прошлое для двоих

***

Лэйн укоренилась в его жизни, закрепилась, как тонкие веточки борящейся за жизнь камелии — вроде бы и ненавязчиво, но ощущаемо. Хотя, скорее, это Ян был погибающей камелией, а Лэйн ограждением, за которое он так отчаянно цеплялся. Общались они до смешного мало: и всё же, каждой крупицей Ян упивался сполна. Но и не отвлекался слишком. Много времени он уделял своим друзьям: в прошлой жизни все воспоминания о них резко обрывались, и Ян ничем не мог заполнить этот пробел в памяти, а потому стремился создавать новые воспоминания и впечатления. В девятнадцать лет Дмитрий получил права, и их прогулки стали куда разнообразнее: на машине можно уехать дальше, например, загород, на доставшуюся от бабушки дачу Павла. Это был вкус юности и настоящей свободы — вдали от родителей, от ограничений и обязанностей, забывались все проблемы, страхи и переживания. Ян дышал полной грудью, и чистый воздух заполнял лёгкие, вытесняя городскую пыль, оставляя дурманящее и головокружительное ощущение искренней радости. Но в один момент всё снова пошло наперекосяк. Они смотрели какой-то второсортный боевик, записанный на старом диске, Ян слишком сильно любил такие дурацкие фильмы — иногда мозгу стоит дать отдохнуть, разгрузиться, и лучше всего для такой цели послужит именно незатейливое кино. Мрачновато ему думалось, что столь беззаботны они лишь потому, что не стеснены страшными реалиями Апокалипсиса, что находятся в безопасности и потому могут позволять себе всякие дурачества. Возможно, именно поэтому Ян их так обожал. Дима с Пашей развалились на диване, вытеснив Яна, как самого младшего, на табурет за столом. Тот и не возражал: чай пить удобнее. Фильм снят откровенно плохо: сценам не хватает динамичности, а актёры уж чересчур переигрывают, активно реагируя мимикой на самый незначительный момент. Момент — главный герой наставляет пистолет, целясь в зараженного вирусом сокомандника, но выстрел промазывает. — Ну и кто так целится? — вслух протянул Павел, откровенно зевая. Дмитрий кинул в его сторону лукавый взгляд с ленцой, а затем выставил два пальца в пистолетном жесте, одними губами произнося глухое «пах». Момент — и перед глазами у Яна темнеет. Момент — и пистолет в руках Дмитрия настоящий. Момент — и Павел не смеётся, а падает замертво. Ян вскочил на ноги, табуретка покачнулась и громыхнулась на пол, из ослабевших рук выпала чашка с чаем, рассыпалась мириадой осколков, тут же застеливших дубовый стол. Дмитрий и Павел обернулись на звук, все трое замерли в немой сцене. Будто и сами попали в дешевый фильм. — Ян? — Паша выгнул бровь. Картинки двоились: на лицо друга наслаивалось лицо из прошлого, окропленное грязью, заражением, чернеющие вены подбирались к шее, лоб разворочен выстрелом в кровавую кашу. Усилиями Ян давил в себе тошноту, в горле застревал крик ужаса, он протёр глаза, потряс головой, но и это не помогло. В ушах эхом стоял голос Дмитрия: «Теперь ты, Ян. Дьявол, как же дрожат руки...» Пугая друзей еще сильнее, Ян, спотыкаясь, кое-как вышел в коридор, чувствуя, как вокруг него плывут стены и не слушаются налившиеся свинцом ноги, цепляясь за мебель и едва всунув ступни в протёртые кроссовки, он выскочил на лестничную клетку и сбежал вниз. Хлопнула подъездная дверь. Его не отпустило даже когда он вернулся домой. Чудилась кровь и чёрные вены, чудилось непроницаемое, безжалостное лицо Дмитрия, чудились собственные руки, испещренные десятком шрамов. Шрамы... Ян подлетел к зеркалу в ванной, уставился на своё побелевшее лицо. Шрам. Пальцы сами собой прочертили рваную линию от краешка левой губы почти до самой скулы, отозвались фантомным, давно забытым рубцом, изнутри языком он нащупал