Профессор из Фрайбурга

— Доктор Дамблдор! Доктор Дамблдор! — его нагнал в узком коридоре, заставленном каталками и штативами для капельниц, проворный Гораций Слагхорн, бывший его талантливый ассистент, а ныне — заведующий отделением гастроэнтерологии. Лицо его, вроде бы молодого ещё всего лишь сорокалетнего врача, страдало от одутловатости, что могло указывать на надвигающиеся проблемы с мочевыводящей системой, — Приходите послезавтра на мой день Рождения в «Золотую цаплю» к шести! Отдохнём, развлечёмся! Я позвал всех наших старых знакомых и кое-кого нового, я думаю, вам будет интересно! Гораций сиял радушием и робкой надеждой на «выход в свет» со своим старым учителем. Гораций любил собирать вокруг себя незаурядных людей. Дамблдор оправил белый халат, давая себе секунду на размышления. — Спасибо за приглашение, доктор Слагхорн, — сказал он, тепло улыбнувшись. — Обязательно буду. Гораций воссиял ещё ярче и забросал Альбуса кружавчатыми благодарностями и комплиментами. Альбус спокойно пропустил всё это мимо ушей, выделяя для себя только то, что Гораций — искренне рад его согласию. «Смешной мальчик, — пронеслось у него в голове. — У каждого свои слабости, — возразил он тут же сам себе. — И эта — не худшая». Гораций и впрямь был мальчиком. Он годился Альбусу во внуки, если не в правнуки. То замечательное недоразумение, что Альбус отучился в медицинском не в юности, а в зрелые годы, пока ещё скрывало от окружающих всю ненормальность происходящего: Альбусу было сто четыре года, тогда как выглядел он по самым пессимистическим оценкам лет на пятьдесят, а если бы он сбрил окладистую бороду и перестал пытаться что-то делать с волосами, стало бы очевидно: он не постарел ни на один день со своего тридцатипятилетия. Сначала он относился к этому достаточно легкомысленно, списывая неувядающее отражение в зеркале на «хорошую наследственность» и с юмором отвечая на обсуждения этой темы среди друзей. Первый холодок его пробрал, когда дочь, вернувшаяся с обучения вместе с женихом из Цюриха, где женщинам только-только открыли доступ к высшему образованию, представляла его своему будущему супругу. Герр Хартман тогда, проявив, как он думал, вежливость и остроумие, заметил с улыбкой: — Хэлен не говорила, что у неё есть брат. Альбус посмотрел тогда на свою супругу испуганно, а она еле-заметно с грустью кивнула. Он попросил Айрис в тот же вечер встать рядом с ним перед зеркалом и с ужасом обнаружил, что любимая его стареет, а он — нет. Много было тогда слёз и заверений во взаимной любви. Альбус же, не веря в мистические корни происходящего, решил изучить вопрос с научной точки зрения и, скопив нужную сумму на безбедную жизнь в течение десяти лет, отправился в Королевский медицинский колледж, чтобы получить лучшее на тот момент медицинское образование в Великобритании. Каково же было его разочарование, когда он понял, насколько ограничена современная ему наука! Казалось, идей и концепций — много больше, чем доказанных фактов… Пожалуй, одной из наиболее динамично развивающихся областей медицины на тот момент была область, связанная с нервной проводимостью, и Альбус, всегда любопытный до того, как устроен мир, был очарован красотой внутренних систем управления человеческим телом. Он с упоением читал статьи Сеченова, Павлова и Дьюи, проводил в анатомическом театре столько, сколько позволяли его немалые физические возможности, и экспериментировал со сшиванием нервных волокон, как это проповедовали избранные им учителя. К началу двадцатого века он стал одним из лучших нейрохирургов в Европе: у него был свой экспериментальный отдел в больнице святого Бартоломью в Лондон-сити, а супруга его всё более и более погружалась в пучину депрессии, стараясь, тем не менее, не показывать этого мужу. Альбус, конечно же, заметил, как она увядает. Нет, не просто стареет, а именно умирает. Как только он заметил это, он засуетился, забегал — стал пытаться выяснить, что же с ней… Она смотрела на это с сочувствием. — Господь послал тебя быть ангелом-хранителем для этого мира, Альбус. Будь им. А я буду любить тебя на небесах, и моя любовь будет хранить тебя. Живи! Это были последние её слова. Альбус был опустошён на многие годы. Он всё так же читал передовые исследовательские статьи, особенно про рак, от которого умерла Айрис, кроме того его заинтересовали работы Альбрехта Косселя из Страсбургского университета о «Дезоксирибонуклеиновой кислоте»… Но… всё вдруг стало бессмысленным. Дочь, предчувствуя «что-то страшное» в Европе, уехала с супругом в Чикаго ещё до смерти Айрис, Хейнрих устроился там в местный институт научным сотрудником. У Альбуса были двое внуков, фотографии которых Хелен присылала каждое Рождество… Друзья, в том числе младший брат, с которыми он когда-то шутил, что «Бог поцеловал его в зад», почти все уже переместились на кладбища Великобритании… Если бы не Великая война, он так и погрузился бы в депрессию. Но война обнаружила огромную потребность в хороших хирургах, и Альбус, засучив рукава, почти не покидал операционной, восстанавливая силы на кушетке в ординаторской. Благо, спешить ему было не к кому. Характер травм ужасал. Но… Сотни, если не тысячи благодарных пациентов… Со слезами и улыбками на лицах… С маленькими символическими подарками на память… Нет, погибших тоже было много. Врач — не волшебник, врач не может спасти всех. Но, не будь его рядом… те, что выжили, могли и не выжить. Мысль об этом сделала для Альбуса маленькое чудо: он вновь захотел жить. Быть ангелом-хранителем? Возможно, это звучало слишком громко, но раз Айрис попросила его об этом… К двадцатым годам он вернулся к заброшенным было поискам и понял, что нужно организовывать отдел генетических исследований. Нет, он всё так же подвизался на поприще нейрохирургии, но, в конце концов, у него не было семьи, к которой он мог бы спешить по вечерам, у него не было друзей, потому что теперь он боялся снова их потерять, у него остались только коллеги. Так что времени у него было достаточно, чтобы преуспеть в чём угодно, за что бы он ни взялся. Времени у него было, пожалуй, больше, чем у всех его коллег. Возможно, даже вместе взятых. Поэтому днём он продолжал работать в нейрохирургии, а по вечерам тратил своё время на экспериментальную работу в отделе молекулярной генетики, которым стал руководить также один из его бывших практикантов — доктор Корбан Яксли. Яксли был, может быть, и не самым приятным собеседником, но, определённо, обладал серьёзными амбициями в области экспериментальной биологии, поэтому Альбус и решил при организации отдела пригласить Корбана в его руководители. Также Альбус, неплохо уже к своему возрасту разбиравшийся в людях, прекрасно понимал, что Корбан не станет долго помнить благодарность в адрес самого Альбуса. Но, сделав ставку на амбициозность своего протеже, Альбус в итоге не прогадал: в кратчайшие сроки в Бартсе была организована одна из лучших исследовательских баз в области молекулярной генетики в Европе, а Альбус наконец-то смог выделить свою ДНК. Он закинул её в дальний угол своей домашней морозилки до лучших времён — до того момента, как они начнут хоть что-то понимать в значении этой магической последовательности химических элементов, а сам