Твои восемь причин

В салоне машины было тепло, хотя Дазай предпочёл бы скорее оказаться на улице голым, чем сидеть рука об руку с Мори. Он не смотрел на него, разглядывая пальто в своих руках, которое продолжал прижимать к своей груди. Через приоткрытое окно доносились отдалённые звуки с трассы. На приборной панели Дазай разглядел часы, показывающие 05:12. Сейчас из домов начнут вываливаться ранние пташки, спешить в метро или на электричку, чтобы начать очередной бесполезный день сурка. Живя в прошлой съёмной квартире, Дазай днями разглядывал носившихся по улице людей. В любое время суток, кроме глубокой ночи, на улицах всегда находились люди. Сейчас же в стареньком дворе не было никого. Даже уличных кошек и собак Дазай здесь не замечал. Шевелились лишь голые кустарники от ветра, да проплывали по небу едва подсвечивающиеся свинцовые тучи. — Твоё пальто, — не своим голосом сказал Дазай, протягивая Мори его вещь. Тот принимать его не торопился. — Я отдал его не тебе, — спокойно ответил он. — Он не любит подачки от чужих людей. — Захочет – тогда сам отдаст. Дазай посидел с вытянутой рукой ещё некоторое время, затем смиренно вздохнул и сложил пальто на коленях. Сцепил перемотанные руки и поморщился от неутихающей в них боли. — Что с ладонями?                                                                                                                                           — Обжёгся. — Над паром держал? Дазай поджал губы, смотря перед собой. Не решался до последнего заглянуть в лицо Огая, боясь увидеть там разочарование, злость или недовольство. Ещё больше не хотел видеть на его лице обиду и усталость. — Я посмотрю? Искоса глянув на него, Дазай пожал плечами. Развернулся и вытянул руки, мимолётно разглядывая Мори. Складывалось ощущение, что он постарел ещё лет на пять: убранные в хвост волосы не скрывали морщин, веки тяжело нависали над глазами, но сами глаза не поменялись. Сталь, сдержанность и покой обитали в них. И едва Мори глянул на него в ответ, Дазай увидел в них что-то ещё. Размотав левую ладонь, Огай придирчиво оглядел ожог в свете салона. Пару маленьких волдырей успели надуться у запястья, а сама кожа потемнела. Первичный отёк спал благодаря прохладной воде и мази, но Дазай всё равно не упустил из вида чужое беспокойство. — Обрабатывай антисептиком. Хотя бы. — Угу. — И не чеши их. — Я и не… — Я вижу. Дазай что-то пробурчал под нос и замотал ладонь обратно. Снова сплёл пальцы и опустил голову. Он жалел, что пришёл сюда, испытывая неимоверную тяжесть, что касалась его плеч. Говорить с Мори всё это время по телефону и наконец его увидеть были совершенно разные вещи. Почему-то даже вечная дерзость Дазая встала комом в горле, боясь выходить наружу. Он заметил, как Мори поднял голову к окну второго этажа, откуда горел свет. — Этот юноша, — тихо сказал он, — твой друг? Дазай снова пожал плечами, ковыряя бинты, но тут же одёрнул себя. Заставил себя поднять голову и посмотреть на Огая прямо. — Не друг. — М-м-м, — задумчиво протянул Мори. — Вот оно что. — И что? Как ты к этому относишься? — Ты думаешь, я не знал, что ты спишь с мужчинами? Дазай свёл брови и склонил голову к плечу. Он, вообще-то, не особо пытался утаивать эту свою сторону, но всегда думал, что Мори ничего не замечает. К ним домой Дазай никогда никого не водил, но сам частенько сваливал по ночам, когда начал вести половую жизнь. Как Огай мог догадаться о таком, он понятия не имел. — У тебя всё на лице написано, — Мори вдруг улыбнулся. Складки на его лбу немного разгладились. — От тебя порой за километр несло мужским одеколоном. А ты никогда ими не пользовался. По крайне мере, не такими дешёвыми. — И это всё? — А что ещё ты хочешь услышать? Твоя личная жизнь меня не касается, Дазай. — Почему ты никогда не зовёшь меня по имени? Дазай от своего вырвавшегося вопроса опешил даже больше, чем Мори. Тот удивлённо вскинул брови и замер, смотря так же растерянно, как и Дазай. Он уже успел пожалеть, что спросил это, не понимая, что на него нашло. Он вдруг почувствовал себя ребёнком, глупым и доставучим. — Ладно, неважно. — Я не зову тебя так, потому что тебе это никогда не нравилось. В детстве ты верещал «я не Осаму, я Дазай!», хотя я так и не понял, почему ты так говорил. Может, тебе нравилась фамилия матери? Так я думал, поэтому… — Ясно. Между ними снова воцарилось холодное молчание. Дазай всё никак не мог найти удобную позу, сидя как на иголках. Мори же сидел неподвижно и неотрывно смотрел на него. Всё казалось Осаму бессмысленным: эта встреча, не вязавшийся разговор и собственное неуклюжее присутствие в этой машине. Он потянулся к ручке двери, игнорируя боль в руке, и уже порывался её открыть, как Мори вдруг потянул его за локоть к себе. Дазай охнул, прижался плечом к его груди и замер, боясь сделать одно лишнее движение. Огай несмело положил руку на его лоб, по-отцовски убрал с лица пушистые волосы и погладил по макушке. Сердце вдруг начало стучать как на последних минутах жизни, и Дазай сильно зажмурился, затрясся непонятно от чего и резко втянул воздух через сжатые зубы. Мори похлопал его по плечу, растёр его будто в попытке согреть, хотя холодно не было. Дазай против воли обмяк в его руках и положил голову ему на плечо. В бок упирался рычаг коробки передач, но он его совершенно не замечал. Ему снова шесть. Жаркий июньский день он встретил на балконе второго этажа, разглядывая плавающих в пруду уток. Увидев вошедшего с улицы в сад Мори, маленький Осаму засеменил по деревянной лестнице босыми ногами, держа в ручках почти развалившийся венок. Он плёл его всю ночь, тайком выбравшись на улицу, когда Хироцу и прислуга уснули, думая, что шестилетний ребёнок давно видел десятый сон. Он много раз наблюдал, как плела из сорняков венки уборщица в их доме, развлекая его в свободное время. Не единожды пытался повторить, и только в эту ночь у него наконец-то вышел какой-никакой круг из одуванчиков. За часы ожидания они успели завять, с некоторых уже отвалились жёлтые головки, но он охранял свой труд всю ночь, не смыкая глаз. — Дядя! Мори остановился у клумб с розовыми азалиями. Садовники снова халтурили – сорняки росли тут и там, и он недовольно покачал головой на вид запущенных цветов. Когда он подолгу отсутствовал, работники совсем отбивались от рук. Осаму подлетел к нему, едва не свалившись на ступенях. Был он куда ниже и худее детей его возраста, часто болел и порой проводил в кровати целые сутки. Однако, когда чувствовал себя хорошо, за ним нужен был глаз да глаз. Он часто лазил к соседям через высокий забор, однажды сломав руку при неудачном приземлении. Проходил в гипсе три месяца, после чего стал умнее и начал под забором копать детской лопаткой яму, что конечно же у него не получилось. Поинтересовавшись, что его так влечёт у соседей, Мори в ответ получил: «я слышу, как по ночам Сакаи-сан громко кричит. Её муж бьёт её!». Огай тогда рассмеялся и сказал, что соседи по ночам играют в салки и Сакаи-сан кричит, когда муж её догоняет и начинает щекотать. — Что это у тебя? — Присев на корточки рядом с азалиями, спросил Мори. Сладкий аромат цветов крутился в душном воздухе, солнце припекало чёрные волосы, но он терпеливо дождался, пока Осаму подойдёт и положит на его голову едва державшийся венок. — Ну красота, — он расплылся