Долгие разговоры о французском

Джонатан сглотнул; слюна была вязкая и кисловатая. Он не помнил, когда в последний раз в жизни так волновался. Ни перед вступительными экзаменами в Астон, ни перед собеседованием на должность заместителя руководителя, ни перед тем, как делать предложение Ребекке. Возможно, потому что тогда он мог рассчитать, что будет в случае успеха и неуспеха. Сейчас — нет. Он даже не представлял, что именно станет успехом. Его рука зависла над длинной ручкой-скобой на двери в аудиторию. Вытянутое окошко с матовым стеклом не выдавало, что находится внутри, и, конечно, не могло подсказать, что произойдет там дальше. Джонатан смотрел на руку так, будто она принадлежала незнакомцу. Большая, неуклюжая, чужая. Он же не мог ошибиться? Не мог просчитаться? Факты давили на него непосильным грузом. В этой схватке он уже ранен, потому что потерял главное — доверие. Он глубоко вдохнул, ощущая, как грудь резко наполняется воздухом, собрался и толкнул дверь. На секунду Джонатан позволил ностальгии по собственным годам в универе захватить себя — сколько лет назад это было? Пятнадцать? Двадцать? Те же аудитории — лестницы сидений и столов, воронкой обвивающих центр с кафедрой перед огромной доской, те же потолки, далекие, как небеса, только пол уже не такой обшарпанный. И предмета, как здесь, он у себя не припоминал, но он и не учился на факультете искусств. Доска была увешана репродукциями каких-то невыдающихся художников, стенд объявлений бликовал глянцевым постером с Венерой Милосской в темных очках и датами какого-то мероприятия. На одном из столов черной ручкой был нарисован хуй. Что-то не меняется. Как запах. Мел, пыль, пот и парфюм студентов, еще не выветрившиеся после занятий. Он отвлекался и давал себе еще чуть-чуть времени, прежде чем встретиться с ним. Вдох и выдох. Преподавательский стол, несмотря на то, что классы кончились, не пустовал. Хорошо, значит, все идет по плану. Какому именно плану, он не брался даже предполагать… Сначала Джонатан и глазам своим не поверил. Он представлял Гийома Летерье как угодно, но не так. За столом сидел худой темноволосый мужчина. Он держал кончик ручки в зубах и листал работы, тяжело вздыхая. Но он заметил Джонатана, и минут в запасе не осталось. Джонатан распрямил плечи и спустился по лестнице на первый ряд. Гийом не задавал ему вопросов, наблюдая за ним, как змея в террариуме, следящая за посетителем. Чем ближе Джонатан к нему оказывался, тем решительнее себя чувствовал. И вот это? Вот это — оно? Удержав порыв облизнуть пересохшие губы, Джонатан опустился на сиденье первого ряда. Наклонился вперед, чтобы ощутить уверенность, больше почвы под ногами. Хотя, честно говоря, он был в смятении. Он не чувствовал в Гийоме угрозу. Разве тот был соперником? Он выглядел так непривлекательно и… нелепо. Бледное лицо портил крупный длинный нос, глаза грязно-зеленого цвета прятались под тяжелыми нависшими веками. Довершала картину темная щетина, тянущаяся вдоль края всей челюсти и несуразно скользнувшая над верхней губой, словно пенка от мокко. Гийом медленно обвел его взглядом, прежде чем вновь вернуться к своим работам. — Предположу, что на лекцию вы опоздали, — сказал он. Хоть говорил он без ошибок, акцент распознавался: некоторые его буквы посвистывали. Лексию. Джонатан внимательно посмотрел на него. Гийом не понимает, кто он? Или издевается и все знает? Если знает, почему не боится? На его месте Джонатан бы боялся. — Профессор Летерье, м? — наконец выдавил он, когда стало очевидно, что Гийома не интересует, кто он. Получилось слишком быстро, но он надеялся скрыть нервозность за мнимой спешкой. Гийом приподнял бровь и оторвался от бумаг, смотря на него. Сердце Джонатана колотилось, но теперь от гнева. Он должен держать себя в руках. Должен. Он не хочет угодить в беду. Спокойно. — Какая честь наконец увидеть вас своими глазами. Джонатан постарался использовать для этой фразы всю свою язвительность. Он надеялся выбить почву из-под ног Гийома, заставить думать, почувствовать себя неуютно. Но... — Мне оставить автограф? — Гийом прищурился, покручивая ручку в пальцах. Не вышло. Волна раздражения