продолжил собирать информацию. Открытия в медицине шли ужасно медленно, и Альбуса это порой очень раздражало, но он напоминал себе, что он-то как раз, возможно, ещё и доживёт до ответов на свои вопросы, а вот те, кто ставят свои вопросы сегодня и двигают науку вперёд, — скорее всего, нет. Это было печально. Долго подбирая красители, Альбус научился делать свои огненно-рыжие кудрявые волосы — седоватыми. Прокрашивая через прядь. Чтобы выглядело естественно. Коллеги его ценили — ещё бы! Лучший нейрохирург Великобритании, всегда готовый поделиться своими знаниями и навыками… Коллеги его уважали. Но, прекрасно видя, что он не горит желанием ни с кем сближаться, в итоге всегда оставляли в покое. И сегодняшнее приглашение объяснялось лишь непревзойдённым стремлением Горация собирать вокруг себя легенды. Да, Альбус стал замшелой, позолоченной за стеклом на полочке легендой этого места. Он был не против, с учётом того, что так оно в какой-то степени и было. Почти сорок лет самостоятельной медицинской практики… Он вздохнул и направился в «генетический» подвальчик, как он называл про себя лабораторию МГ. Нужно было спланировать опыты с расчётом на то, что послезавтра он не сможет быть здесь вечером. --- Глядя на себя в зеркало критически, Альбус подумал, что выглядит, пожалуй, слишком хорошо. Чёрный фрак отменного (а какого ещё, собственно, может быть у заведующего отделением?!) качества сидел на нём как влитой, подчёркивая достоинства фигуры, привычное пальто и представительная шляпа делали его, казалось, ещё выше, чем он был на самом деле. А, в конце концов, какая разница? — подумал он. — Все они будут выглядеть сегодня хорошо. К тому же, насколько он помнил, в «Золотой цапле» вечно царил полумрак. Он вышел в дождливый Лондон, поймал кэб и доехал до места минут за двадцать, меланхолично и расслабленно наблюдая в дороге капли на стёклах автомобиля, мешавшие увидеть хоть что-нибудь за окном. Им завладело знакомое весёлое возбуждение: вообще-то он любил кутить, общительный и оптимистичный характер располагал к этому. Расплатившись с кэбменом и выбравшись из чёрного Форда (когда же уже в Англии появится своя марка дешёвого «народного» автомобиля?!), он быстрыми шагами преодолел расстояние до приветливо раскрытых швейцаром дверей «Золотой цапли». И тут же оказался объят звуками праздничного вечера: там, где-то в глубине заведения играл фокстрот, оттуда же доносились звуки смеха и звон бокалов. Казалось, жизнь, давно забытая Альбусом на верхней полке какого-то междугороднего поезда, вновь нашлась. Он повесил шляпу на вешало, отдал пальто гардеробщику, поведение которого можно было сравнить разве что с предупредительностью пажей Его величества, и прошёл в залу. — Доктор Дамблдор, доктор Дамблдор! — раздалось откуда-то из глубины зала, и Альбус пошёл вперёд, ориентируясь на звук. Через минуту он уже пожимал руки Слагхорну, Яксли, Риддлу из анатомического театра, Поттеру из отдела протезирования и целовал старомодно руку МакГонагал — первой женщине-заведующей отделением в Великобритании. — Сегодня можно просто Альбус, — сказал он в кои-то веки с лёгкой улыбкой. Слагхорн, кажется, воодушевился этим неимоверно. — О, а вот и наш гость из Германии, — засуетился Слагхорн. — Герр Гриндевальд! Герр доктор Гриндевальд! — и Дамблдор увидел, как к ним пробирался от входа самый необычный человек какого только можно было себе вообразить. Острый и угловатый какой-то блондин лет сорока с задорно торчащими в разные стороны вихрами почти что пепельно-белых волос… И у него была ярко выраженная гетерохромия. «Взять бы образец ДНК», — поражённо подумал Альбус, но ему почему-то показалось, что это была не совсем та мысль, что он подумал на самом деле. На внешности необычность гостя не заканчивалась: он, казалось, фонтанировал концентрированной энергией, и когда пожимал Альбусу руку, у того пробежал странный электрический разряд от кончиков пальцев до шеи, подняв волоски на загривке дыбом. — Тот самый Дамблдор? — впился взгляд немецкого доктора в лицо Альбуса. — «Биологические аспекты работы рефлекторной дуги»? Альбус поперхнулся. Это была уже достаточно старая его статья. Он кивнул отчего-то несмело. Гриндевальд улыбнулся жёсткой и вместе с тем радостной улыбкой. — Я думал, вы старше, — безапелляционно заявил он. — Я уверен, нам будет интересно пообщаться с глазу на глаз. — И переключился на остальных гостей Слагхорна. «С глазу на глаз»… О, Альбусу было прекрасно знакомо то мучительное томление в груди, которое породили в нём слова этого Геллерта… Только… Мужчина?.. Альбус, серьёзно? Впрочем, за долгие свои годы он повидал многое, и знал, что дело вовсе не в этих различиях. Привлекал характер, ум, взаимность чувств… а вовсе не пол. И он был совсем уже не мальчик, чтобы не понимать: глубокие раны, с которыми он с таким трудом справлялся до сих пор, оставляет лишь то чувство, в которое инвестируешь. Нужно было понаблюдать за этим Геллертом. И не слишком себя обольщать несбыточными надеждами. А Геллерт оказался, к ужасу Альбуса, — фашистом. Самым настоящим, высшей пробы. — Вы не понимаете, дорогие коллеги! — говорил он с акцентом страстно, жестикулируя руками, за которые — Альбус теперь понимал — он отдал бы всё своё бессмертие, — Мы придумали новое государство, которое поведёт человечество вперёд! Объединившись, мы достигнем любых целей, какие только перед собой ни поставим! «Ein Volk, ein Reich, ein Führer»! — процитировал он с запалом этого сумасшедшего, оказавшегося сейчас у власти в Германии. Сердце Альбуса болезненно раскалывалось пополам. Он с какой-то тоскливой обречённостью понял, что очарование этого Геллерта неотделимо от того горячечного бреда, что руководит его действиями. Альбус вздохнул. — А как же… — сказал он тихо, но за столом почему-то все сразу смолкли, — жизни несчастных евреев, с которыми ваше «новое государство» обращается как с домашним скотом? Гриндевальд, разгорячённый собственной речью, неожиданно долго размышлял над ответом, глядя на Альбуса своими разномастными глазами сквозь туман сигарного чада, и перед внутренним взором Альбуса в который раз за вечер пронеслась сумасшедшая картина: как он, глядя в эти самые глаза, подходит, медленно прикасается к лицу этого страстного мальчика и срывает поцелуем стон с жёстких губ. Альбус моргнул. — Они послужат прогрессу человечества, — наконец, ответил немец. — Своей смертью? — не отступал Альбус. — Их генов не должно быть в человечестве будущего, — ощерился Гриндевальд. — Не мелите чепухи. Чем это их гены хуже ваших или моих? Гриндевальд зло сплюнул от такого оскорбления на пол. — Они предали своего бога, не будете же вы утверждать, что они достойны спариваться с нами?! Слагхорн, давно уже нервничавший во главе стола, в этот момент привстал и в останавливающем жесте поднял вперёд ладони. — Геллерт, Альбус, — голос его сипел от волнения, — наверно, говорить о политике было не самой удачной идеей?.. Вы оба — видные учёные в области молекулярной генетики, я думаю, у вас найдётся немало общих тем для разговора… Он говорил что-то ещё, а Геллерт сверлил Альбуса таким взглядом, от которого Альбусу против воли стало представляться нечто совсем уж неприличествующее застольному