в вымученной улыбке, будучи уставшим после сложной смены в больнице, но, видя, как Осаму трётся вокруг него, не мог не уделить ему внимания. — Сделаешь мне ещё такой? — А этот плохой? — Нет, очень хороший. Пусть у меня будет целая коллекция твоих венков, — он потрепал его по макушке и покосился на маленькие босые ступни. — Сколько раз говорить тебе надевать тапочки? — Мне не нравятся тапочки! — Упёрто зашепелявил Осаму. У него не так давно выпал передний зуб, и шепелявить он стал на каждом слове. — Они дурацкие! — Ну поговори мне. Мори подхватил его на руки, поудобнее подбросил и отвесил совсем лёгкий, почти шуточный шлепок по заднице. Осаму только весело завизжал ему на ухо, дёргая в стороны его волосы. Огай смиренно донёс его до дома, но знал, что мальчишка не отлипнет от него до момента, пока он самолично не уложит его в кровать, помыв ему перед этим ноги. Он знал, что Осаму делал это специально, чтобы он таскал его на руках, но всё равно продолжал на это вестись. — Иногда я скучаю по временам, когда ты был маленьким и всё время просился мне на руки, — сказал Мори над ухом застывшего в его объятиях Дазая. — Не было такого, — тихо ответил Дазай, поджимая губы. — Или когда ночью ты прибегал ко мне, напуганный тенями в комнате. — Вот это ты сказочник. — Мне было всего двадцать шесть, когда у тебя начались эти детские страхи каждого тёмного угла. Ты будил меня каждую ночь, когда я был дома, и я всё думал, когда ты уже наконец повзрослеешь. — По моим воспоминаниям, я прибегал к тебе по ночам только чтобы поблевать у твоей кровати. — Они меня съедят… Съедят, дядя, съедят! — Фальцетом пролепетал Мори, слыша недовольное ворчание. Он убрал от Дазая руки, но тот так и остался в этом положении, пряча лицо на его плече. Мори постучал пальцем по рулю. — Ты всегда можешь вернуться, если хочешь. — Знаю. — Чего тогда упрямишься? Дазай помедлил и нехотя отлип от него. Увидев припухшие карие глаза, Мори не подал вида, что удивлён. Последний раз он видел Дазая в слезах очень давно, не в силах даже вспомнить, в каком именно возрасте. — Ты знаешь, почему. Мори устало опустил веки, массируя костяшкой пальца лоб. Он всегда так делал, когда что-то его беспокоило, и Дазай ненароком перенял эту его привычку. Он всё не оставлял своих попыток сподвигнуть Огая оставить нелегальный заработок, но уже, скорее, по привычке. Внезапно он понял, что ему стало всё равно, чем занимается Мори. Сколько на его счету обманутых людей, опасных сделок и смертей. Он понял, что именно имел в виду Чуя, когда сказал «если тебе вдруг захочется, лучше пристрели ещё пару плохих парней, но не рань себя». — Дело ведь не только в этом, Осаму? Дазай поёжился и глянул на окно кухни, озаряемое светом. Коротко кивнул и посмотрел Мори в глаза. — Как бы я ни… скучал, — он сказал это на грани слышимости, надеясь, что Огай не услышит, и молясь, чтобы услышал, — я хочу жить с ним. — Ты любишь его? — Люблю. Мори едва заметно ухмыльнулся. Никогда не видел он Дазая таким скованным и искренним одновременно, никогда не видел, чтобы он был в кого-то влюблён. — Но ты же понимаешь, какой опасности его подвергаешь? — Понимаю. Поэтому хочу побыстрее избавиться от Фёдора. А, — Дазай выпрямился и подался вперёд, — когда ты понял, что это он ограбил тебя и Озаки? — Я всегда это знал, — пожал Мори плечами. Дазай недоверчиво нахмурился. — Ты бы взял побольше. Дазай прыснул и откинулся на сидении. Мори знал его как облупленного. Окинув его взглядом куда более внимательным, он прикусил губу и поинтересовался: — Как прошла твоя операция в Токио? Грудь Мори поднялась от глубокого вздоха. Дазай уже знал ответ, но хотел услышать его лично, без третьих лиц. Мори молчал долго, слепо глядя перед собой. Рассвет уже начал окрашивать улицу в холодные оттенки розового, раздвигая тучи в стороны. Из подъезда вышла девушка, поправляя высокий ворот куртки, и, обернувшись на машину, засеменила в сторону остановки. — На такой стадии мы могли только облегчить его страдания. Его семья упиралась до последнего, но я настоял избавиться от опухоли, чтобы ему было легче принять смерть. Всё равно… всё равно боли были дикие, но так я хотя бы знал, что мы попробовали всё. Он скончался вчера вечером. Сколько бы я ни провожал людей на тот свет, видеть, как умирает одиннадцатилетний ребёнок так… неправильно. Дазай опустил голову и несмело тронул его за плечо. Мори никогда не показывал слабости, особенно на работе. Врачи не могут себе этого позволить. Они должны оставаться надеждой в глазах пациентов до конца, даже если этот конец уже неминуем. Ни единожды Дазай слышал нелестные высказывания в его сторону при неудачных операциях. Люди не всегда понимают, что медицина не всесильна, и порой облегчить страдания – это самое большее, что может сделать врач. — Мне жаль. — Спасибо. Мори похлопал рукой по его ладони и опустил её, сжав в своей. Он всё ещё смотрел прямо на дорогу, но Дазай чувствовал, что им обоим стало легче. Всего-то нужно было поговорить. Он никогда этого не умел, и только Чуя каким-то образом научил его избавляться от пагубной привычки всё держать в себе. — Дядя, — позвал его несмело Дазай, дожидаясь, пока он повернётся, — а… как ты узнал о Чуе? — Со мной связалась Акико. Дазай резко убрал от него руку, чувствуя нахлынувшую злобу, впрочем, он смог быстро её подавить. — Зачем?.. — Сам до конца не понимаю. Видимо, ты не на шутку заставил её волноваться. Она рассказала мне о Сигме, том нападении и о Накахаре, прося позаботиться о тебе. — Вот же дура, — беззлобно сказал Дазай, уронив лицо в руку. — Ты не стал упрашивать её вернуться? — У неё и без этого забот хватает. Например, один идиот, который, оказывается, все эти года заставлял её вытаскивать моих людей с того света. — Поверь мне, ей было только в радость смотреть, как они корчатся от боли. Мори тихо засмеялся, и Дазай подхватил его смех. Он не помнил, когда они последний раз вообще вместе смеялись, не знал до этого, умеет ли в принципе смеяться Мори Огай. Тишина между ними стала лёгкой, спокойной, позволяющей Дазаю забыть о своём недуге на это время. Он снова увидел в этом человеке кого-то, кем очень давно восхищался, будучи ребёнком. Время, потраченное на ссоры и недопонимания, теперь ощущалось ношей. Почувствовав вибрацию мобильного в кармане, Дазай глянул на окно. Чуя опирался локтями о подоконник, внимательно наблюдя за ними. В руках он держал телефон, которым сразу же помахал, стоило перехватить взгляд Дазая, освещённого светом салона. Сообщение от: Рыжий ворчун Всё хорошо? Дазай улыбнулся и показал ему пальцами «окей». Мори всё это время украдкой за ним наблюдал. Стоило Дазаю прочитать сообщение, на его лице расцвела добрая улыбка, а взгляд мигом прояснился. Появившуюся ямочку на его щеке Огай прожигал взглядом, даже не догадываясь, что она проявляется на лице взрослого Дазая Осаму, который ребёнком постоянно с этой ямочкой с весельем бегал вокруг него. — Волнуется, не съел ли я тебя? — Усмехнулся Мори. — Скорее наоборот. — Я почитал информацию о нём. Ты знаешь, кто его отец? Дазай снова поковырял ногтями бинты, задумчиво покрутив головой. — Они не общаются. — У его отца гостиничный бизнес в Австрии. Хорошо так устроился. А Чуя… живёт не очень здорово, да? — Не всем везёт с семьёй. У кого-то в живых не