эфемерные скобы. Он отшатнулся от отражения, отнял руки от лица и зарылся ими в волосы. Что происходит? Что происходит? Ян сходил с ума. Пятнадцатилетний мальчишка просто не мог выдержать гнёта прошлого, что тяжелым грузом вдруг налегло на плечи. В учебниках истории все еще было ноль упоминания о каком-либо Апокалипсисе, Ян всерьёз усомнился в собственной адекватности — может, у него действительно развивается шизофрения? Может, болезнь мучает его, а он всё лелеет детские фантазии, воспринимая их за реальность? Ян сел за отцовский стол и открыл ноутбук, вошел в режим «инкогнито». Бездумно шарился по всяким сайтам, кликал на каждый заголовок, где упоминалось слово «Апокалипсис». В большинстве своём все попадающиеся статьи были о ненаступившем конце света 2012 года, и Ян почти отчаялся, пока не набрёл на маленькое, незаметное упоминание отродьев. Это была медицинская статья о неком мужчине, который жаловался на мучающие его кошмары со страшными крылатыми отродьями, он подробно описывал то, как сходил с ума, как искал решение своей проблемы — даже ходил по церквям, обращался к разным религиям и колдунам, дабы не видеть больше ужасающих картинок каждой ночью. Что одна его знакомая посоветовала обратиться в цервушку на отшибе города, ту, которой пугали самого Яна в детстве, мол, проклята она и бывают там только выпускники психбольниц. И мужчина тоже довольно скептично отзывался об этом месте, а Яна вдруг зацепило, осенило идеей. Лучше ведь попытаться и разочароваться, чем не пытаться и сожалеть? Церквушечка на отшибе города, там, куда уже не ходит ни один автобус, там, где начинается лес и давным давно не обновляют асфальт на дорогах. Деревянная и старая, дважды сожжённая, но заново отстроенная. Поговаривали, что в ней ещё скрывались ведьмы и проводили свои обряды тайком от инквизиции, притворялись живущими там монахинями. Поговаривали, что реальные монахи устраивали там греховные оргии, совершали мистерии, принося жертвы в подвале. Много что поговаривали, и Ян вспомнил о ней только сейчас. Сев на велосипед, Ян направился именно туда. Не думал ни о начавшемся вечере, ни о своих друзьях, ни о чём. Боялся вспоминать, страшась, что еще может подкинуть ему собственная память. Мысленно зарёкся что, если не найдет ответов там, то тогда обратится к психиатру. Иначе не сможет нормально жить. Не сможет, пока во всем не разберётся. Мимо проносились дома и люди, редкие машины. Виднелся за пригорком лес. Студеный весенний ветер обдувал лицо, зло путался в черных волосах, кусал за щеки, но Ян ничего не замечал, мыслями пребывая где-то очень далеко и глубоко. Саднила левая щека, Ян убеждал себя, что это самовнушение. В голове назойливой канонадой крутились свои же слова: «Чёртовы отродья! Не чувствую половины лица...» Ян резко затормозил у старой обшарпанной остановки с выцветшей табличкой, название станции стало совсем нечитаемым, кое-как угадывались полустёртые буквы «О», «К» и «Ф». Среди наклоненных под тяжестью времени деревьев пряталась та, ради которой мчал сюда юноша — деревянная церковь с пыльным куполом и маленьким, скромным крестом. Она была совсем крошечная, окруженная полусгнившими досками покосившегося заборчика, заботливо укрытая пышными ветвями плачущей берёзы, что обнимала покатую крышу бережно, ласково и печально. А еще церковь выглядела полностью заброшенной. Покинутой — кто остался бы жить здесь, на отшибе, совсем без людей, будто вне цивилизации? Густел темнеющий лес, завлекая дикостью и мрачноватой свободой, ветер выл и чудилось, будто из самой чащи кто-то въедливо пялится притаившимся хищником. Ян опёр велосипед о стенку остановки, не заботясь, не думая, как он будет добираться назад, если его