицы — и думает, что на такой рисунок графита не пожалел бы. — а что под повязкой? — любопытствует кли, и улыбка кэйи впервые на памяти альбедо искренняя. — самый обычный глаз, — разводит руками он. — я ношу повязку, чтобы выглядеть таинственнее и привлекать внимание; без неё меня никто бы не замечал. «неправда», — думает альбедо, а вслух: — и как — помогает? — да, — кэйа возвращает назад чёлку. — раз уж даже ты со мной заговорил. альбедо понимает, что попался. а намного позже: — нет, я не про каэнри’ах. цивилизация этой монеты старше — намного старше скажет ведь, понимает кэйа — нашей. вот так запросто. так повседневно, между делом — между завариванием чая и рисованием альбедо всё-таки вскрывает. — смело… с твоей стороны заявлять мне такое. кэйа себя не то что в руках держит — впивается в спокойствие ногтями и ногами сжимает, чтобы не вывалилось. — я не скрываю своего происхождения, — альбедо перемешивает снег в котле в поисках ценных исторических находок. — но и кому попало подробности своего… появления на свет не рассказываю. — а обо мне давно знаешь? — только что. кэйа понимает, что попался. а ещё кэйа восхищается умом альбедо. где-то между страхом отвержения, неприязнью и инстинктом избавиться — восхищается: догадался всё-таки, вынюхал, вызнал. кто знает, не раньше ли самого кэйи. молодец. умница. но кэйа не хочет альбедо в союзники. и во враги, если честно, тоже не хочет — привязался. но надо, придётся. придётся надавить — надломить — вскрыть, увидеть потаённое, начинку из страхов и слабостей, и ударить в неё, ударить первым, на упреждение. потому что если он промедлит, альбедо ударит — точно — а иначе зачем узнавал? — можем не говорить об этом, — альбедо смотрит на палку в руках. — если не хочешь. что. что это? кэйа слушает, но не хочет — отвергает — слышать неуверенность — нет — робость в голосе того, кто уже в списке врагов. — у меня нет причин кому-либо рассказывать. и сам я не хочу. почему, не верит кэйа. так не бывает. а альбедо — не хочу, чтобы мы были врагами. добивает одним ударом скорлупу его подозрительности, и кэйа лежит сидя и не понимает, почему. почему. почему альбедо звучит застенчивым ребёнком, который впервые в жизни предлагает кому-то дружить и уверен, что ему откажут. почему кэйа чувствует, что и у него было. так же. почему кэйа чувствует. он ненавидит это. он ненавидит такого альбедо: его невозможно вынести и (он и правда хочет с кэйей, да? пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть хоть в этот раз, один раз, единственный, ему и одного человека хватит, он) — монету можешь оставить себе. если твой дед был пиратом… тебе нужно какое-то сокровище, верно?