осталось родителей, а у кого-то они при жизни ведут себя так, словно их нет. И Чуе он, вроде как, тоже не нужен. У них взаимное игнорирование. — Прямо как у нас? Дазай хмуро посмотрел на него, оставив в покое свои раны. — Нет. У нас… Лучше. Я так думаю. И Мори снова ему улыбнулся. Дазай не мог, просто не мог оставаться равнодушным, впервые за много лет чувствуя утерянное ощущение тепла рядом с ним. Они не были связаны кровными узами, но Мори знал его всю его жизнь. Растил, как родного сына, не имея собственных детей. Порой Дазаю казалось, что он делает это лишь из-за былых чувств к его матери и какого-то долга, но не может же человек так долго притворяться? В этот раз он сам потянулся и обнял его. От Мори привычно пахло больницей с примесью его любимого аромата Йоджи Ямамото с нотками кориандра и корицы. Дазай всегда любил его парфюм, один раз даже рискнул попользоваться им в тайне, но понял, что на себе ему такой тяжёлый запах не нравится. Мори же он очень шёл. Если слушать этот запах долго, можно добраться до самых низких нот с оттенками кожи и рома. — Я… люблю тебя, — тихо-тихо сказал Дазай, жмурясь до боли в глазах. Он боялся, что у него больше не будет шанса признаться в этом даже самому себе. Этот разговор выжал из него все силы, и, говори они намного меньше и в своей привычной манере, он не сказал бы этого никогда. — Я тоже тебя люблю, Осаму, — Огай потрепал его по волосам, поражённый его признанием. — Всегда любил. Очень-очень сильно. — Ну хватит, — Дазай прятался в его руках, не желая показывать своё красное лицо. — А то я действительно в это поверю. Они просидели так ещё несколько минут, пока Дазай не успокоился и не отлип от него. Мори оставался спокойным, разглядывал его красные глаза и весело щёлкнул по носу. — Звони мне почаще. И не лезь на рожон. Эти двое повсюду рыскают. Проводив машину Мори взглядом, Дазай дал себе волю и выпустил ручьи слёз, сдерживаемых всё время. Он стоял посреди дороги, уже гораздо чаще кто-то проходил мимо, не обращая на него внимания. Он молча стирал слёзы кулаком, думая, сколько лет он был глуп и слеп. Сколько времени он потерял, отгораживаясь от единственного родного человека из-за неприязни к его делу и обманчивого отвращения. Почти всю жизнь он был уверен, что является для Мори лишь ношей, которую тот с радостью снимет с себя, стоит Дазаю сбежать. Слёзы всё шли и шли, он уже не пытался их остановить, разглядывая пальто в своих руках. Прижал его к себе и вдохнул. Теперь оно пахло Огаем и Чуей почти поровну. Не хватало только запаха Сигмы, который часто жевал мятные леденцы и пропах ими насквозь, и тогда Дазай с большой радостью ляжет в гроб, укутанный в это пальто. Вышедший из подъезда Чуя жевал во рту фильтр сигареты, дрожа от холода. Подошёл к Дазаю, когда тот поднял заплаканное лицо с застывшей кривой улыбкой, и понял его без слов, прижимая к себе. Дазай трясся от беззвучных рыданий, бормоча что-то ему на ухо и слабо держа его за талию. Они простояли до момента, пока кто-то из соседей не вышел и не выехал на дорогу на своей машине, просигналив им, чтобы они отошли.

***

Незаметно наступил декабрь. Дожди окончательно прекратились, улицы стали голыми и неприветливыми. Со стороны океана то и дело приносило ветрами ещё больше холода, промозглого, сырого и одичалого. Все кутались в тёплые куртки, шарфы поднимали до самых глаз, ожидая снега. Чуя же знал, что тот выпадет ещё не скоро, а когда выпадет, сразу же растает. Лишь к февралю он ляжет уверенным плотным слоем, обеляя собой улицы. Снаружи вдруг послышалась сигнализация. Чуя оставил коробку с вещами, привезёнными из прошлой квартиры. В маленькой спальне царил хаос – кровать было не разглядеть из-за сваленной на неё одежды, пол заставлен полупустыми и ещё не тронутыми коробками с барахлом. Когда он сообщал своей арендодательнице о переезде, он не думал, что вещей окажется так много, и был уверен, что они успеют разобрать их за пару часов. Споткнувшись о свалившуюся горку книг Дазая, Чуя потёр ушибленный мизинец на ноге и кое-как добрался до закрытого окна. — Чего там? — Послышался голос Дазая с кухни. Тот вызвался разобраться с микроволновкой, которая отчего-то перестала набирать нужную температуру. Услышав тихий грохот и ругань, Чуя закатил глаза и продолжил рассматривать ругающихся под окном соседей. Дазай за его спиной проковылял по хламу, споткнувшись о книги точно так же, как Накахара минуту назад. Встал за его спиной и уже привычно устроил подбородок на рыжей макушке. — У, снова внучок Ямады-сана кидался камнями в машину Сона? — Насмешливо спросил Дазай. — Да, похоже в этот раз попал по стеклу. — Горжусь им. — Если бы это была твоя машина, ты бы запел по-другому, — Чуя фыркнул. Они с Дазаем одновременно скривились, когда Ямада-сан вдруг сам ударил по колесу машины Сона ботинком. — Твою мать… — Сона давно пора поставить на место. — Но хреначить по машине… — Чуя, услышав, как Сон вдруг обозвал внука Ямады ошибкой аборта, поднял брови, — ладно, он заслужил. Их соседи были странные. Чуя нередко выходил по утрам покурить у подъезда, пока однажды не познакомился с Соном. Сону было слегка за тридцать, и по началу он казался неплохим человеком. Выглядел он опрятно, разговаривал спокойно и всё жаловался на старика Ямаду, который ни с того ни с сего кидается на него с угрозами. Чуе тогда это показалось странным, и он поддержал своего нового соседа в этом разговоре. Чуть позже, пересёкшись на лестничной клетке с тем самым Ямадой, который застал Накахару и Дазая за поцелуем у двери квартиры, они пришли к выводу, что старик не такой уж больной, как отзывался о нём Сон. Пожурив их за «странные извращенства», Ямада в свою очередь нажаловался на Сона, который, как оказалось, был запойным алкоголиком. Не поверив старику на слово, через пару дней они в полной мере убедились, что Сон тот ещё алкаш со стажем. Он мог напиться и всю ночь бегать по этажам в их подъезде, крича тексты старых песен и стуча по дверям квартир. Чуе хватило один раз вдарить ему по уху, чтобы тот больше не ошивался на их этаже. Но слышно его пьяные завывания всё равно было слишком хорошо. Он не давал спать соседям, и те не единожды вызывали полицию. Отсидев пару суток, Сон возвращался и на какое-то время пить переставал, исправно ходя на работу. А потом всё начиналось заново. Дазай как-то предложил добавить ему в алкоголь слабительное вперемешку со снотворным, но Чуя подумал, что это уже слишком. Мало ли, где именно он уснёт. — Я его скоро застрелю, — Дазай почесал глаза пальцем и стиснул Чую в объятиях. — Ты разобрал посуду? — Да, но… Твоя чашка… — С мопсом? — С мопсом… Я плохо обернул её. Чуя вздохнул и развернулся. Посмотрел в виноватые карие глаза и щёлкнул Дазая по носу, легко улыбнувшись. — Ничего. Купишь мне новую? — Хоть десять, — весело отозвался Дазай, понимая, что накосячил не так сильно. Нагнулся и клюнул губами Чую в нос с горбинкой, вызывая у того смех. Накахара легко перехватил его руки и развернул, прижимая к себе спиной. Прижался губами к голому плечу, задерживаясь и оставляя горячий поцелуй. Кожа Дазая вмиг покрылась мурашками, и он откинул голову назад. — Чуя, я… уйду сегодня вечером. Чуя остановился, схватив зубами его кожу. Медленно отпрянул и обошёл Дазая. Тот выглядел куда лучше, чем ещё пару недель