украдут. Хотя кто? Лисы из лесу? Людей поблизости не наблюдалось. Надежды на ответы испарялись с каждым шагом ближе к церкви: свет в ней не горел, с порывом ветра скрипнул старый колокол, будто бы извинился. Ян подошел к главным воротам, миновав деревянный заборчик, попросту перелезая через него, и разочарованно застыл: полукруглую арочную дверь плотно заколотили досками. Судя по пыли и паутине, ещё давно. Горькое отчаяние заплескалось внутри, бурля примесью острого страха неизвестности, а к ногам прилила усталость от долгой поездки на велосипеде. Сгущался вечер, ниспадая сумерками. Ян присел на старую лавку с внешней стороны забора. Она тоже была ветхая и хрупкая, как и всё в этой церкви, всё в призрачных воспоминаниях самого Яна. Запрятав лицо в ладонях, он нервно подёргивал ногой, судорожно решая, как ему дальше быть. Если воспоминания продолжат отравлять его жизнь. Как ему общаться с Павлом и Дмитрием, каждый раз видя в их ликах саму смерть? Как ему смотреть на собственное отражение, каждый раз шугаясь несуществующего шрама? В конце концов, как ему спать, не оказываясь в плену кошмаров посреди алой воды, не видеть в своих руках окроплённую черной кровью маску Пьеро, не вспоминать, как сжимали свои же руки шеи отродьев, скручивая и ломая позвонки, отнимая уродливые жизни? Вдруг скамья жалобно скрипнула под весом второго человека — к Яну кто-то подсел. Он устало оторвался от своих рук и бросил короткий взгляд на незнакомца, неожиданно составившему ему компанию в Богом забытой глуши, и сердце ухнуло, когда глаза зацепились за темный край рясы. Ян встрепенулся. — Здравствуй, — первым поздоровался пастор, голос у него был шершавый, но приветливый и тёплый, лечащий, — Что привело тебя в это место? — Здравствуйте... Ян смолк. Рассматривал священника: мужчина в возрасте, старость сединой тронула его виски, морщинками собралась вокруг глаз и губ, на груди болтался отливающий золотом крест. Сверкнул, как проблеск надежды. Слова полились сами самой настоящей исповедью, невзирая на растерянность и обстоятельства, Ян выкладывал, как есть. Что он сходит с ума, что не может нормально спать,что вспоминает то, чего не было. Что помнит Апокалипсис. — Я пришел сюда, потому что... Потому что совсем потерял всякую надежду? Знаете, не в обиду, но я сильно сомневался в этом месте. Вы знаете, что говорят об этой церкви? Что здесь одни фанатики и ничего общего она с религией не имеет. Разум твердил мне развернуться, но я все равно здесь... Дурак, правда? Пастор покачал головой: — Просто отчаянный. Я всё понимаю. Как тебя зовут? — Ян. А Вас..? — Агапе. А-га-пе. Образом всплыло знакомое лицо в оксфордской церкви. Тот, кто когда-то передал ему единственное наследие от почившего отца — золотую банковскую карту с заблокированным счётом. Бесполезную. Священник продолжал, не обратив внимания на заминку парня, размеренно успокаивал: — Ты не единственный, кто пришёл сюда именно с такой проблемой. На протяжении моего служения сюда приходили разные люди, но слова их всегда были одинаковы: страшные природные катаклизмы, снисхождение бессмертных небожителей на Землю, появившиеся из разлома отродья и неизлечимое заражение. Сколько было смерти, сколько отчаяния и сколько зла, — Агапе покачал головой, смотря куда-то в лес перед ними, — Церковь считается почти заброшенной. Фанатики, сумасшедшие, как нас не обзывай, но ведь не может столько людей придумать картину единого прошлого? Я слышал множество историй. Кто-то видел смерть своей семьи, вспоминал, как умирал сам: кого растерзали отродья, кого накрыло волной, кого уничтожали другие люди, голодающие мародёры, военные. Однако никто так и не вспомнил конца. Почему сейчас всё