захлестнула Джонатана. Он со всеми так разговаривал? Джонатан для него что, какой-то школяр? Серьезно? — Значит, ты меня не узнаешь? — Он взял себя в руки, возвращая их разговор в нужное русло. — Потому что я знаю о тебе очень много. Больше, чем ему бы когда-либо хотелось. — Возможно, потому что обо мне есть страница на сайте университета. Джонатан сцепил зубы, справляясь с дыханием. Руки на столешнице сжались. Он никогда не был драчуном, но сейчас ему очень, очень хотелось увидеть отпечаток своих кулаков на насмешливой физиономии этого французишки. Она наверняка по ощущениям, как костлявая боксерская груша. — Хорошо, я подскажу. — Джонатан сглотнул, беря себя в руки. — Меня зовут Джонатан Харт. Знакомо? Гийом не выглядел впечатленным. Он выглядел так, будто у него в запасе еще восемь жизней. — А должно? — Он скрестил руки на груди. — Мне погуглить, или я получу еще подсказку? Его хлипкие запястья торчали из рукавов темно-зеленого пиджака, болтаясь в них, как карандаши в стаканах. Такие тонкие на вид, будто их можно сломать парой пальцев. Джонатан уставился на него, не мигая. Его захлестывали гнев, презрение. Ярость, с которой он только совладал, желчью подступила к горлу. — Хорошо, — вновь повторил он. — Еще одну. — Сама щедрость… — Я — муж Ребекки Харт. У Джонатана закончилось дыхание, он сглотнул слюну и порадовался, что у него такая короткая фамилия. Его душила злость, когда он вспоминал об этом, вспоминал, зачем сюда пришел. И теперь, столкнувшись с этим недоноском глаза в глаза, он понятия не имел, как ей дать выход, чтобы не оказаться в тюрьме за причинение тяжкого вреда здоровью. Ничуть не беспокоясь, Гийом откинулся на стуле, покачиваясь на нем и смотря на Джонатана холодно, как официант, которому не оставили на чай. Наверное, оценивал свои шансы. Ну уж нет. Ни одного шанса при прямом столкновении. Ни единого. — Джонатан Харт, окей. — Гийом постучал по левому локтю длинными пальцами, немного помолчав. — И что, ты здесь, чтобы угрожать мне, или как? Ноздри Джонатана раздулись и затрепетали. Он не понимал. Конечно, в его голове были какие-то предположения, когда он заходил сюда. Он представлял, что этот Гийом испугается. Будет торговаться, извинится. Хоть что-нибудь. Он не получил ничего. — Я задам тебе один, блядь, вопрос. — Джонатан собрался и выпрямился. — Ты знал, что она замужем, когда начал ее трахать? Внутри него кипели ненависть, досада. Ему хотелось схватить выблядка за длинную тощую шейку и ткнуть в свои же дела. На мгновение глаза Гийома расширились. Он действительно не знал? Могло быть так… что… Джонатан покачал про себя головой. Нет, она бы точно не могла одна, она бы не… нет, нет, никогда. Но днями ранее он даже не мог представить, что попадет в эту историю. — Может быть, — протянул Гийом, посмотрев вверх, словно задумался. — На ней было кольцо. Да, скорее всего я знал. Ответ звенел в ушах Джонатана, как будто его огрели им по голове. Этот шум заполнил изнутри, к горлу подступила тошнота. Он устал терпеть. Джонатан поднялся, возвышаясь над столом; колено ударилось о железный поручень. С каждым шагом ему было все труднее сдерживаться. Раздражение ощущалось на коже, как статическое электричество. — Дай мне хоть одну причину, — прошипел он сквозь зубы, приблизившись к преподавательскому столу, — по которой я не должен разбить твою рожу. — Ты не хочешь садиться в тюрьму после заявления о нападении — хорошая причина? — Я думаю, это будет покушение на убийство. — Это уже серьезнее. Гийом никак не выказывал страха, он встал со своего места спокойно, но Джонатан знал, что тот все же ищет преимущество, увеличивая между ними расстояние. — Слушай, давай так. Ребекка — независимая взрослая женщина, она делает то, что считает нужным. Без ее согласия ничего бы не было. И не мне это тебе объяснять. — Независимая? — повторил Джонатан, не веря его словам. — Она моя жена, лягушатник! Нижнее веко Гийома дрогнуло, и этот маленький отклик эмоций на пустом лице видеть стало отрадно. Джонатан бы обязательно насладился этим в какой-нибудь другой момент, сейчас его бы скорее обрадовало это веко, украшенное лиловым кровоподтеком. — Жена, а