назад: на лице держался здоровый румянец, синяки под глазами сохранялись, но выглядели не такими яркими. Но его слабость и отрешённость никуда не ушли. Он стал много говорить о своём состоянии, нередко Чую напрягая деталями, но ему становилось от этого легче. На время. Ночами его одолевали кошмары, а днём спина горбилась от усталости, будто он таскал на себе тонны железа. С Озаки он больше не встречался, да и слежки свои оставил. Чуя уже успел этому порадоваться, уповая на то, что Мори немного вправил ему мозги. Но, видимо, это было только временно. — И куда? — Хочу проверить одно место, — Дазай, растеряв свою весёлость, сел на кровать. От его веса матрас прогнулся, и на пол шмякнулся пульт от телевизора. Услышавшая это Макрель мигом прибежала из ванной, где до этого копошилась с упавшим рулоном туалетной бумаги. Дазай с улыбкой подбросил ей игрушечную мышь, и она сразу подпрыгнула, ловя её в воздухе. Совсем недавно её лапу освободили от лангеты, и теперь она носилась по квартире как заведённая, постоянно сбивая с полки в ванной расчёску Чуи, дезодорант и уходовые принадлежности. Шампунь и гель пришлось убрать повыше, потому что она приловчилась запрыгивать на бортик ванны и сбивать лапами всё, что, на её взгляд, криво стояло. Поняв, что она на самом деле не была ленивой амёбой, к чему они оба успели привыкнуть, они почти с ужасом вздрагивали по ночам, когда кошка прыгала на кровать и начинала скакать по подушкам и их головам. Её радости от излечения своей больной конечности не было предела. Она полюбила взбираться по шторам до самого карниза, от чего Чуя её пытался отучить, но, признаться, он так ненавидел эти уродские шторы, что ему было всё равно, как скоро она продерёт их до дыр. Дазай же только потешался над ним. Ему нравилось всё, что творила эта рыжая демоница, он был от неё в восторге и радовался даже тогда, когда она с остервенением вцеплялась в его волосы и играла с ними. Под неодобрительные взгляды Чуи он мог скинуть ей мясо консервированного краба и наблюдать, как она, сначала вдоволь наигравшись с добычей, с удовольствием сжирала кусок за несколько секунд, после чего долго тёрлась у его ног и мурчала. — И что за место? — С волнением спросил Чуя. — Бар, где ты работал, — Дазай вырвал из пасти кошки мышь и кинул её в прихожую. Макрель унеслась, кувыркаясь с игрушкой за пределами комнаты. — Если Фёдора или его прихвостней не будет и там, я не знаю, где ещё его искать. — Я пойду с тобой. — Нет. — Да, — Чуя упрямо сложил руки на груди и уставился на него недовольным взглядом. — Извини меня, конечно, но ты выглядишь так слабо, что я сомневаюсь, сможешь ли ты хотя бы убежать в случае чего. — Я обычно делаю так, что меня даже не успевают заметить, — слукавил Дазай. Раньше он действительно умудрялся везде быть незамеченным, но встреча с Гоголем в автобусе нехило подбила его уверенность в своей скрытности. Но Чуе быть в курсе об этом было необязательно. Дазай знал, как скрыться даже в том случае, если его всё же увидят. — Я просто проверю. — Либо идёшь со мной, либо не идёшь, — Чуя встал у кровати, начиная перебирать свою одежду и аккуратно складывать. Его напрягала эта ситуация и решение Дазая, и он пытался отвлечься хотя бы за таким рутинным действием. — Мой ультиматум. — Ты… А-а-а, — Дазай схватился за волосы и упал спиной на кровать, сминая вещи, которые Чуя только что уложил. — Так не пойдёт, Чуя. Ты должен мне доверять. — Я очень тебе доверяю, поверь, — Чуя сел рядом, положив руку на его бедро. Огладил изношенные штаны с пингвинами и сжал пальцы. — Но я не доверяю тем, кто на тебя охотится. Ты можешь просто… научить меня пользоваться пистолетом? Дазай убрал руки от лица и хмуро на него посмотрел. Волосы Чуи отросли ещё больше, завиваясь у концов, и когда он собирал их в хвост, несколько прядей у лица всегда выбивались и волнами струились по лицу до самых ключиц. Решительность и твёрдость в его взгляде Дазаю не нравились. Он не собирался ни брать Чую с собой, ни давать ему в руки оружие. Хватало того, что на его собственных руках была чужая кровь, и позволять Чуе опускаться до своего уровня он не хотел. — Ни за что. — Мне самому этим заняться? — Фыркнул Чуя. — Просто дай мне три часа. Три часа, Чуя, — Дазай поднялся на локтях. — Я буду с тобой на связи, хорошо? Если что-то пойдёт не так, я позвоню Одасаку. Такое тебя устроит? Чуя сжал губы. Его ничего не устраивало. Но припираться с Дазаем дальше означало, что они не придут ни к чему. В их отношениях Чуя усвоил одну важную истину: иногда надо сдаться и уступить. Или хотя бы сделать вид. Дазай уступал редко, упрямясь порой до детского возмущения по самым пустяковым вещам. Делал он это не часто, но Чуя уже понял, что при своей вспыльчивости и агрессивности именно он из них двоих в такие моменты был разумней. Иногда у Дазая перед глазами была такая пелена, что он не видел ничего дальше своего носа. — Два часа. И отчитываешься мне каждые пятнадцать минут. Нет, каждые десять. Голосовые, фото – никаких текстовых сообщений, понятно? — Ты представляешь себе, что такое следить за кем-то? — Ты меня услышал. Дазай сощурился, но, недолго раздумывая, всё же кивнул. Ему самому не хотелось отлучаться надолго, не хотелось заставлять Чую переживать. Но растягивать и дальше сложившееся положение, оставляя руки Фёдора развязанными, было нельзя. Озаки всё ещё не вычислила крота, а Мори пустил все силы на охрану своих заведений, оставив невидимок даже за пределами своей территории. Достоевский как сквозь землю провалился, и можно было бы подумать, что он убрался из Йокогамы, но Дазай знал, что это не так. Он не уберётся отсюда, пока ему не отомстит. — И ещё, — Чуя схватил свой телефон, разблокировал и протянул Дазаю. — Напиши мне номер Мори. И Озаки. И остальных этих ваших… кто они там? Руководителей. Изогнув бровь, Дазай помедлил, но всё же взял чужой мобильный. Записывать всех он не стал – некоторые номера были просто бесполезными. Тот же Сакагучи почти никогда не принимал входящие звонки, только если от Мори и то, если они обговорят это заранее. Дазаю Сакагучи импонировал больше всех из этого сброда, хотя он никогда ему в этом не признается. Был в его глазах какой-то особенный проблеск разума, интеллекта и вечного спокойствия. Сталкиваясь с ним в штабе, Дазай подолгу наблюдал за ним, что незамеченным никогда не оставалось. Но нормального общения у них никогда не выходило. Такие люди, не обделённые глубоким умом, его привлекали, но ровно настолько же и настораживали. Таким был и Фёдор Достоевский, в глазах которого порой Дазай мог тонуть, как в собственном обманывающем его разуме. — Что за Мичизу Тачихара? — Нахмурился Чуя, изучая новые контакты. — Да так, псих один, — махнул рукой Дазай. — Кто бы говорил. — Он почти всё время патрулирует район поблизости с тем, где мы раньше жили. Разъезжает на своей колымаге и распугивает туристов. Тот ещё болван, но, если ты скажешь, что звонишь по моей просьбе – всё бросит по первому же твоему слову. — Почему? — Недоумённо спросил Чуя. — Он очень предан Мори. Огай в своё время помог его семье, когда они бедствовали. Мичизу дурной и порой безрассудный, но своё дело знает хорошо. Чуя ухмыльнулся и бросил телефон на кровать. Дазай застыл от горячего поцелуя, накрывшего его губы, и сразу же