в порядке и Апокалипсис не оставил никакого отпечатка, почему цела луна. Я и сам помню немногое: только то, что и в прошлой жизни служил Богу, что жил при военной базе и призывал молиться за имя девушки, что спасла бы всех нас. Как же звали её... «Лэйн» — проглотил Ян, не говоря вслух. Если Агапе не помнил, наверное, это к лучшему. И к лучшему, если этого кошмара не помнила она. — Вы знали моего отца, — невесело улыбнулся Ян, — Сейчас он хороший человек, любящий свою семью, и я очень это ценю. Но в прошлом он выбросил меня, как ненужного щенка. — Да, помню... Перед смертью он раскаивался. Прости за то, что сейчас услышишь: он каялся не за то, что оставил тебя, а потому, что единственным наследником Ордена останешься только ты. И не станешь продолжать дело его жизни. Ян хмыкнул: — Не помню, насколько он оказался прав. Кажется, из чистой вредности я бы так и поступил. — Рад, что ты не хранишь на него обид сейчас, — Агапе невесомо тронул крест на груди, — Обиды на своих родителей это один из смертных грехов. Ты мудр для своего возраста. — Что еще известно об Апокалипсисе? — вернулся к волнующей теме Ян. — Немногое. Начало ему было положено с приходом Всадников на Небеса, что вынудило многих небожителей бежать на Землю. Наступили катаклизмы: Нью Йорк полностью смыло, ураганы разрушали города и штаты. Позднее появились отродья, что несли смертельное неизлечимое заражение и безумие. Люди сходили с ума, сморённые голодом моряки ели заблудших путников, иногда заманивали и сами. Грех полностью налёг на каждого. Убийства, грабёж, насилие... Но у всего этого нет конца: никто его не помнит. Просто обрывочные воспоминания, без единой картины произошедшего. И я не помню... Молился за спасительницу, молился, но к чему это привело? Надо полагать, к чему-то хорошему, раз сейчас мы с тобой сидим здесь и беседуем. Я прожил вторую жизнь, отдав себя на служение заново и, вероятно, так же проживу третью. Вскоре они с Агапе распрощались — стало совсем темно. Домой Ян ехал неторопливо и задумчиво. Чтож, хорошая новость заключалась в том, что он всё таки не сумасшедший, а плохая — что Апокалипсис действительно был. И еще хуже — никто не знал, чем это закончилось, а оно закончилось без единого последствия. Ни остатков катаклизма, ни хоть какого-то намека на пребывание бессмертных, ни трещинки на луне. Будто кто-то вырезал кусочек с кассетной плёнки. Ненадолго остановился у единственного работающего ларька, полусонная продавщица даже забыла спросить паспорт, пока продавала ему сигареты. Предаваясь воспоминаниям, он полюбопытствовал к своей прошлой страсти, покрутил пачку в пальцах, рассматривая упаковку. Выудил сигарету, зажал фильтр меж губ. Чертыхнулся и вернулся к ларьку, чтобы докупить зажигалку. Чиркнул, затрепетал крошечный огонёк, затлела бумага. Ян на пробу втянул в себя воздух, табачный дым податливо попал в рот, а затем заволок лёгкие, от непривычки Ян закашлялся. Его это развеселило: напомнило, что он живёт здесь и сейчас, а не там, что тело знать не знало сигарет, что на лице не зияет шрам, что не перебинтованы нечувствительные руки. Смеясь, он кашлял и курил, как придурочный, как настоящий сумасшедший. Эмоций было так много, столькие из них противоречили друг другу, и Ян ими захлебывался, крутя педали велосипеда, несущего его обратно. Дома он оправдал своё отсутствие тем, что проводил время с Димой и Пашей, и родители волноваться не стали, не ругаясь за позднее возвращение. Стоял первый час ночи. На следующий день он зашёл к Дмитрию, зная, что уже обнаружит в квартире и Павла. Помялся в прихожей, убеждая себя, что прошлое есть прошлое, и что оно не смеет мешать настоящему и будущему. Друзья осмотрели его