разговору. — Простите нас, Гораций, — сказал, наконец, Альбус, с грустью переводя взгляд на именинника. — Я надеюсь, доктор Гриндевальд согласится продолжить этот разговор при других обстоятельствах, — Дамблдор снова посмотрел на нового знакомого с немым вопросом. Доктор Гриндевальд опустил глаза. Когда он поднял их снова, то еле-заметно кивнул и моргнул. Оказывается, с ним всё же можно было договориться. Хоть о чём-то. После этой перепалки в застольной беседе организовалась пренеприятнейшая яма, и Геллерт, ощущая видимо, что его присутствие делу не поможет, пригласил Минни на танец. Шокированные случившимся гости Горация, оставшиеся за столом, потихоньку приходили в себя. Яксли отметил впечатляющую самоуверенность немца, которая, может, и не доведёт его до добра, но всё же поможет выкрутиться в трудных жизненных ситуациях. Поттер сказал, что такой самоуверенности часто не хватает пациентам: будь они немного целеустремлённее, им было бы намного легче восстанавливаться после потери конечностей. Слагхорн согласился: какая разница, сколько у тебя рук и ног? Главное — получать от этой жизни удовольствие в том виде, в котором конкретному индивиду оно потребно. Что-то добавил даже Риддл. И только Альбус ничего не сказал, задумчиво наблюдая, как доктор Геллерт Гриндевальд… двигался под музыку фокстрота, увлекая за собой Минерву. --- Когда музыка ненадолго затихла, доктор Гриндевальд проводил доктора МакГонагал к её месту, а сам, взяв свободный стул от соседнего стола, уселся по левую руку от Дамблдора, попросив только передать ему бокал с недопитым вином. — Слагхорн прав, нам действительно есть о чём поговорить, — прокомментировал он своё действие в ответ на вопросительный взгляд Альбуса. — Вы уже пытались изучать свою ДНК? — спросил он, понизив тон голоса до шёпота. Альбус рассмеялся, настолько мальчик выглядел плутовато и игриво. «Я ему интересен, — понял Альбус, — настолько, что он решил сделать вид, что отвратительной перепалки вовсе не было». Дамблдор пожал плечами, продолжая улыбаться. — А вы? — Конечно да! Но, боюсь, мощности современных микроскопов и прецизионности приборов — не хватит для точных манипуляций с геномом. — Это так, — согласился Альбус, и глянул вопросительно в сторону Горация: «Ничего, что мы откололись от общего разговора?». Гораций покивал в ответ, мол, «Общайтесь». Дамблдор вернул своё внимание к восхитительному мальчику слева от себя. — Поэтому я жду, когда эти технологии шагнут вперёд, и не трачу время на бесполезные топтания в темноте. Геллерт улыбнулся совершенно по-хулигански. «Кто бы мог подумать, что сорокалетний мужчина может выглядеть настолько несолидно?» — пронеслось в голове у Альбуса. — Наша жизнь слишком коротка, чтобы откладывать что-то на потом, — сказал Геллерт, и Альбуса немного пробрало от этих слов. Ему показалось, что здесь речь шла не только про научные исследования. Он моргнул, а Геллерт продолжил, — Вы не боитесь не успеть сделать то, о чём мечтаете? Альбус поперхнулся второй раз за вечер. — А вы боитесь? — Конечно. — И о чём ваши мечты? — Сделать жизнь людей проще. Знаниями подчинить природу, так — чтобы тело человека стало похожим на идеальный подлежащий ремонту протез. В конечном итоге… Победить смерть. Альбус замер, глядя на Геллерта. У того на лице начало проступать разочарование. — Что?! Вы будете говорить, что эта цель недостижима? Что это против божьих законов и против человеческой природы?! — неправильно понял Альбуса Геллерт. — Нет-нет… — поспешил Альбус объясниться, — Просто… — он честно не знал, что соврать. И сказал, — Просто я поражён амбициозностью ваших целей и задач. Геллерту это польстило. Он откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу, излучая удовольствие. — Хоть в чём-то я вам сегодня по нраву, — заметил он с хитрой улыбкой. — Как же? Вы не задумывались, что медицина не только должна сократить количество боли в этом мире, но и увеличить количество радости? Альбус смотрел на него молча, растерянно. — А те, что недостойны, не получат эту радость? — спросил он тихо. Геллерт резко выдохнул, опустив глаза. В тишину молчания стал проникать гул музыки и разговоров вокруг. Неестественно светлые ресницы трепетали под нахмуренными бровями. — Я начинаю жалеть, что заговорил об этом, — сказал он жёстко после долгой паузы. — Почему? Гриндевальд поднял взгляд, и Альбус понял, почему. И это вовсе не уменьшило его растерянности. Зашумели стулья, Альбус огляделся, чтобы понять, что происходит, и увидел, как Поттер прощается со всеми, спеша, очевидно, домой к супруге. «Как глупо, — подумал он. — Какая разница?» — Гораций, я, пожалуй, тоже пойду, — сказал он дрогнувшим голосом. — И я, — произнесли слева от него с акцентом. — Спасибо за праздник, Гораций. И с днём Рождения, ещё раз! Альбус с трудом мог вспомнить потом, как он одевался у полутёмного гардероба, как вышел на ночную улицу, где дождь давно закончился, помнил, как рукопожатием попрощался с Поттером, потом, как они брели по тускло освещённым мостовым, вдыхая влажный осенний воздух… Они, кажется, даже не говорили между собой. В том взгляде… Альбус потом долго ещё вспоминал тот его взгляд, и неизменно ему приходилось после этих неосторожных обращений к собственным воспоминаниям уединяться. Потом, в полутьме лестницы, на нижней ступеньке его остановили прикосновением к кончикам его пальцев. Прикосновением, лишавшим любой воли к сопротивлению. Трепетным. Прикосновением тех самых рук, которые так яростно разрезали воздух, когда Геллерт… Да, Геллерт… Он произнёс это магическое сочетание звуков, и между ними будто разлился пьянящий океан нежности. Как этот страстный, резкий человек… Как он мог быть столь нежен?! Альбус схватил его божественное, обжигающее запястье и через ступеньку побежал наверх, увлекая за собой, путаясь с ключом, пытаясь успокоить дрожание рук, чтобы справиться с дверью. Когда они, наконец, оказались в тёмной прихожей, его горячечное видение воплотилось в жизнь: он прижал своего гостя к двери, дотронулся в темноте кончиками пальцев до его лица и очень, очень медленно поцеловал его, слушая музыку яростных стонов и сбившегося дыхания. Альбус отступил на шаг. — Безумие, — прошептал он, борясь с головокружением. — Я даже никогда не был с мужчиной. Геллерт сделал полшага к нему навстречу, протягивая ладонь и изучая его лицо наощупь, запуская пальцы в копну вьющихся волос. — Значит, я первый, кто покорил тебя? — хмыкнул он, и от его самоуверенных, властных интонаций у Альбуса ослабли колени. — Не бойся, mein ergötzlich blauäugiger Tier. Тебе понравится. И Альбусу действительно понравилось. Если бы он сказал, что не понравилось — за такую чудовищную ложь его душу следовало бы отправить в Ад. Поцелуи с Геллертом возвращали давно утраченную цельность. Лишали ощущения собственного я, превращая сознание в жаркое солнечное марево удовольствия. Видеть свои руки, такие привычные в медицинских перчатках, обнажёнными, прикасающимися к его бархатной белой коже, было экстазом, сравнимым, наверно, с тем, что говорят о действии героина на мозг. — Ты же хирург? — прошептало это разноглазое чудовище ласково ему в ухо. — Да… — У тебя должен был заваляться… хороший жирный крем для рук? Альбус