расслабился, забираясь под майку Чуи руками. Кожа на его ладонях была шершавей из-за понемногу заживающих ожогов, но Чуе это только нравилось. Он смял его губы и вцепился в плечи Дазая почти мёртвой хваткой. Отстранился, разглядывая его из-под ресниц, и провёл костяшкой пальца по щеке. — Будь осторожен. Пожалуйста. — Быть осторожным два часа – меньшее, на что я способен. Чуя закатил глаза и слез с него, возвращаясь к вещам. Холод забирался под одежду через ткань. Противный склизкий ветер тормошил волосы, поднимал полы пальто и проникал в рукава, пуская по коже мурашки. У бара курили несколько человек, от градуса в крови не ощущая надобности в верхней одежде. Пара девушек смеялись и легко клевали на пьяный флирт окруживших их парней. Один из них стоял даже слишком криво, уже несколько минут подпирая плечом шершавую стену заведения. В голубом свете вывески все они казались Дазаю привидениями. Жалкими пародиями на людей и уж точно не теми, кого он искал. — Пш-пш, — зашептал он в телефон, изображая звуки рации, — я всё ещё жив и всё ещё не замечен. Он отправил голосовое сообщение, глупо улыбаясь от скорости, с которой Чуя его прослушал. В ответ он написал короткое «очень остроумно, придурок», подогревая веселье Дазая только сильнее. Вся эта идея с отчётами каждые десять минут поначалу казалась ему идиотской, но он быстро вошёл во вкус, развлекая Чую и себя глупыми шипениями и заковыристыми фразами. Убрав телефон в карман, он натянул маску повыше и второй раз с расстояния обошёл улицу. Не чувствуя за собой следа и не заметив ничего странного, он остановился напротив дверей заведения с противоположного от здания тротуара. Не в силах сдержаться, достал телефон и записал Чуе ещё одно сообщение: — Пш-пш, — он сдержал смешок и подставил телефон почти к губам, тихо шепча, — знаешь, тут так холодно… Не хватает чего-нибудь горячего, например, фотки чьей-нибудь аппетитной задницы. Чуя себя долго ждать не заставил. Дазай открыл присланное фото и закатил глаза. На экране красовалась мохнатая задница кошки, хвост которой Чуя для лучшего обзора поднял. Посмотрев на время, Дазай быстро пересёк улицу и зашёл в бар. Жар заведения набросился на него прямо с порога. Людей внутри было немного, но шума было достаточно, чтобы скрыть громкие разговоры. Из спрятанных в интерьере колонок раздавалось что-то иностранное. Дазай прислушался и пришёл к выводу, что это был русский язык. Мяться у двери было бы странно, потому он отдал своё пальто подошедшему работнику гардероба и направился к барной стойке, внимательно сканируя зал. Ожидаемо, Достоевского здесь не было. Бармен в эту ночь предстал в лице низкорослого мужчины с приветливой улыбкой на лице. Обычный японец с самой заурядной внешностью. Но так было на первый взгляд. Дазай сел на крайний барный стул и подтянул карту меню, продолжая искоса сканировать бармена. Освещение было тусклым, но разглядеть длинный шрам у виска Дазаю труда не составило. Прищуренным взглядом он опустился к его рукам, в которых были чистый бокал и полотенце. Ладони его были крупные, на правой руке у большого пальца давняя мозоль. От пистолета, догадался Дазай. — Что для вас? — Перекрикивая музыку, спросил бармен. — Карду, неразбавленный. Дазай отодвинул меню и открыл переписку с Чуей. Подставив телефон почти к носу, он сфотографировал свой растопыренный глаз и отправил фото. На стол перед ним опустился гранённый стакан с виски, который он подтянул к себе и сделал маленький глоток. Попутно он снова окинул зал взглядом и замер. Алкоголь встал в горле, тело сковало от секундного страха, но он быстро подавил свой шок, сделав ещё один глоток. Деревянные толстые столешницы окрашивались в ненавязчивые цвета неоновых ламп. Несколько посетителей толпились в центре и несмело двигались в такт музыки. Дазай прожигал взглядом хорошо знакомое лицо, искажённое почти сумасшедшей улыбкой. Хотя улыбка у этого человека всегда была такая – ненормальная, чересчур натянутая, самодовольная и хищная – Дазай так и не смог к ней привыкнуть. Он сжал в кармане брюк телефон, раздумывая всего пару секунд, и поднялся, двинувшись в уборную. Бегло проверив пустые кабинки, Дазай включил воду в раковине и набрал номер Сакуноске, спрятав телефон с исходящим вызовом в карман. Посмотрев на отражение в зеркале, он нагнулся и ополоснул лицо ледяной водой. Сдерживая тряску, он надеялся, что звонок не оборвётся с противоположной стороны. Пряди чёлки, намокшие от воды, спадали на переносицу и лезли в глаза. Дазай снова заглянул в зеркало и в последнюю секунду успел увернуться от ножа, запущенного в его спину. Нож, ударившись о зеркало и оставив на нём мелкую трещину, звонко приземлился на пол. Из туалета музыку было слышно не так сильно, но в том, что происходящее здесь оставалось для находящихся в зале пустым звуком, можно было не сомневаться. Дазай посмотрел на нож у своих ног. Опустился на корточки и подцепил его пальцами, разглядывая гравировку. Он знал, что русскими буквами там было написано «шинель», и никогда не понимал, что это могло означать. — А ты изменился, — усмехнулся Гоголь. Скрестив руки на груди, он стоял у закрытой двери и расслабленно покачивался на пятках. — Никогда бы не подумал, что такая трусливая блоха, как ты, явится сюда. Дазай поднялся, держа нож за лезвие двумя пальцами, и вперился в него взглядом. На Гоголе была рубашка в узкую полоску, чёрные карго и высокие берцы. Дазай с лёгкостью представил, как след от их подошвы остаётся на его лице. Белая коса была перекинута через плечо, свисая почти до живота, правый глаз закрывали светлые волосы. — А ты совсем не изменился, — он ответно ухмыльнулся, покачивая ножом в воздухе. — Как был последней гнидой, действующей исподтишка, так и остался. Улыбка Гоголя поползла дальше, и Дазай не удивился бы, разрежь она его щёки прямиком до ушей. Медленно склонив голову набок, Николай изучал его с открытой издёвкой и превосходством во взгляде, не обращая никакого внимания на нож в чужих пальцах. Дазая этот человек раздражал до дрожи в ногах, нервного тика и подкожного зуда, и ему даже не требовалось раскрывать для этого рта. — Ну что ты, разве так приветствуют старых друзей? — Кидать нож в спину – это дружеское приветствие в твоём понимании? — Да ладно, мы оба знаем, что ты этого ждал. А вот вести себя как последняя крыса, сдавая наши точки полиции – это так подло, Осаму. — Кто бы говорил о подлости. — Не понимаю, о чём ты. Дазай сжал в кулак левую руку, старясь унять тряску. Как только он увидел это лицо в зале, ему потребовалось собрать все остатки разума, чтобы не раздробить ему череп прямо там. — Не понимаешь? Хочешь сказать, это Фёдор нанял тех безмозглых бездарей, приманив их пачкой денег? — А-а-а, так вот ты о чём! — Гоголь постучал себя ладонью по лбу с весёлым смешком. — Но, знаешь, каждый развлекается в меру своих возможностей. Не сдержавшись, Дазай метнул нож в его лицо. Он рассёк воздух со свистом, сделав несколько оборотов. Гоголь легко остановил его в паре сантиметров от своего носа, схватив за лезвие. По его ладони заструилась кровь, но ему, как Дазай прекрасно знал, было на это плевать. — Какой же ты урод. — У-у-у, маленькая злючка Осаму, — он подмигнул Дазаю и спрятал нож в глубоком кармане на бедре. Поднял вверх ладони и пошевелил пальцами. Дазай холодно