с молчаливой настороженностью, Дмитрий первый подал голос, не дрогнувший в несмелом вопросе: — Ты... В порядке? Ян отмахнулся, действительно чувствуя себя «в порядке». Разговор с Агапе, эта своеобразная исповедь вправду помогли ему, больше не было ужасающей растерянности и сомнений в собственной адекватности. Но пришлось придумывать отговорки, ведь сказать правду друзьям он не мог. И не думал, что когда-нибудь сможет. — Простите за вчерашнее. Голова резко разболелась. Так сильно, думал, что помру. И, Дим, прости за кружку... — Не извиняйся, ты чего? Сейчас-то в норме? — В полной. Паша беспечно дополнил, разгоняя непривычную серьёзность их разговора: — Мы чуть не пересрались! Ты выглядел так, будто призрака увидел. Ян рассмеялся: привычное тепло в компании друзей разогнало страшные картинки. Павел кинул в сторону Дмитрий хитрый взгляд, а затем приобнял Яна за плечи, продолжая говорить: — Вообще то я и так собирался к тебе. Родители Дмитрия уехали, Анна пойдёт ночевать к подружке... Поэтому, вечером хотим собраться с парочкой ребят, одногруппниками Димы, пропустить пару бутылочек... Тебе пятнадцать же? Я считаю, самое время. Дмитрий шикнул: — Не рановато? А что я скажу его родителям, если он что-то учудит? Следить же нужно. — О-о-о... Распизделся, как старый дед! Мне напомнить, кто в его возрасте приполз ко мне пьяный в щи, чтобы предки и сестра не спалили? Павел ловко увернулся от полетевшей в него диванной подушки, и залебезил елейным тоном, натурально капая Дмитрию на мозги. — Не маленький он, это же наш Янчик. Как раз посмотрим, на что способен. Ты что ему, батька, следить за ним? — Ладно, — сдался Дима, закатив глаза. Ян безмолвным наблюдателем стоял, опершись на спинку дивана локтями, и улыбчиво следил за несерьезной перепалкой. Плевать ему на алкоголь, на посиделки, важно было только видеть их здоровыми и живыми. Настоящими. К вечеру подтянулись те самые одногруппники Дмитрия, Ян безошибочно узнал их до того, как оба представились. Ни с чем не спутаешь эту белизну растрепанной челки, две родинки и светлые глаза, не сможешь не узнать всклоченные кудри, покатые плечи и скучающий взгляд. — Здарова, я Пилеон, — представился первый, кивнул на разувающегося парня, — А это Каин. — Ян. Пил он впервые. Да, ему давали немного на праздниках, но «пить» эти пробы не назвать, так, «дегустировал». С непривычки его быстро развезло, каждая шутка казалась раза в два смешнее, вместе с тем хотелось спать. Диван приветливо обнимал его, заволакивая мягкостью и уютом, Ян вполуха слушал болтовню, посматривая на Каина и Пилеона: без крыльев их видеть было совсем непривычно. Маленький столик полностью был усыпан крошками чипсов и сухариков, по телевизору шла какая-то чепуха, лился пьяный довольный смех и привкус пойманной за хвост взрослости. Что-то недосягаемое в его руках, как и уже позабытая пачка сигарет в кармане ветровки. Вдруг вспомнив о ней, Ян тяжело поднялся с удобного дивана и прошаркал в коридор, порылся, достал пачку и побрёл на балкон дмитриевской квартиры. Ветерок свежо объял фигуру, мешал нормально прикурить, туша огонёк зажигалки. Закурив, Ян уставился во двор. Родная детсткая площадка надежно упрятана под навесом ночи, фантомные воспоминания возвращали его в детство, куда-то к их старому шалашу и бесконечным активным играм, к прыганью по крышам гаража и ворованным ранеткам. Сигарета чуть не выпала из его пальцев, когда он услышал голос Дмитрия прямо за спиной. — И давно ты куришь? — Нет... Вчера купил. Дмитрий покачал головой, отнял пачку, чтобы взять себе и прикурить самому. Смакуя дым, не смотря в сторону Яна, он пробормотал: — Бросай это. Дрянь редкостная. Ян пожал плечами: раньше его это