вздохнул, пытаясь вернуть сознанию чёткость. И, не отпуская руку своего гостя, увлекая его за собой, прошёл в ванную, попутно включая недавно проведённое в дом электричество. Свет ударил в глаза, ослепляя. В зеркале отразились они — полураздетые, с обнажёнными торсами, розовыми следами поцелуев, красными губами и щеками, горящими глазами. И оба растрёпанные. Альбус зашёл за спину Геллерту, подталкивая его к зеркалу, и, внимательно следя за его реакцией в зеркале, медленно поцеловал в шею. Судя по тому, как Геллерт прикрыл глаза и задышал часто, Альбус нравился ему не меньше, чем Геллерт Альбусу. Картинка была восхитительной и совершенно непристойной. — Первый раз, говоришь, с мужчиной? — прошептали жёсткие розовые зацелованные губы. — Не слишком ли ты уверен для первого раза? Альбус помолчал. — С возрастом приходит уверенность, что бы ты ни делал, — сказал он тихо, но в голосе своём он уловил те несвойственные ему обычно обертона, от которых Геллерт, кажется, начинал покусывать свои губы. — Если нам нужен был крем для рук — он на умывальнике. --- Утро наступало медленно. Альбус был теперь благодарен Слагхорну за то, что тот назначил свою пирушку на вечер субботы. Если бы встреча состоялась в настоящий день Рождения Горация, то сегодня была бы среда, и Альбусу пришлось бы спешно собираться на утреннюю операцию. В теле, на душе и в голове Альбуса было столь легко и умиротворённо, что вряд ли он смог бы сейчас разобраться в запутанном клубке нервных волокон. Геллерт спал крепко. Крепкий сон человека, уверенного в своей правоте. Альбус нахмурился и развернулся в постели так, чтобы видеть лицо Геллерта. Оно было… Ангельским. Спокойным. Бесстрастным. Так странно было видеть это лицо не выражающим никаких эмоций… Геллерт только приехал и собирался пробыть в Лондоне три месяца. Так он сказал вчера. Для «обмена опытом»… «Да уж, обмен — так обмен», — фыркнул в усмешке Альбус. Он почувствовал, что в нём снова начинает просыпаться желание, и перевёл взгляд на потолок. Нужно было подумать. Три месяца. Он попробовал представить это в своей голове. Три месяца?.. Почему бы и нет? Возможно… Возможно, ему удастся его переубедить…? Объяснить… Горечь подступила к горлу. Ему не удастся. Если бы вы видели то же, что видел Альбус в глазах Геллерта… Он точно понял, что ему не удастся. Разве что только за более долгий срок… Ворвался в жизнь как маленький смерч… И со своими глупыми мечтами о вечности… У Альбуса вдруг перехватило дыхание, и из глаз пролились слёзы горечи, которые он попытался спешно подавить. Захотелось поцеловать Геллерта в губы — исступлённо и вымаливая прощение. Да что с ним?! Он знает этого мальчишку меньше пятнадцати часов! Альбус встал почти резко с постели, не забыв проследить за тем, чтобы мальчик из Германии остался укрыт одеялом, накинул халат и тихо и быстро прошёл в ванную, заперев за собой дверь. И вместо того, чтобы успокоить себя холодной водой, позволил себе расплакаться — горько и безутешно. А он ведь даже не плакал тогда ни разу — из-за Айрис, — вдруг осознал он. «Бедный-бедный Альбус», — сказал он сам себе. Стало легче. Нужно бы… наверно… проконсультироваться с психотерапевтом. Только как объяснить психотерапевту причину своего горя? Если он напомнит людям, сколько ему лет… Его либо разберут на опыты, либо отправят в психушку, не поверив его словам… Он вздохнул. Как же хорошо было с Айрис! Как же ему хотелось довериться хоть кому-то!.. Но только не Геллерту! Геллерт первый сдаст его Гестапо. С его фанатичной убеждённостью… В дверь постучали. — Альбус?.. Всё в порядке?.. Альбус подскочил с края ванной, но затормозил свои движения так же резко. — Да, я скоро подойду, Геллерт. — сказал он, попытавшись придать голосу нейтральный тон. Постоял, глядя на себя в зеркале. Включил воду и, наконец, умылся, подержав лицо под струёй холодной воды. Напряжение потихоньку уходило. Он вытер капельки воды с лица и отпер дверь. Геллерт нашёлся на маленькой кухоньке за приготовлением кофе. Как он ловко ориентировался в незнакомой ситуации! Альбус подошёл к нему со спины и обнял, положив подбородок на плечо. — Доброе утро, — проговорил он тихо, щекоча дыханием ухо и щёку мальчика. Тот прислонил затылок к его щеке, и на короткий момент Альбусу показалось, что он в этом мире не один. — Guten Morgen, meine Liebe! — так же тихо ответил Геллерт, и Альбус понял: из дома они сегодня не выйдут. Альбус хмыкнул. — Ты кидаешься громкими словами, — заметил он, отступив на пару шагов и опираясь поясницей на кухонную столешницу — так, чтобы можно было видеть профиль Геллерта. — Так ты понимаешь, что я говорю? — засмеялся Геллерт своим жёстким смехом. — Конечно. Покажи мне врача, который не знает немецкого или латыни? Геллерт фыркнул. — Ваше младшее поколение. Слагхорн, Риддл… — перешёл он на немецкий. — Что ты там делал столько времени? — На немецком речь его звучала нежнее и ещё немного более сводяще с ума. — Плакал. От счастья, — ухмыльнулся Альбус. Геллерт моргнул и посмотрел на него внимательно. Разномастные глаза сводили с ума не хуже всех этих немецких слов. — Я имел в виду, не сделал ли я тебе вчера больно? — А, ты об этом, — сказал Альбус, расслабившись. — Всё в порядке. Ты был прекрасен и нежен. Думаю, салициловая мазь замечательно справится с незначительными неудобствами, ставшими результатом того немыслимого блаженства, что ты мне подарил. Геллерт всё так же смотрел на него пристально. Альбус вопросительно приподнял брови. — Ты говоришь… — начал было Геллерт, но кофе взошло и начало убегать, и Геллерту пришлось отвлечься на то, чтобы разлить кофе по чашкам. Себе он взял ту, из которой обычно пил Альбус, Альбусу же пододвинул ту, которой никто уже очень давно не пользовался. Альбус хмыкнул и поменял чашки местами. Геллерт снова моргнул, будто пытаясь прочистить глаза. — Was spreche Ich.? — напомнил Альбус, ради разнообразия повторяя слова Геллерта на немецком. Геллерт фыркнул и посмотрел с каким-то огоньком в глазах. Альбус не разобрал. Хитрости? Восхищения? — Sage Ich, — поправил он Альбуса. — От первого лица лучше «sage». Альбус усмехнулся. — Так что же я всё-таки говорю? Геллерт заулыбался. — Можно тебя ещё спросить? — по его взгляду Альбус понял, что стал для Геллерта каким-то одному ему понятным аттракционом. Альбус помнил подобные игры с дочкой, и неизменно оказывалась, что она заставляла сказать отца что-то одной ей смешное. — Давай, — пожал он плечами. — О чём ты думал вчера, глядя на меня, когда Слагхорн пищал от возмущения? Альбуса немного кольнуло в груди, но в итоге он снова ухмыльнулся. — Я думал о том, какова на ощупь твоя спина и каковы на вкус твои прекрасные уши, — ответил Альбус с улыбкой. — Gottverdammt! — выругался, впрочем, не слишком непристойно, Геллерт. — Что-то не так? — спросил Альбус, с любопытством наблюдая, как краснеют эти самые уши. Геллерт запыхтел. — Ты отвечаешь правду на мои вопросы, вот что! — Да? — удивился с некоторым лукавством Альбус. — Я думал, говорить правду — хорошо, особенно, когда она столь прекрасна. Геллерт покраснел ещё сильнее и закатил глаза. — Спроси меня что-нибудь. Альбус хмыкнул. — Ну а что же Ты думал в этот момент? Геллерт задышал громче. «Да, при таком сбитом дыхании