уставился на рану, из которой к запястью текла кровь. — Это ты так обиделся за твоего этого… Как его там… — Не делай вид, что ты не помнишь его имени. — Чуя! Точно-точно. Жаль, мне так и не представилось возможности лично с ним поболтать. Куда ты его там спрятал? Дазай глубоко дышал, скрывая эмоции. Его руки пробивала такая сильная дрожь, что ему казалось странным, как пол под ним ещё не трясся. Хотелось вырезать Гоголю его единственный зрячий глаз и отправить его тело по кускам Достоевскому. Хотелось разбить его голову о холодную раковину прямо в этом туалете, но Дазай знал, что за дверью его уже поджидают приспешники этого придурка. — Насколько это неприятно, Осаму, когда трогают что-то твоё? Где-то в зале послышался звон разбившегося бокала, чей-то громкий смех, а после раздалась ругань прямо за дверью. Дазай прикидывал, сколько у него было шансов остаться нетронутым до приезда группы Сакуноске. Ода всегда действовал быстро по одному его вызову, а если понимал, что не успевает прибыть лично, отдавал указания подчинённым. — Было, кстати, не очень честно, — помотал головой Николай, делая шаг навстречу. — Накахаре всего-то подкрасили личико, а моих ребят ты отправил на тот свет. Не находишь, что это немного несправедливо? Хотя Сигме тоже, как я слышал, слегка досталось. Как он там? Уже может ходить, или всё ковыляет, как раненая лошадь? — Заткнись. — В следующий раз, может, натравить на него людей побольше? Он всегда казался мне таким… немощным. Дазай громко выдохнул сквозь сжатые зубы. Прикрыл глаза и прислонился спиной к холодной стене. Гоголь всегда выводил его из себя парой фраз, и Дазаю многого стоило держаться сейчас на одном месте. Вспомнив, зачем он сюда пришёл, он уставился на Николая непрошибаемым взглядом. — Я убью тебя. — Здорово-то как. А, главное, наверняка, — засмеялся Николай. Дазай поджал уголок губ и склонил голову к плечу на его манер. — Ты прав. Сначала я убью Фёдора. Нет, я приведу его прямо к Огаю. К его головорезам, чтобы каждый смог по части от него отрезать и вдоволь насладиться его предсмертными муками. О… Я, в отличие от тебя, прекрасно знаю, как звучит его голос в мольбах. Как он надламывается и срывается на жалкий болезненный стон. Хочешь послушать? — Я бы предпочёл послушать, как ты захлёбываешься собственной кровью из перерезанного горла. — Что же тебя останавливает? Неужели одна просьба Фёдора не убивать меня, пока мы не встретимся, перечёркивает все твои принципы? Гоголь уставился в зеркало над раковинами. Лицо его не изменилось, но напряжённая поза выдавала его с головой. Дазай не торопился продолжать, внимательно за ним наблюдая. Изучая каждый вздох, застывший в отражении взгляд и напрягшиеся под рубашкой мышцы плеч. — Знаешь, Федя очень скучает по тебе. Всё время вспоминает об украденных тобой деньгах и том, как ты его предал. — Ну и насколько это неприятно, Николай, когда трогают что-то твоё? Ты просто жалок. Гоголь косо посмотрел на него исподлобья одним зелёным глазом. Теперь на его лице застыло непробиваемое выражение полного безразличия. Дазай так и не понял, что является выражением его беспокойства – пластилиновая улыбка или полное отсутствие мимики. Порой этот человек пугал его одним своим молчанием. Смотрел он иногда на Дазая так, будто мысленно уже вырыл ему могилу. Хотя для этого ему понадобилось бы отстоять в огромной очереди. — Федя попросил меня больше не трогать Накахару, — ровным тоном произнёс он. — Но, если ты скажешь хоть ещё одно слово на эту тему, клянусь, ты будешь разыскивать части его тела по всей Японии. — Такая преданная шавка, как ты, разве может ослушаться своего хозяина? — Уверен, его не сильно расстроит такой факт, как смерть Накахары. А твоя отрубленная безмозглая голова поднимет настроение нам обоим. — Неужели ты правда… любишь его? — С острым смешком отозвался Дазай. Он знал, что ходит по тонкому льду, но потянуть время было жизненно необходимо в прямом смысле этого слова. Гоголь развернулся к нему и отзеркалил его позу, спрятав руки в широкие карманы. Смотрел он по-прежнему беспристрастно и без интереса, и Дазай уже не знал, как ещё можно было его расшатать. — О-о-о, да ладно, — громко протянул Дазай. Широко улыбнулся и стукнул пяткой по стене. — Быть в отношениях с таким… Холодным мерзавцем, должно быть, неимоверно тяжело? — Ты порой слишком неправдоподобно самоуверен, Осаму. Тебе больше идёт валяться на полу в наркотическом бреду. — В его мыслях на первом месте всегда будет месть мне, а не ты. Ты же сам это понимаешь? Всего на одну секунду маска Гоголя дала трещину. Его глаз распахнулся чуть шире, бровь дёрнулась, а дыхание участилось. Дазай заметил всё это за какое-то мгновение, после чего Николай сразу скрыл эмоции. Что-то, а профессионально выводить людей из себя Дазай умел ещё с десяти лет. — Сложно было пережить это? — Продолжал он издеваться. — Легче, чем будет вскрыть тебе грудную клетку. — О, не утруждайся. Оставь это Фёдору. Или будешь сходить с ума даже от одного взгляда на то, как он расчленяет мой труп? Всё настолько плохо? Гоголь разразился громким хохотом, отчего Дазай впал в ступор. Незаметно он заглянул в экран телефона, где исходящий вызов всё продолжался, и сразу же спрятал телефон обратно. Доносившаяся из-за стены песня сменилась новой, послышались чьи-то пьяные неуклюжие завывания в тон солиста. Дазай видел, как летит нож в его сторону. И знал, что уклониться просто не успеет, потому подставил левое плечо. Через рукав рубашки лезвие вошло в плоть почти до половины. Дазай подавил рвущийся стон боли, но в следующую секунду Гоголь уже прижал его к стене, схватив за шею. Широкая ладонь умело надавила на артерию, и Дазай рефлекторно раскрыл рот, не имея возможности вздохнуть. Сопротивляться он не видел смысла – прекрасно знал, что Николаю никакого труда не составит одной рукой сломать ему шею. Однажды ему лично представилась возможность это лицезреть, после чего он окончательно убедился, что Гоголь явно был обучен далеко не одному способу быстро и тихо убить человека. — В зале сидят десять моих человек, — спокойно сказал Николай, вжимая пальцы в бинты и смотря на стремительно краснеющее лицо. Дазай схватил его за предплечье в попытке хотя бы немного сбавить чужое давление. — Можешь пойти сам, а можешь ещё пошевелить своим гнусным языком, и добираться до Феди уже в бессознательном состоянии. Ну что? Он убрал руку, и Дазай сразу же зашёлся в кашле, горбясь. Опустился на колени, ощупывая свою шею и жадно глотая воздух. Он ощутил, как в глазах лопнули от давления сосуды, и, едва его руки отпустило начавшееся онемение, вытащил из своего плеча нож и откинул его под дверь одной из кабинок. Гоголь всё это время наблюдал за ним с безучастным видом, а после тихо сказал: — Как же хочется тебя придушить. Кровь тонкими каплями стекала под рукавом чёрной рубашки. Дазай пережал правой рукой рану и облокотился спиной о стену, восстанавливая дыхание. До этого он никогда не получал ранения серьёзнее чем в рукопашных драках, умудряясь оставаться не задетым. Перед глазами в какой-то момент начало всё плыть, но он знал, что это всего лишь приступ паники, а рана далеко не смертельная. Даже незначительная, по сравнению с тем же пулевым ранением. Боль, однако, от этого меньше не становилась. Он всегда был к ней