спасало. Держало на плаву. Теперь смысла в сигаретах было мало, лишь как дань уважения прошлому, бывшая страсть. К двум часам Каин и Пилеон засобирались по домам. Пилеон радушно жал Яну руки, пьяно прощаясь, щебеча что-то про крутизну и большой потенциал. Каин смерил приятеля усталым раздраженным взглядом и, буквально схватив за шкирку, как нашкодившего котенка, выволок за собой в подъезд. Павел лег в комнате Дмитрия, заняв единственную в доме раскладушку. Яна, как младшего, уже обыденно сместили на менее комфортные условия, но на те, на которые он охотно согласился сам: удобнейший диван. Хотя бы оставили ему плед. Диванные подушки встретили его перьевыми объятиями и не было ничего более уютного и желанного сейчас. Сражённый негой, он быстро заснул, чувствуя лёгкое пьяное головокружение при закрытии глаз. А открыв глаза, он увидел перед собой склонившуюся Лэйн. Она осматривала его с детским любопытством, будто впервые видела, волосы тёмным шелком струились по хрупким плечам, серые глаза в темноте казались совсем чёрными. Ян неслышно прошелестел её имя, звал, уверенный в том, что она ему снится, и по-дурацки улыбался. Он сел, смотря на Лэйн снизу вверх, всё в ней выглядело гармонично, идеально и правильно, вся она составляла единый образ. Красивенькая куколка из старинной музыкальной шкатулки. Свободная домашняя футболочка, короткие серые шорты, по голым ногам её бегали мерзлявые мурашки: Ян не закрыл балконную дверь. Он протянул к ней руки и обнял, поздно осознавая, что никакой это не сон, что Лэйн тёплая и реальная, что она взаправду здесь. Обвивая девичью тонкую талию, Ян уткнулся в её живот, потерся носом, она положила руки на его плечи, не отстраняя, но и не обнимая. — Ты чего? — Ни-че-го. — Ты пьяный? — Немножко. Раздражаю? Лэйн помолчала, её пальцы на его плечах дрогнули. Она почти неслышно выдохнула «нет». Из коридора до них донесся короткий разговор Анны и Дмитрия: — Аня? Ты же у Лэйн сегодня ночуешь? — К полуночи вернулись её родители и мы решили вернуться сюда. Если ты не заметил, мы уже как два часа дома. — Да... Не заметил... — Ещё бы! — в анином тоне угадывалось лукаво-притворное ворчание, — Вы тут что устроили, пьяницы? Я столько бутылок разом даже в ларьках не видела! — Тшшш, всех перебудишь... Шуруй в кровать. Я не хотел, чтобы ты видела меня таким, еще и пацанов. Судя по звукам, они разошлись обратно по комнатам. Лэйн прошептала, пальцами трепля его и без того лохматые волосы: — Ложись... Мягко, совсем не таким тоном, как Дмитрий. Словно упрашивала, а не приказывала. Её хотелось слушаться, хотелось услужливо подчиняться, лишь бы не расстраивать, лишь бы не обидеть. Запихнуть поглубже природную мальчишескую грубость и дикость, чтобы к ней — нежно. Ян прилёг, завозился, накрываясь пледом, а затем приглашающе оттопырил край. Вернул ей её же: — Ложись? И засиял хмельным румянцем. Лэйн растерянно приоткрыла губы, взгляд забегал по комнате. Ночник в комнате Анны больше не горел: скорее всего, она уже легла. Смущения хватило на один вопрос, не было сил противиться Яну: — Зачем..? — Хочу обнять тебя. — Анна, наверное, ждёт... — Наверное... Край пледа расстроенно опустился. Но Лэйн спохватилась, будто обожглась этим жестом, встрепенулась: — Я, эм-м... Прилягу ненадолго, ладно? А как ты уснёшь, я вернусь к Ане. Ян улыбнулся — пошла на уступку! Ему! — Хорошо. Узенький диван принял обоих, пришлось потесниться и жаться друг к другу. Близость девичьего тела, её ноги, согнутые в коленях, переплетенные с его, её волосы, щекотящие ему лицо. Так сладко и так неловко, смущающе, так запредельно, ужасно хорошо. Ян дышал ей в затылок, уткнулся, обнимая за талию. Диван стал в разы удобнее, как