и я бы ничего не смог сказать», — подумал Альбус. Геллерт меж тем, кажется, действительно испытывал некоторые муки. Альбус вздохнул, поставил чашку с недопитым кофе на кухонный стол и подошёл к Геллерту, встав прямо перед ним. Протянул руки и взял ладонь мальчика в свои. Как же он оказался всё-таки молод! Вчера, когда от него летели искры фанатизма, он казался Альбусу взрослее и жёстче. Тепло рук Альбуса будто и правда немного успокоило его. Альбус притянул руку Геллерта выше и поцеловал тыльную сторону пальцев — медленно и целомудренно, успокаивающе, иногда поглядывая Геллерту в глаза. Тот загипнотизированно смотрел на это. Дамблдор ощутил внутри маленькую грустную победу. «Всегда работает с разволновавшимися детьми», — подумал он со странной болью. — Я представлял, как буду любить тебя в рот, а ты будешь стонать от удовольствия, рыжая роскошная голубоглазая бестия, смеющая мне возражать, — проговорил Геллерт каким-то не своим, отстранённым голосом, глядя на Альбуса широко раскрытыми глазами. — Как ты это сделал? Альбус провёл пальцами по виску и божественной бархатистой острой скуле… Нет, ему почему-то не хотелось называть этого нежного человека перед собой сейчас Геллертом. — Я просто показал, что тебя любят, Хели, и что не обидят, — сказал он тихо. — Видимо, с тобой нечасто так обращались. --- Геллерт был восхитителен. Геллерт неожиданно оказался везде — от обсуждений медицинской периодики в ординаторской до представлявшегося таким незыблемым, неизменным подвальчика Яксли. Да, как оказалось, Геллерт приехал на три месяца именно в Бартс. Альбусу стало нехорошо, когда он осознал всю глубину трудностей, в которые угодил, пойдя в тот первый день на поводу у спонтанного порыва. «Ну а что? Было бы проще, если бы ты ходил, молча пуская слюни?» — возражал он себе резонно. И соглашался — проще бы не было. Потому что Геллерт был восхитителен. Потому что вокруг него неизменно собиралась группа докторов, готовых внимать его вдохновляющим речам. Потому что страсть, плескавшая через край в Геллерте, вызывала у Альбуса комплекс стойких физиологических эффектов, из-за которых он запретил Геллерту бывать в его операционной… Геллерт вздумал было обидеться, заявив, что Альбус славится своей открытостью и готовностью делиться опытом, а ему — Геллерту — не достанется, на что Альбус, заперев предварительно дверь в свой кабинет, поцеловал его ТАК («об Этом ты хочешь, чтобы я думал, когда в моих руках чужая жизнь?!»), что Геллерт перестал возмущаться. Это было полное безумие. Полное и нескончаемое… «Три месяца, — напоминал себе Альбус. — Три месяца — и он уедет. И если повезёт — мы никогда с ним больше не увидимся». Слагхорн тогда прибежал в конце рабочего дня и начал извиняться… Что испортил Дамблдору вечер… Альбус смотрел на него и не понимал, что ответить. А потом решил сказать правду: — Бросьте, Гораций. Это лучшее знакомство, что случалось со мной за последние десятилетия. Гораций удивлённо моргнул и задержал долгий взгляд на Дамблдоре. Дамблдор кивнул. Гораций покраснел. — Что ж… я рад… — промямлил Слагхорн, и с тех пор в его взгляде появилось какое-то затаённое стеснительное любопытство. Жизнь резко изменила темп и стала не продвигаться, а катиться кубарем с бешеной скоростью. Времени стало катастрофически не хватать. Дамблдор задумался. Это было неправильно. И впервые за долгие годы подумал — а не взять ли ему отпуск? «Чтобы трахаться с моим мальчиком, ни на что не отвлекаясь», — посмеялся он над собой. Да, ему определённо не хватало личного пространства. Дни и ночи вместе… это было слишком. Он собрал своё отделение, распределил обязанности и оставил за собой два неполных операционных дня на неделе — чтобы не терять квалификацию. — Это из-за меня?! — с яростью налетел на него в тот же вечер Геллерт. Он всё делал с яростью. Восхитительная горящая комета. — Это из-за меня, — ответил Альбус. Геллерт непонимающе заморгал. — Не переживай ни о чём, чудовище моё, — сказал он тихо. — У нас осталось каких-то девять недель. Я хотел бы провести их рядом с тобой, не превозмогая отсутствия времени в сутках. Геллерт опустил взгляд, лицо его выражало какую-то непонятную взрывчатую смесь эмоций. — Поедем со мной! — он снова поднял взгляд на Альбуса, а Альбус мысленно дорисовал языки пламени и облачка пара, вырывавшиеся изо рта Хели, когда он говорил. — Нет, — просто ответил Альбус. Геллерт разозлился и задышал громче. — Ты даже не подумал! — Я подумал, — возразил Альбус. — Ты рано или поздно произнёс бы это вслух. Хели замолчал надолго. — Это из-за евреев… — полуспросил-полузаявил Геллерт. — Не совсем. — Тогда из-за чего? Альбус вздохнул. — Скажи… Геллерт… — начал говорить он тихо, медленно подбирая слова, — Скажи, если бы Фюрер предложил тебе… Миссию, которая была бы… привела бы к твоей гибели, но которая была бы ценна для Рейха, для его будущего… Ты бы согласился? У Геллерта округлились глаза в каком-то безумном выражении. — Ja, natürlich!!! — выпалил он так, будто эти слова были продолжением всей его сущности. Альбус покивал, опустив взгляд. — В этом дело. — В чём?! В том, что я готов отдать жизнь за Родину, а ты — нет?! Альбус покачал головой. — Нет. Проблема в том, что для меня жизнь и свобода конкретного человека являются высшими ценностями, а для тебя — нет. Ты не ценишь ни свою жизнь, ни жизнь того парня, в том числе жизни несчастных евреев. Геллерт совсем безумно завращал глазами, глядя в себя, и, пружинисто оттолкнувшись от дощатого пола, заметался по гостиной с заложенными в карманы руками. На пятом круге он поднял взгляд на Альбуса. Вздохнул. Помолчал. — Альбус, умоляю тебя, поехали со мной, — сказал он неожиданно почти спокойным тоном, лишь небольшая дрожь выдавала волнение. Альбус удивлённо посмотрел на него. — Почему? — стоило выслушать человека, смирившего столь бешеный темперамент ради просьбы. Геллерт замолчал снова надолго, нахмурившись, а когда заговорил — Альбус с трудом разобрал слова, так тихо они были произнесены: — Будет война… Вы проиграете… Будут смерти. Дамблдор хмыкнул. Это не было новостью. — Вот как? Значит, ты боишься за меня? Геллерт резко закивал. — Поедем со мной. Поедем в будущее! — заговорил он быстро, тихо, страстно и нежно, ещё нежнее из-за того, что говорил он на немецком языке, — Никто не посмеет утверждать, что ты — второго сорта! Такие как ты — нужны нам, твои руки — безупречный инструмент, твой ум пригодится будущим поколениям, тебе дадут кафедру в Берлине, исследовательскую лабораторию, мы будем работать вместе, чтобы изжить печали этого мира! Здесь — всё погибнет! Здесь будет провинция большой метрополии! Поедем со мной!.. Он говорил, и говорил, и говорил, а Альбус любовался. Так, вот таким вот образом Геллерт любил его. «Потрясающе», — думал Альбус, вслушиваясь в музыку его интонаций и немецких слов. Пожалуй, более страстного, чувственного, исступлённого и нелепого признания в любви Альбус в своей долгой жизни не слышал. Решив, видимо, что взгляд Альбуса означает, что он задумался над его предложением, Геллерт подошёл к нему и невесомо взял за руки, уговаривая, заглядывая в глаза. И, наконец, замолчал, не зная, что сказать ещё. Альбус понимал, что разобьёт ему сердце своими