особо восприимчив со своим низким болевым порогом. Он глубоко вздохнул, наблюдая, как чужие губы расплылись в усмешке. Гоголь опустился перед ним на корточки и грубо схватил его за волосы. — Что, уже не такой смелый? Дазай дёрнулся. Из его кармана выпал телефон экраном вверх. Гоголь взял его в руку, уставившись на исходящий звонок. — Какая ты дрянь, — прошипел Николай. Дазай откашлялся в плечо. — Как думаешь, Фёдор будет хоть немного переживать те двое суток, пока ты будешь сидеть в полицейском участке? — И чего ты этим добьёшься, интересно? — Как минимум, заставлю его побеситься, — Дазай мерзко ухмыльнулся и вытер кровавую ладонь о рубашку Гоголя. — Он же так и не смог заручиться связями в местной полиции? Придётся ему попыхтеть, чтобы тебя, придурка безмозглого, вытащить. С улицы послышались сирены полицейских машин. Дазай решительно смотрел в зелёный глаз, дрожа от боли, но нисколько об этом не беспокоясь. Смятение и неуверенность в лице напротив приносили ему такое удовлетворение, что, получи он пулю в живот, радовался бы точно так же. Гоголь покачал головой и встал. Поднял свой нож с пола, пряча его в карман. Всё это время Дазай следил за ним, прижимая колени к груди. — Ходи и оглядывайся, отморозок, — коротко сказал Николай и вышел из туалета. Дазай услышал, как музыка смолкла, как кто-то прокричал о приходе копов. Кто-то пытался убежать, но, вероятно, бар окружили и со стороны двора. Выпустив слабый стон, окровавленной рукой он подтянул телефон к себе. Сбросил вызов Сакуноске и, вытерев пальцы о брючину, открыл переписку с Чуей. Там уже светилось больше двадцати коротких взволнованных сообщений. Дазай прикусил губу, начиная жалеть о своём импульсивном поступке. Он набрал номер Чуи и постарался выровнять дыхание. — Какого чёрта ты не отвечал? — Он ответил молниеносно, не скрывая дрожи в голосе. — Извини. Всё… нормально, — Дазай выдохнул и опустил голову, утыкаясь лбом в колено. — Меня подвезёт Одасаку. — Сакуноске? Как он оказался там? Дазай коротко пересказал ему произошедшее, не вдаваясь в подробности. По лицу стекла капля пота от ответного молчания. До этого чем-то шумевший на фоне Чуя вдруг смолк, будто отключился. Дазай проверил, продолжается ли звонок. Вошедший в туалет полицейский наставил на него пистолет, но, сразу поняв, что к чему, скрылся в коридоре и громко позвал Сакуноске. — Чуя, я скоро вернусь, — сглатывая ком, тихо сказал Дазай. — Ты… — Я жду тебя. Сидя в машине Оды со спущенной с плеча рубашкой, Дазай безмолвно смотрел перед собой. Перебинтованное плечо неприятно пускало по мышцам остатки боли, но не более того. Он всё думал, насколько виноват перед Чуей, насколько снова облажался и насколько ещё хватит терпения Накахары. Насколько он будет зол, когда вернётся Дазай, сдержит ли себя от желания разбить ему лицо и будет ли вообще разговаривать с ним. — Кровь остановилась, — вытащил его из мыслей голос Оды. — Спасибо, — Дазай подтянул рубашку наверх и застегнул пуговицы. Сакуноске ещё пару минут его разглядывал, потом осуждающе покачал головой и завёл машину, двигаясь с места. — Ты такой безрассудный. — Сколько вы сможете держать его за решёткой? — Проигнорировав его реплику, спросил Дазай. — При себе у него ничего нет. Сейчас бар обыскивают, но, как мне сказали эксперты, вряд ли что-то найдут, да и без ордера это гиблое дело. Все документы у схваченных людей проверят, это займёт не больше суток. Что же касается Гоголя… доказать его причастность к наркоторговле будет непросто. Пока что можно обвинить его только в нападении. Попрощавшись наспех с полицейским, Дазай вышел и остановился у подъезда. У голых кустов, прислонившись к стене, развалился Сон. На нём была распахнутая куртка, ширинка расстёгнута, а в руке пустая бутылка спиртного. Дазай презрительно оглядел его и в ту же секунду о нём забыл. Дверь в квартиру была распахнута. Чуя сидел на верхней ступени лестницы и, едва заметив Дазая, подскочил. — Прости, Чуя, я… Накахара влетел в него и обнял так сильно, что Дазай зашипел от кольнувшей боли в плече. Чуя вцепился руками в его пальто, сжал его и отстранился. Взял лицо в ладони и наклонил к себе, уткнувшись лбом в чужой. На лестнице пахло сыростью, слабо мигала едва работающая лампа. Дазай виновато смотрел в его перепуганные глаза и кусал губы. Никогда прежде никто так открыто не выказывал своё беспокойство за него. Никогда никто так настороженно не трогал его лицо и не впивался взволнованным взглядом. — Я так испугался, Осаму, — прошептал Чуя и провёл тыльной стороной ладони по его скуле. — Не делай так больше.

***

Дазай гладил кошку, пристроившуюся между его согнутых ног. Она не мурчала, лупя в него широко открытыми глазами. Тыкнув её в мокрый нос, Осаму улыбнулся и повернулся к Чуе. Он старательно перематывал его плечо заново, так как из-за его объятий рана разошлась и пропитала кровью бинты. Между его бровями пролегла морщинка, под глазами синели следы усталости. Гематомы полностью исчезли, но Дазай без труда мог воссоздать их по памяти в любой момент. В голове было неприятно шумно. То вырывалась из беспорядочной кучи одна яркая мысль, то её сразу перекрывали другие, одна хуже другой. То и дело мелькали обрывки воспоминаний террора, трупы, молящий полуживой Исида и раненый Сигма. Окровавленное лицо Чуи вспыхивало перед глазами так детально, что Дазаю приходилось жмуриться. Набатом били слова Гоголя и осознание своего промаха. — Ты в порядке? — Произнёс Чуя у его лица. Дазай открыл глаза и переключил внимание на него. — Нет. Я не в порядке. Накахара грустно улыбнулся и потёрся кончиком носа о чужой. Поцеловал поочерёдно в обе щеки и вплёл пальцы в тёмные волосы. Дазай дышал его запахом, дышал им, сражаясь с собственным сознанием. Поднял руки и устроил их на шее Чуи, заглядывая ему в глаза. — Переспи со мной, — на грани слышимости сказал Дазай почти в мольбе. — Я хочу сосредоточиться на тебе. Пожалуйста. — Ты так просишь, будто это большое дело, — в тон ему ответил Чуя. От поцелуев в голую шею Дазай прикрыл глаза, подставляясь под его губы. Влажные поцелуи Чуя растягивал один за другим, ускоряя его пульс и дыхание, опаляя выдохами нежную кожу с кольцами татуировок. Макрель, почуяв неладное, спрыгнула на пол и принялась мотать по полу потрёпанную мышку. Дазай глянул на неё одним глазом и поджал уголок губ. Подняв голову, Чуя повернул его лицо пальцем и, осмотрев из-под опущенных век, приблизился и вобрал кожу на скуле. Дазай прошипел от вонзившихся в кожу зубов и запрокинул голову. Повалив его спиной на кровать, Чуя сел сверху и прижался к голой груди, водя пальцами у сосков. Двинул бёдрами, вызвав приглушённый стон Дазая. Тот потянул рукой майку Чуи наверх, снимая её, и подался вперёд. Поцелуй вышел тягучим и пылким, опаляя губы. От мягкости Чуи сводило мышцы и поджимались на ногах пальцы. Отведя голову в сторону, Дазай снова почувствовал на своей шее его губы и выпустил ещё один стон. Уставившись на сидящую на полу кошку, безотрывно следящую за ними, Дазай фыркнул. — Чего она так смотрит? Чуя оторвался от разгорячённой кожи и глянул на Макрель. — Так она всё время так смотрит, когда мы трахаемся. — Раньше я не замечал. — Только не говори, что стесняешься нашу кошку, — Чуя усмехнулся. Дазай хмуро осмотрел свою любимицу, после чего с немой просьбой