только под боком свернулась Лэйн. Она дышала размеренно, тоже убаюканная теплом, сражённая заразительной негой, томным покоем. Конечно, наутро она никуда не делась: Ян проснулся первее и обнаружил её по-прежнему в своих руках. Солнце залило зал дмитриевской квартиры, пылинки кружили в ярких лучах, путались в поверхностях зеркал, рассыпаясь по полу игристой крошкой. В доме стояла тишина, часы отмеряли первый час дня. Зашевелилась Лэйн, тоже просыпаясь. Растерянно проморгалась, обнаружила, что никуда не ушла, а заснула в объятиях Яна. Не собиралась признаваться самой себе, что это был один из самых спокойных её снов, одна из уютнейших ночей. Ян быстро прикрыл глаза, притворяясь спящим, когда она обернулась к нему через плечо. Было интересно, что она станет делать, да и не хотелось смущать. Лэйн полностью развернулась, рассматривая его (не)спящее лицо. Как волосы разметались по узорчатой диванной подушке, как чуть дрожат чёрные ресницы, как приоткрыты губы... Столько хрупкости было в этом моменте, искренности и естественности, какой-то пугающей откровенности и интимности. Лэйн невесомым скользящим движением погладила его скулу, позволила себе чуток задержаться... И только потом мягко высвободилась, встала, тихо прошла на кухню. За столом сидела Аня, уже умывшаяся и причёсанная, жевала яблоко, что-то листая в мобильном телефоне. Лэйн, стараясь не пересечься с лучшей подругой взглядом, отвернулась и налила себе стакан воды. Но это не помогло: Анна подкралась к ней сзади. — Где это ты спала, Лэйн? Я проснулась без тебя-я-я... — На кресле, — невозмутимо соврала она, — Мы с Яном заболтались. — Ах, заболтались, ну да. Она что-то нашла в телефоне и развернула его к Лэйн, заставляя её едва ли не поперхнуться водой: на экране в солнечных лучах она беззаботно спала с Яном. Лэйн не нашлась с ответом, краснея. — Хорошо поболтали? — Прекрати... — А нечего мне врать! Я же не глупая. — На что это ты намекаешь? Анна загадочно улыбнулась, накрутила на палец вьющийся локон и протянула самым знающим тоном: — Он тебе нравится. — Нет, он... — Лэйн помотала головой, — Он мой друг. — С друзьями так не обнимаются. — Но мы же с тобой обнимаемся? — Мы обе девочки. Лэйн скептично выгнула бровь. Ян ей не нравился. Ей никто не нравился, то, что описывают в романах и о чём начинают говорить девочки её возраста, любовь, Лэйн ощутить пока не довелось. Пока что она чувствовала себя максимально несуразно, и считала столь же несуразным то, что видела со стороны: как неумело пытаются девчонки заигрывать с парнями, а те, неопытные юные глупцы, совсем не воспринимают никаких намеков и бесконечно глупят. Это так смешно и забавно, первые отношения и попытки в любовь, некрасивые слюнявые поцелуи в подъездах и сорванные в чьем-то огороде цветы. «Какой дурацкий возраст: я еще не взрослая, но и уже не ребёнок». — Ну-ну. Мы еще вернёмся к этому разговору, вот увидишь, я права. — Ну конечно, — саркастично хмыкнула Лэйн. У неё совсем скоро появился повод ответно подколоть подругу. Стоял прохладный апрельский день, после школы Лэйн дожидалась Аню, потирая замёрзшие ладошки. Они должны были зайти вместе в магазин, да и просто хотелось погулять, невзирая на противную погоду. Анна где-то задерживалась, а Лэйн это начинало раздражать, медленно переступать с ноги на ногу в попытке согреться. Она стала ходить взад-вперёд по школьному двору, и вдруг взгляд зацепился за знакомое голубое пальто за углом. Ведомая любопытством, Лэйн отошла к школьным воротам, чтобы видеть происходящее. И совсем вовремя: уловила, как одноклассник Яна по имени Грег наклонился, поцеловав Аню в щеку, и, сияя заразительной улыбкой, попрощался с ней. Его высокая фигура