словами. Момент был прекрасен. И он медленно и нежно поцеловал Хели, потерявшись в ощущениях. Когда поцелуй распался, Геллерт начал догадываться. Альбус вздохнул. — Я люблю тебя, Геллерт, — сказал он это впервые, тихо, глядя в искрящие смесью эмоций глаза Хели. — А ещё… — замолчал он, уговаривая себя произнести это вслух, — Я не поеду с тобой. И… Вы проиграете. — Он вздохнул. — И… Если… ты хочешь… — и он почувствовал, что внутри него от ещё непроизнесённых слов с грохотом рушится какое-то монументальное архитектурное сооружение. — Если ты хочешь… оставайся со мной. Если от этих его слов… Если от этого шага… зависело спасение Геллерта из ада его иллюзий… Пожалуй, Альбус готов был пожертвовать ради этого своим душевным покоем. --- Удивительным образом с того дня их жизнь как-то наладилась, вошла в какую-то понятную колею. В тот вечер Геллерт не стал разносить мебель, чего можно было бы ожидать от человека с подобным буйным нравом, а обстоятельно расспросил Дамблдора, почему тот считает, что Германия не победит в предстоящей войне. Дамблдор ответил по пунктам. Геллерт принял к сведению, не согласившись с большей частью из них. И больше они об этом не говорили. Хотя вопрос висел в воздухе неотвеченным и нерешённым. Гриндевальд стал молчаливее рядом с Дамблдором, да и не только рядом с ним. Альбусу показалось, что Геллерта вообще стало как-то меньше. Изредка Альбус стал ловить на себе его долгие, изучающие какие-то взгляды, и что-то в этих взглядах немного тревожило Альбуса, а пару раз, проходя мимо по своим делам, он видел его совсем одного в ординаторской, сидящим нога на ногу со скрещенным руками и опущенной головой. Очевидно, мальчик задумался. Но вот поцелуи его… В их долгих, сладких ночах с лёгким оттенком горечи Геллерт однажды попросил: «Сделай со мной это». «Зачем?» — спросил Альбус. «Я так хочу. Сделай». Альбус ожидал от Геллерта разочарования, обиды, злости — чего угодно! — но только не этого. Что происходило с его искристым, жёстким, звонким Хели? Альбус с трудом мог объяснить себе это до конца, но с печалью понимал, что так не целуют, так не прикасаются к любимому человеку, с которым планируют прожить годы. Не целуют, так отдаваясь, не целуют, так пропадая, с такой болью и страстью. Ответом Геллерта, очевидно, было в какой-то степени успокаивающее и снимающее с Альбуса всякую ответственность и перспективу собственных страданий «нет». Он вернётся к своему Фюреру и будет ему верным солдатом, пусть и с неплохими мозгами. Альбус старательно избегал обращать внимание на маленький кусочек растерянности и чего-то ещё по-детски беспомощного, поселившийся где-то рядом с сердцем. Это был выбор Геллерта. И Альбус, как он и сказал Геллерту, верил в свободу воли и не собирался никогда и ни при каких обстоятельствах прибегать к насилию, даже моральному. Особенно моральному. Незаметно сложилось удобоваримое расписание. Вечера они неизменно проводили вместе — на прогулках ли, в театрах или в квартирке Дамблдора на втором этаже. Геллерт как будто признал своё поражение и перенёс свой саквояж в их общую теперь спальню, а Дамблдор молча сделал ему копию ключа. В обществе Геллерт неизменно сиял — люди были его стихией. Если бы не хорошее фундаментальное образование, — думал иногда Дамблдор, — из Геллерта вышел бы прекрасный харизматичный актёр или не менее успешный политик. Он умел нагнетать эмоции в рассказе, умел делать паузы в драматичные моменты, умел чертовски смешно и остроумно шутить, публика была для него как инструмент, из которого Геллерт извлекал нужные ему чувства… И Дамблдор абсолютно от этого плыл. И Геллерт бывал в такие вечера зацелован до умопомрачения. Дамблдор никогда не таскался столько по вечернему Лондону, как в те дни. Утром, наскоро позавтракав и пожелав друг другу хорошего дня, они расходились. Куда шёл Геллерт — Альбус не интересовался. Это было не его дело. Альбус же либо проводил утреннюю операцию, либо заглядывал к Яксли, либо просиживал в библиотеке Бартса, читая научную периодику, что воспринималось им как истинное блаженство и отдых. В одно из таких посещений библиотеки Альбус вздохнул и сделал то, что боялся сделать уже очень давно: попросил у библиотекаря статьи авторства профессора Г.Гриндевальда из Фрайбургского университета. Ему принесли пять статей. Ну что же, — подумал Альбус. — Пять статей, дошедшие до библиотеки Бартса, для тридцати восьми лет, и если они хорошие… Это не так уж и мало. Боясь перелистнуть страницы на начало статьи, Альбус зацепился глазами за карточку абонемента в сборнике и увидел фамилию Геллерта, написанную от руки. «Хели? Зачем ты брал эту книгу?» Альбус пролистнул на оглавление и среди других увидел недавнюю статью своего авторства. Точно, он же тогда отсылал рукопись издателям, это было как раз пару лет назад, у него даже дома есть этот сборник… Альбус поморгал, закусив нижнюю губу. Вернулся к столу заказа книг и попросил на этот раз статьи своего авторства. Библиотекарь посмотрел на него странно. Но просьбу выполнил. На всех карточках стояла фамилия Хели, на некоторых — по несколько раз. — Спасибо, — сказал Дамблдор библиотекарю, — можете унести. Библиотекарь немного высокомерно фыркнул. Дамблдор вернулся к пяти статьям профессора Гриндевальда. Глядя на них теперь с тяжёлым, очень сложным, трудно поддающимся описанию чувством. Вздохнул и как прыжком в воду погрузился в чужие мысли, записанные на бумаге. Что же, если он боялся увидеть тень непрофессионализма или глупости в этих текстах… Он боялся зря. Тексты были безукоризненны, легки и остроумны. До слёз. Как скальпель в руках Альбуса. Остроумны были и опыты, которые в этих текстах описывались. Чего ещё можно было ожидать от Геллерта? Дамблдор почувствовал, как сердце его кровоточит всё больше, а воздуха начинает не хватать. Он отошёл до туалета и провёл там добрых четверть часа к вящему неудовольствию библиотекаря, а вернувшись в читальный зал, выглядел каким-то совсем уж потерянным. Нет, даже если он хотел прочитать их все — на сегодня явно было достаточно. Нужно было на воздух. К тому же, дома у него есть сборник с одной из этих статей… Он сдал все книги и пошёл на улицу. Как никогда хотелось найти Геллерта, где бы он ни был, отвлечь его от того, чем бы он там ни занимался, и целовать его веки, умоляя не возвращаться… Это же было бы совсем не по-взрослому, ну и что? Он свернул к третьему корпусу, отряхнул снег, успевший припорошить шляпу и пальто, поздоровался с Энни на сестринском посту и прошёл до ординаторской. В ординаторской оказалась группа интернов, из которой он помнил разве что Снейпа — судя по всему, перспективного фармацевта. — Не знаете, где я могу найти доктора Гриндевальда? — спросил он детей. — Он на операции, ассистирует Бергсону, — ответил ему какой-то рыжий детина. Кажется, его звали Артур. — Только начали. Шестая операционная, холецистэктомия. Дамблдор замер. — Спасибо. Вздохнул. — Мы можем передать, что вы его искали, — предложил этот Артур. Дамблдор опустил глаза. И покачал головой. — Нет, не нужно. Не беспокойте его. Я сам потом найду его. И покинул ординаторскую. Повести себя по-детски не получилось. На душе было муторно, но он был рад, что всё-таки попытался найти Хели… Если бы не