не собственность. — Кто говорит о собственности? — Он стукнул кулаком по столу. — Не надо передергивать. Ты по-английски плохо понимаешь? Может быть, тебе слово жена неизвестно? — А что известно тебе? — Гийом нахмурился. — Известно, что в таких мероприятиях участвуют двое? Ты уже обсудил это с ней? Джонатан сцепил зубы. Конечно, он не говорил об этом с Ребеккой. На Ребекку ему было не наплевать. И в глубине души он понимал, что если подобный разговор возникнет, это станет началом конца. Это станет концом. После такого семьи больше не функционируют. А ему очень хотелось верить, что процесс еще не начался. Он планировал сделать все, чтобы не начался, даже если это значило ловить ветер сачком. Ему не надо было говорить. Его и без того душила острая боль, опутываясь жгутами вокруг шеи. Ослепляла, когда он смотрел на нее в постели, зная, что она делает. Когда смотрел на нее за завтраком, и она вела себя… да вроде как обычно. Джонатан должен был злиться на Ребекку и ее предательство. Должен был хотеть разорвать все, как полагается. Это всем известно, не надо даже спрашивать, измена уничтожает семьи, после нее нет ничего, только разруха. Он хотел почувствовать хоть долю ненависти, но просто не мог испытать ее к Ребекке. Он любил ее, любил безумно, как бы она ни поступила с ним. Но его… Его он презирал. — Я уверен, что она бы никогда сама… — Джонатан поморщился, словно язык вмиг стал кислым, как десяток лимонов. — Я знаю, кто здесь виноват. — Удобная позиция, никакой ответственности, это понять можно. — Гийом следил за ним, не моргая. — И кто же виноват? Конечно не ты, и не она. Джонатан скривился. Слова Гийома, запустившего в его семью лапу и еще кое-что, а после говорящего об этом так легко, ранили. Он потерялся. Он запутался. Что с ним теперь? Руки Джонатана затряслись, он положил их на стол. Он не понимал, как в этом оказался. Они поженились с Ребеккой четырнадцать лет назад, и каждый день он чувствовал себя счастливым. Каждый день был рад, что она рядом. Он подарил ей свои любовь и заботу, чтобы она ни в чем не нуждалась и жила лучшую жизнь. По крайней мере Джонатан думал так. И теперь… теперь… А что теперь? Облачные замки растворялись в сыром пронизывающем тумане. — Как ты спишь по ночам? — обессиленно прошептал он, смотря на стол между своими руками. Перед ним лежали листы, озаглавленные «‎Символизм в работах Сильвии Моллой». — С закрытыми глазами. В основном. Джонатан потерял точку опоры. Еще никогда он не испытывал к кому-то столько неприязни. И он понятия не имел, как дать ей выход, чтобы все не ухудшить. Воспоминания о моменте, когда он узнал об этом, все еще царапали сердце кошачьими когтями, воспаляясь внутри. Случайно увиденное сообщение с незнакомого номера, одно, второе. И он так долго не хотел верить. Не хотел верить, пробивая номер в приложении с поиском контактов. Не хотел верить, видя имя своего врага. Узнав его, Джонатан представил себе коварного соблазнителя-киногероя. Молодого Жана Дюжардена со жгучим взглядом в расстегнутой на широкой груди рубашке, который цитирует лирику Дассена. Кого-нибудь сногсшибательного, кого-нибудь, перед кем невозможно устоять. Он хотел, очень хотел простить Ребекку, и придумывал одно оправдание за другим. Но перед ним не стоял Жан Дюжарден. Перед ним стоял Гийом Летерье. Жалкий препод с зачесанными назад жирными волосами и здоровенным носом. Джонатан ощутил слабость, утопая в этом осознании. Ребекка променяла его на это, это? Разочарование сливалось с презрением, плескаясь через край, и этого было слишком много для него. — Почему ты, господи? Что ты можешь ей предложить? Твоей зарплаты и на нормальную одежду не хватит, — прорычал Джонатан истощенно. Ему так хотелось причинить Гийому боль, надавить посильнее, но он не знал, где колоть. Он надавил туда, где было бы больно самому. — Знаешь, что любовников заводят не за этим? — Гийом усмехнулся, складывая руки на груди. — Для этого есть такие добытчики, как ты. Ощутив, что его оружие наставляют на него же, Джонатан потерял на секунды дар речи, а потом выплюнул, едва думая. — Ты что, бессмертный? Гийом словно почувствовал, что он