удалилась к школьным дверям, темно-синий рюкзак болтался за спиной, держась одной лямкой на плече. Аня развернулась со смущённой и одновременно довольной улыбкой, а потом заметила свою подругу и дернулась, будто хотела развернуться, но вовремя успела себя остановить. Когда Анна подошла, Лэйн мстительно подметила: — Хорошо поболтали? У Ани бегали глаза, а щёки розовели совсем не от холода. Она строго сказала на манер брата: — Долго смеяться будешь? Лэйн хмыкнула: — Я и не смеюсь. Он же тебе нравится. — Ну да, нравится... Аня не стала отрицать. Не стала играть в хороших друзей. Лэйн и ранее замечала, что Анна стала близка с Грегом, но и не подумала бы, что настолько. — Он предложил мне встречаться. — И ты...? — И я согласилась. — О. Лэйн удивленно подняла брови. Её лучшая подруга теперь тоже в отношениях, совсем как крутые девчонки из их класса, что носят невысокие тонкие каблучки и короткие юбки. — Поздравляю? Аня улыбнулась, беря Лэйн под локоть. — Пойдём уже! Иначе я умру от смущения и радости. Лэйн призадумалась, пока они шли — может, и ей тоже стоило встречаться с кем-то? Хотя бы из природного любопытства: чего там такого в этих отношениях, раз все так в них спешат, раз любовь воспевают в картинах, раз о ней слагают стихи и песни, о ней пишут, ваяют, поют... — Может и мне встречаться с кем-то? — наивно спросила она. — В смысле с «кем-то»? Есть же Ян. Лэйн отмахнулась, яростно мотая головой: — Нет. Ян — мой друг. Я не хочу так ошибаться с ним. Если я сделаю что-то не так, всё станет до одури неловко и мы перестанем общаться, а я не хочу его терять. — Что за глупости... И что за пессимистический настрой? Вдруг всё наоборот сложится так удачно, что вы будете вместе всю жизнь. — А если нет? Если я всё испорчу? Оттолкну его? — Ну что ты можешь такого сделать, чтобы его оттолкнуть? Лэйн знала, что. Лэйн знала, что, выросшая под гнетом родительской опеки и возложенных надежд, она не та, кем её все видят, не та, кем она должна притворяться в обществе. Она никогда не будет откровенна до конца, выбравшая не по своей воле кредо «как ни раскрывай перед кем-либо душу, всегда остаётся такое, о чём вслух говорить нельзя». И она прекрасно понимала, что такое оттолкнёт, что в отношениях придется быть честной и искренней и что... Что она столкнется с осуждением, послушная дочка успешных родителей, не имеющая своих желаний, несвободная. Лэйн знала — у всего есть цена, а самая высокая у любви. Ей так не хотелось разочаровывать Яна. — Нет... Это плохая идея. Аня пожала плечами, философски рассуждая: — И ладно. Не спеши, всему своё время. Сама почувствуешь, когда придет твоё, встретишь своего человека... Не переживай о такой чепухе. Это же любовь, а не повод для понта. — Да, точно... И обе вздохнули. В четверг Лэйн лежала на мягком ковре в квартире Яна и с закрытыми глазами слушала играющую на радио музыку. Ян ходил рядом, расставляя вещи по местам, и иногда тихонько подпевал. И сейчас вторил словам «Куклы колдуна», пропевая с какой-то глубокой, личной ассоциацией: — «Чьих невольница ты идей? Зачем тебе охотиться на людей?» Лэйн вздохнула — она невольница идей собственных родителей. Заиграла гитарная партия. Сменилась песня, Ян забавно пританцовывал, закончив уборку. Его родители уехали в командировку по работе на несколько дней, и он был предоставлен сам себе. И, конечно, нисколько не возражал компании Лэйн. Глядя на его нелепый танец, она прятала улыбки и смешки, но все таки тихо хихикала, когда он вскидывал руки и крутил бёдрами, на манер танцоров восьмидесятых. Вот здесь было крохотное счастье, она мягко подумала, не выражая вслух: «С тобой мне легко. Не надо притворяться той, кого хотят видеть мои родители».