попытался, ему было бы совсем нехорошо. Вдохнув зимний воздух, он прошёл на в кои-то веки освещённые дневным светом улицы Лондона. Постоял, не понимая, что ему делать, как успокоить себя. Не нужно было с ним связываться. Не нужно было обращать внимания на красоту запястий. Не нужно было замирать в восторге от резких жестов и обаятельной улыбки. Не нужно было… «И что теперь? Разве не будешь ты помнить… Вечно? — выделил он это слово, — То, каким он был?» «Он ещё не «был», он ещё «есть», — возразил он себе. «Значит, нужно бороться за него до последнего?» «Но как?! Не могу же я ему запретить уезжать?» Дамблдор признал для себя, что как никогда был близок к тому, чтобы нарушить не только собственные принципы, но и уголовный кодекс: запереть Гриндевальда и лишить возможности перемещения выглядело сейчас до головокружения соблазнительным. Он тряхнул головой. — Альбус? — кто-то сказал рядом. Он поднял взгляд и увидел перед собой Минерву. — Что ты здесь мёрзнешь? — спросила она немного обеспокоенно. Альбус усмехнулся грустно. — Страдаю, Минерва. Минерва недоверчиво повела головой. — Из-за твоего любовника? Альбус посмотрел на неё со смешинками в глазах. — Брось, все знают. Ты сам не свой с момента его появления. Он усмехнулся и перевёл взгляд на памятную доску сэру Уильяму Уоллосу, до которой его, оказывается, уже донесли ноги. Вздохнул. — Мне нужна помощь, Минерва. Она помолчала. — Ну пойдём. У меня как раз обед. — Он спрашивает о тебе у всех, — заметила Минни, как только они уселись в местной прибольничной забегаловке. Официантка уже забрала заказ и пропала в недрах заведения. — Особенно, хочет знать, эммм… личные факты. Но никто ничего не может сказать. Ты же у нас будто отшельник… Был. До него. Дамблдор удивлённо приподнял брови. — Странно, почему он не спросит меня. Ведь мне легко могут донести, что он интересуется подобными вещами, и выглядит это, честно скажу, неловко. — Согласна. — Значит, он не боится, что я узнаю. — Повисло молчание. — Он пытался соблазнить меня прелестями фашизма. Хотел, чтобы я бросил это болото ради светлого будущего человечества. — В этом ваш конфликт, — закивала Минерва. — Я присутствовала при вашем первом разговоре. Только что искры не летели. Альбус вздохнул. — Что мне делать, Минерва? — Ты любишь его? — Да. Девушка принесла чашки, тарелки и приборы. Тишину наполнили перезвоны фарфора, пока она расставляла и раскладывала всё это, и звук каблучков по паркету снова отдалился в сторону служебных помещений. — С ума по нему схожу. Минерва закивала. — Это заметно. Он — фашист, Альбус. Чего ты ждал? Что взрослый мужчина изменит свои взгляды за пару месяцев, пообщавшись с тобой? Просто потому что ты такой замечательный? Альбус фыркнул беспомощно. — Нет, что ты, Минерва… — пожал он плечами. — Я не ждал. Я просто… Я не ожидал от себя такого… Не думал, что настолько пропаду. Минерва снова закивала, помрачнев. — И как тебя только угораздило, Альбус… — сказала она со вздохом. — Почти вся женская половина персонала больницы так или иначе пыталась привлечь твоё внимание, каждый год случается девица, которая вздыхает по тебе больше остальных, а тебе, как оказалось, мало того что мужчина был нужен, так ещё и этот немецкий фашист! Это чудо в перьях! — фыркнула она возмущённо. — Мы все, честно говоря, в шоке. Альбус заулыбался, когда она говорила, а когда закончила — рассмеялся тихонько. — И правда, неловко вышло, — согласился он, когда затих, улыбаясь. Минерва смотрела на него сначала строго, но потом в её взгляде промелькнула теплота. Она покачала головой рассеянно, приподняв брови, и, чуть улыбнувшись, спросила: — Что в нём такого? Альбус задумчиво опустил глаза. — Жизнь, — сказал он тихо. — Так странно, в нём столько жизни — и он совсем не ценит ни жизнь, ни свободу… Минерва закивала, чуть нахмурившись. — Это так. Но это его право — не ценить себя. Альбус вздохнул. — Да, я повторяю эту мысль бесконечно в своей голове — и это не помогает. Я предложил ему остаться — и он пока не дал мне ответа. Мне кажется, что ответ будет отрицательным, хотя, я вижу, что он ходит в размышлениях. Минерва сжала губы в линию, лоб расчертила вертикальная морщинка. — Вы ломаете друг друга, — произнесла она коротко и хмуро. Альбус фыркнул. Да. Да, так оно и было. Хели было настолько же тяжело, как и Альбусу. Дамблдор вспомнил мольбу, с которой Геллерт просил его поехать с ним… И его улыбки стали… другими. Будто за ними пряталось что-то ещё. Да, Геллерту определённо было так же тяжело. Дамблдор вдохнул и выдохнул. Пришло незначительное облегчение: он был не одинок в своей боли. — Спасибо, Минерва. Она пожала плечами. — Обращайся. --- — Ты искал меня сегодня? — сказал Геллерт ему тихо на ухо. Они уже молчаливо поприветствовали друг друга, обняв и поцеловав: это становилось странной традицией — будто они изо дня в день прощались друг с другом, хотя до отъезда Хели было ещё далеко. Пахло от него зимним воздухом и — немножечко — фенолом. — Да. Интерны проговорились? Геллерт хмыкнул. — Да. И сказали, что ты сам меня найдёшь. Нашёл? Альбус тихо рассмеялся. Геллерт помолчал. — Зачем я тебе понадобился средь бела дня? — Соскучился. Геллерт настороженно фыркнул. — Не сочти за дурные мысли, но я отчего-то тебе не верю. Дамблдор вздохнул. — На какой стадии твои размышления об отъезде? Геллерт дёрнулся как-то странно, но снова посмотрел пристально на Альбуса. — Ты захотел присоединиться ко мне? Альбус покачал головой. — Нет, — опустил взгляд. — Ты ведь тоже с ума сходишь, я правильно понимаю, как и я? — и посмотрел на Геллерта внимательно. На лице Геллерта пронеслись тени эмоций, веко над глазом с чёрной радужкой едва уловимо задёргалось. Альбус кивнул. Так он и думал. — Не говори, если не хочешь, Геллерт. Хели смотрел на него так, будто пытался прочитать мысли по глазам. — Почему ты искал меня днём? — Я был близок к нервному срыву, — слегка пожал Альбус плечами. Геллерт тяжело сглотнул и задышал громко. Постоял немного, нахмурившись. Кивнул и обнял Альбуса крепко. — Прости, что меня не было рядом. Потом резко отступил от Альбуса, прошёл в гостиную и разразился столь громкой гневной тирадой ругательств на немецком, размахивая руками и явно сдерживая желание распинать попавшую случайно под ноги мебель, что Альбус невольно улыбнулся, наблюдая это, оперевшись плечом на дверной проём. Почему его восхищало абсолютно всё в этом человеке? Он не мог ответить себе на этот вопрос. Урок отборной обсценной немецкой лексики продолжался минуты три, и Альбус разобрал не больше половины, всё же в медицинских энциклопедиях нечасто встретишь такие обороты, после чего Геллерт обессиленно упал в кресло. Взгляд замер на Альбусе. Тот медленно подошёл и пододвинул стул ближе к Геллерту. Расположился. Не слишком близко. Так, чтобы между ними оставалась пара футов. Геллерт следил за всеми этими действиями, периодически моргая. Они молчали какое-то время, разглядывая друг друга. Несколько раз Геллерт будто порывался что-то сказать, но каждый раз, не решившись, отворачивался. Потом вздохнул и начал, наконец, отстранённо, каким-то немного не своим голосом, не глядя на Альбуса: — Кого ни спрошу — все тебе чем-то обязаны. — Да? — не совсем понял Альбус, о