ослаб, пользуясь ситуацией. — Опять угрозы? Ударишь меня? Я все еще жду. Джонатан не совладал с собой, сокращая между ними расстояние. Он схватил Гийома за воротник пиджака, крепко встряхивая. Тот пах терпким древесным одеколоном и еще чем-то… Странным. От него даже не пахло приятно. В нем ничего не было, ничего. — Значит, у тебя, кроме хуя, ничего нет. Любовник. Джонатан ликующе хмыкнул и отпустил его, отталкивая с пренебрежением. Но мгновение славы, мгновение победы, песком ускользнуло меж его пальцев. Гийом смотрел на него без единой реакции. И Джонатан чувствовал себя проигравшим. В нем больше не было злости. Только досада, разочарование. Он словно плыл в темноте против течения, он не мог никуда попасть, и это продолжалось не по его воле. — Зато у тебя много чего предложить, я вижу. Гийом окинул его таким липким оценивающим взглядом, что Джонатану стало некомфортно. Это был не насмешливый взгляд. Это было… он пока не понял что. Ему не показалось? На него глянули, как на манекен в магазине. Оценивали параметры снаружи. Размер, фасон. — Какой статный мужчина, — Гийом тянул каждое слово. — Высокий, хорошо сложенный, и пальто стильное. Даже не знаю, выбрал ты его, потому что тебе идет, или просто что подороже, чтобы обозначить достаток? В висках Джонатана стучало кувалдой. — Завидно? — Нет. Просто ищу в тебе достоинства. — Гийом склонил голову набок. — Ты же пытался сделать это со мной, когда вошел. Или вернее наоборот. Твое лицо — открытая книга. Джонатан закусил язык, не зная, что сказать. Гийом сел на край стола. По его лицу наоборот было непонятно, что он произнесет следующим, и это пугало. Не меньше, чем ситуация в целом. — И самое забавное, что их все перевешивает что-то. Все твои достоинства, сколько бы их ни было. Что-то, что заставляет ее уходить, понимаешь? — Я тебе сейчас лицо сломаю, — прорычал Джонатан. В кулаках задергало. Они набухли, как половой член, ожидая разрядки. Этот зуд, который там скопился, словно весь гнев стек по венам. — Я изо всех сил сдерживаюсь. — Может быть, не стоит? — Гийом приподнял бровь. — Или выдержка — одна из твоих добродетелей? Язык Джонатана онемел. Он ощущался посторонним объектом, который не в силах выдавить ни одного слова из глотки. Толстый и бесполезный в пересохшем рту. Возможно, это было тактикой. Подсознательно Джонатан чувствовал, что Гийом хочет запутать, загнать в тупик, откуда нет выхода. И это действительно сбивало его как кеглю, заставляя вращаться в омуте из головной боли и разочарования. Он полностью забыл, что именно хотел сделать. Все должно было быть наоборот. Зачем он пришел? — Или это любопытство? — Гийом перекинул ногу на ногу, усаживаясь комфортнее. — Что? — Какой вопрос ты крутил в голове, когда шел сюда? Ты наверняка проигрывал эту ситуацию заранее. Но такие, как ты, без сценария забывают роль. — Да что ты обо мне знаешь? — гаркнул Джонатан, больше не чувствуя силы. Ребекка могла говорить о нем? Могла? Он ощутил, как из него исчезает весь цвет. Он представил, как они обсуждают его и смеются, радуясь, что одурачили. Тупой Джонатан, он будет зарабатывать денежки, пока его жену обхаживает тот, у кого меньше рабочих часов. Так они думали? На что они рассчитывали? Какой бы ни была эта игра, он не пойдет у них на поводу. Нет. — Ты нихуя обо мне не знаешь, ни-ху-я. Температура достигла критической отметки. Кулак запульсировал, и Джонатан дал ему волю. Тот ударился в цель, и дрожь пробежалась по вибрирующим жилам, согретым мышцам, омываемым вскипевшей кровью. От костяшек заструилась тупая боль, и только это отвлекло его. Лучше бы он ударил Гийома, а не стол, и потом разбирался с последствиями. Джонатан смахнул бумаги со столешницы на пол, и ворох взвился вверх, разлетаясь во все стороны. Он развернулся и пошел прочь из аудитории, чувствуя в позвоночнике холодный стальной прут. Уже в спину он услышал громким шепотом: — Putain, mais qu'est-ce qu'il s'est passé? Он перевел фразу про себя, когда покинул аудиторию. Плевать, что она значила. Он был побежден. Размазан, как улитка на асфальте. Он просто не знал, как продолжать жить дальше. Все опоры под каркасом рухнули. Le final.