повернулся к Чуе. — Ками-сама, хорошо! Он поднялся и кинул игрушечную мышку в коридор. Заинтересованная Макрель сорвалась с места, скользя по деревянному полу. Накахара закрыл за ней дверь и развернулся. Дазай тяжело дышал, держась за свои волосы правой рукой. В свете люстры на коже начинали выделяться краснеющие засосы, а чёрные линии татуировок привычно огибали предплечья и шею. У Чуи складывалось ощущение, что так громко Дазай дышал не от возбуждения, а от набросившихся в который раз на него тревожных мыслей. Избавившись от одежды, Чуя устроился между его согнутых ног. Отвёл от лица Дазая ладонь и поцеловал её. Обвёл языком линии на коже и улыбнулся. Чёрными сощуренными глазами Дазай следил за ним, не моргая. Опустился взглядом к подтянутой груди и приподнялся, обнимая Чую одной рукой. Опустился губами к его ключицам, обводя их языком и кусая в выступающие косточки. Чуя слабо потянул его за волосы и замычал, когда настойчивый поцелуй опустился на его кадык. — Я так понимаю, я у руля? — Усмехнулся он Дазаю на ухо, когда тот потянул его обратно, падая спиной на подушки. — Да, но… Можешь, — Дазай сглотнул, сжимая его талию пальцами и впиваясь в кожу ногтями. Говорил он тихо, вкрадчиво и с содроганием, так что Чуе пришлось замереть у его лица, чтобы расслышать, — можешь побыть сегодня нежным? Чуя улыбнулся, глядя на его покрасневшее лицо. Опустился к губам, подцепляя нижнюю, и сладко оттянул её, вызывая скулёж. Руками он гладил тело Дазая как самое ценное достояние в его жизни. Тот мягко млел под ним, отзываясь на нежные, требовательные касания. — Любой каприз, — выдохнул Чуя ему на ухо, ныряя пальцами в его брюки, — я же твой, Осаму, — Дазай сжал рукой простынь и выгнулся, раскрывая рот от движений чужой руки, — всё, что хочешь. Дазай изворачивался под ним и тихо, прерывисто стонал всего лишь от руки Чуи. Накахара наслаждался им, уже успев позабыть его стоны, и полностью забыл о своём собственном стояке. Спустился вниз и убрал ладонь, показательно облизав её. Дазай потянулся к своим брюкам, но Чуя остановил его и медленно раздел сам. Наклонился и оставил поцелуй на колене, двинулся выше и начал обмазывать губами бедро Дазая с внутренней стороны. Тот наблюдал за ним, заворожённый таким осторожным, внимательным и медленным Чуей. Дазай привык к его резкости, силе и грубости. Он любил, когда Чуя был таким, но сейчас ему хотелось забыться в этих горячих касаниях, убивающих своей тягучей скоростью. — Агх, Чуя, — он запрокинул голову, почувствовав на члене его губы. Чуя привычно опустился вниз, вбирая его полностью, и Дазай почти заскулил, — я так кончу через минуту… — Да пожалуйста, — прыснул Чуя между его ног, помогая себе рукой. Он уже был на грани своей сдержанности, но ему тоже вдруг захотелось быть с Дазаем мягким. Потому что сам он был таким – мягким, податливым и открытым, стонущим от цепких пальцев Чуи в себе и едва остававшимся в сознании. Кошка настойчиво скребла по двери, но они оба не обращали на это внимания. Дазай хватался за крепкие плечи, его вспотевшие волосы разметались по подушке. Под пальцами он чувствовал перекатывающиеся мышцы Чуи, рыжие волосы спадали на его щеку, когда Чуя наклонялся и вовлекал его в очередной поцелуй. В комнате с закрытым окном стало невыносимо душно, и громкое дыхание перемешивалось с протяжными стонами. Дазай не помнил, сколько раз он уже кончил, ощущая ужасно давящий узел внизу живота снова и снова. Его член изнывал из-за трения о пресс Накахары, ноги уже начинало сводить, но он просил ещё и ещё, желая убежать от мыслей. У Чуи прекрасно получалось его отвлекать. Сбросив с плеча худую ногу, Чуя повернул его на бок и снова навис над ним, мягко вонзившись зубами в плечо. Сжав ягодицу Дазая, он снова вошёл в него и сам не сдержал стона, когда тот сжал его изнутри и обернулся с затуманенным взглядом. Чую разрывало на атомы от любви к этому человеку, хотелось нежно растерзать его на куски и облепить ими себя с ног до головы. Он двигался медленно, глубокими толчками выбивая из Дазая бархатные стоны, и не сводил с него глаз. — Люблю тебя, — зашептал Дазай, как в бреду повторяя одно и тоже уже в сотый раз, пока Чуя сжимал его бедро, поднимая выше,— Чуя, я так люблю тебя… Люблю… — Я тоже, успокойся, — фыркнул Чуя, оставляя на его рёбрах поцелуй, — тоже люблю тебя, пришибленный. — И всё время, — Дазай заскулил, до треска сжимая простынь в кулаке, — всё время думаю, что невозможно любить ещё сильнее… Но каждый раз, каждый день, — он сорвался на стон, когда Чуя подтянул его к себе. Дазай сел на его бёдра, опираясь о плечи и двигаясь на нём самостоятельно, — каждый день я только больше тебя люблю. Чуя уткнулся лицом в его плечо, жмурясь от оргазма и сжав в руке член Дазая, который излился на его живот. Загнанно дыша, Накахара сжал его шею и вобрал губами мочку его уха, ощущая всем телом, как Дазай содрогается. Эта ночь не была похожа на их прежние, и дело даже не в робости и нежности, с которыми они открывались друг другу. Было что-то более значительное, выползающее наружу с каждым произнесённым словом. Тогда как Дазай, не стесняясь, извлекал наружу одолевавшие его мысли, Чуя просто слушал. Слушал и впитывал их в себя, бережно укладывая в памяти. Это далеко не первый раз, когда Дазай немного неумело, но искренне вверял ему свои чувства, но сейчас Чуя принимал их без боязни и вины. Потому что самым страшным ему теперь казалось Дазая потерять. — Тебе стоило получить ножом в плечо, чтобы в этом признаться? — Неловко прошептал Чуя. От силы, с которой Дазай вцепился в него, Чуя не удержался и рухнул спиной на кровать. Положил ладони на его вспотевшую спину, проводя пальцами по позвонкам. Дазай лежал на нём неподвижно, будто уснул. Но от лёгких касаний к спине изредка вздрагивал, пряча лицо в чужих волосах. Чуя никогда не был ни для кого таким нежным. Просто не хотел, и не было в этом нужды. Никто у него прежде не вызывал таких глубоких чувств, как Дазай. Никто не дарил ему эти чувства, не говорил таких слов и не позволял делать с собой всё, чего Чуе захочется. Никто ради него не старался бороться с психическим расстройством и не помогал переживать собственное. Никто не открывался настолько сильно, как Дазай, выворачивая наизнанку расколотую душу и вкладывая её осколки в открытые ладони Чуи с виноватым видом. Чуя зажмурился, сдерживая слёзы, и прижался щекой к щеке Дазая. — Родной. Дазай приподнялся на локтях и заглянул ему в лицо. Его растрёпанный вид вызвал у Чуи очередную улыбку. Волосы, и без того непослушные и лохматые, торчали во все стороны, забавно завиваясь из-за влажности и духоты в спальне. Губы распухли и раскраснелись, а на скуле застыли отпечатки зубов. — Как ты меня назвал? — Севшим голосом спросил он. Чуя впал в ступор и отвернулся, чувствуя, как на лицо бросилась краска. — Никак. — Да ладно, тебе жалко повторить, что ли? — Усмехнулся Дазай, тормоша его за плечо. Чуя только сильнее сконфузился и нахмурился. — Отстань. И вообще – слезь с меня, ты пиздец тяжёлый! Дазай весело захохотал у его лица и опустился обратно, игнорируя просьбу Чуи. — Я знаю, что тебе не тяжело. — Ты слон. — Что-то ты не жаловался, когда я скакал на твоём члене. Чуя подавил улыбку и вплёл пальцы в его волосы, ощущая, как всё постепенно возвращается на свои места.