чём речь. — Да. — Геллерт кивнул, и заговорил чуть увереннее. — Даже этот упырь Яксли признал, что именно ты пригласил его в завы. Дамблдор хмыкнул весело. «Упырь». Пожалуй, ему подходит, учитывая место обитания. А Геллерт, судя по всему, излагал ему результаты этого своего странного расследования, про которое упоминала Минерва. Альбусу стало любопытно. — Такое чувство, что это не госпиталь святого Бартоломью, а госпиталь святого Альбуса Дамблдора, — продолжил Геллерт. — Я нашёл только одного зава, который не является твоим бывшим интерном, практикантом или ассистентом. Некий доктор Дож — ужасная маразматичная развалюха, утверждающий, что учился с тобой в одно время. Да даже главврач — этот доктор Фадж — тоже твой бывший практикант. Мне начинает казаться, что я нашёл в твоём лице теневого руководителя Бартса, — сказал Геллерт, с полной серьёзностью поглядывая на Альбуса. Дамблдор прыснул смехом. — Ты любитель теорий заговора? Неожиданно, — фыркнул он весело, чувствуя вместе с тем некоторое напряжение. — Когда долго работаешь на одном месте — обрастаешь связями. Геллерт закусил нижнюю губу и закивал. У него снова немного сбилось дыхание. Как-то ему было подозрительно тяжело, Альбус забеспокоился. — Сколько тебе лет? Альбус моргнул. Вопрос был произнесён слабым, глухим голосом — так, будто Геллерт боялся задать его. Альбус, глядя на него, почувствовал, что на этот раз вряд ли сможет отшутиться или ответить что-то невразумительное. В тишине стали слышны звуки улицы, проникавшие через приоткрытую форточку — шины автомобилей по влажной брусчатке, гул моторов и далёкие редкие визги клаксонов. Геллерт перевёл взгляд в сторону окна, сделал несколько вдохов и снова посмотрел на Альбуса. — У тебя была супруга, — сказал он так же тихо и невыразительно. Альбусу показалось, что воздух, которым он так свободно дышал несколько секунд назад, резко превратился в воду. А Геллерт продолжил так, будто нехотя зачитывал параграф из учебника, который его заставила читать вслух школьная учительница: — Айрис Дамблдор. Она умерла в 908-м. Ей было… Семьдесят один. Похоронена на Хайгейтском кладбище. Тридцать девятый ряд, восемьдесят седьмое место. Аккуратная ухоженная могила, красивый памятник с ирисами. Любимой супруге и матери… Сторож сказал, ты там часто бываешь. Сколько тебе лет? Тишина, когда Геллерт смолк, давила больше, чем его глухой, чёткий голос. Альбус продолжал смотреть на Геллерта, потрясённый осознанием. Как он мог не подумать об этом?! Эти изучающие взгляды и поцелуи, полные скрытой боли и растерянности! Вот, что он тогда видел, — что Геллерт догадался, а он — дурак! — списал это на муки самоопределения! И все эти расспросы о нём в Бартсе… Память услужливо подсунула чуть ли не первую фразу, которую он услышал от Геллерта: «Я думал, вы старше». Чёрт, какой же дурак! Влюблённый дурак… Попытаться как-то выкрутиться? Он всё ещё мог убедить Геллерта в том, что Айрис, допустим, не его почившая супруга, а, скажем, мать… Как бы это ни было гадко… — Ты спрашиваешь обо мне в госпитале, ходишь по могилам моих родственников. Зачем? Ты мог спросить меня. С чего ты взял, что Айрис Дамблдор приходится мне именно супругой? — проговорил он совсем слабо, чертовски неубедительно!.. У Геллерта промелькнуло какое-то странное, болезненное выражение лица, но быстро сменилось просто сосредоточенностью. Он завозился немного неловко и достал из кармана аккуратно сложенный носовой платок. Развернул его и протянул Альбусу нечто почти невидимое. Альбус взял на автомате. Это был волос — длинный, кудрявый, седой. С рыжим корешком. Ему захотелось провалиться под пол. Здесь отпираться стало уже практически бессмысленно. Альбус с трудом вдохнул воздух. В голове набатом гудело одно единственное слово: «Бежать!», но сломанный какой-то вид Геллерта удерживал его загипнотизированным на стуле. — Ты не стареешь, так? Сколько тебе? — …зачем тебе…? — выдавил он с трудом из себя. Геллерт вздохнул. Опустил взгляд. Задышал шумно. — Это правда? Я не схожу с ума? — спросил он тихо, взглянув искоса. Альбус молчал, опустив голову. Глупое сердце тянулось теплом к осунувшемуся в кресле Хели. Альбус фыркнул. В том-то и дело, он уже всё знал, — хмуро посмеялся над собой Альбус. Геллерт лишь просил Альбуса исключить его собственное безумие. Бедный мальчик. — Нет, не сходишь, — выдохнул он из себя слова. Губы будто онемели, волны холодных мурашек пробежали по всему его телу, сердце, было успокоившееся после разговора с Минни, заболело почти так же сильно, как и днём. Геллерт прикрыл глаза, грудь вздымалась и опускалась в такт дыханию. Время тянулось бесконечно. Дом скрипел своими какими-то звуками, где-то на лестнице хлопнула дверь. — Ты неосторожен, Альбус, — заговорил Геллерт будто бы сокрушённо, совсем тихо, почти шёпотом. — Пусть люди ненаблюдательны… Но даже… если отсчитывать от колледжа… тебе должно быть сейчас по меньшим меркам шестьдесят четыре, а выглядишь ты… вблизи… если не считать твоих косметических ухищрений — дай бог на моего ровесника. — Он замолчал на минуту, — Приводишь в свой дом чужого человека… Такого как я… имеющего возможность наблюдать тебя с близкого расстояния… повёрнутого на науке и вечной молодости… Умеющего подмечать детали и делать выводы… Ты очень неосторожен, — посмотрел он вновь на Альбуса. Альбус молчал, глядя на то, как мальчишка, его обожаемый мальчик отчитывает его. Почему-то порыв немедленно вскочить и — он не знал что — убежать? Выставить Геллерта за дверь? Или что ещё? — замер в нём, и он вдруг почувствовал себя абсолютно, полностью побеждённым, хоть и ужасно напуганным. Даже если он сможет убежать, то что? Куда он денется от воспоминаний о глухом, сдавленном голосе Геллерта? Ему показалось, что в воздухе разлился запах человеческой грязи, болезни и несвободы, знакомый ему по полицейскому участку на Бревери Роад. Где-то на фоне ледяного тумана, завладевшего внутренностями, где-то на периферии сознания Альбус запоздало думал о том, что Геллерт был прав во всём, конечно. Альбусу давно следовало уехать отсюда и сменить имя. Но он никогда не умел этого. Он привык быть законопослушным, и — чёрт возьми! — он даже не умел лгать! Недоговаривать, уходить от ответов — да, но не лгать! Назвать себя другим именем?! Немыслимо!.. И Бартс… Бартс был местом, которое долгие годы поддерживало в нём желание жить дальше. А теперь… теперь его жизнь будет зависеть от великодушия этого человека в кресле перед ним. Почему Геллерт говорил с ним сейчас, чего он хотел? Почему он говорил так, будто каждое слово давалось ему как пытка? Что за этим последует? В голове Альбуса пронеслась мысль, что, в крайнем случае… если он молча исчезнет… если ему это удастся… Если он возьмёт билет на теплоход до Америки на завтра… Его и его раненое сердце уже никто не сможет найти. Геллерт вздохнул в очередной раз, напряжённо глядя куда-то в пространство. — Тебе ни в коем случае нельзя в Германию. Альбус не понял. — Почему? — нелепо, идя на поводу никому уже не нужных правил, спросил он. Геллерту, видимо, совсем стало не хватать воздуха и он приоткрыл рот, чтобы вдыхать больше. Поднял взгляд, в котором Альбус увидел какую-то нестерпимую муку. — Если они поймут про тебя это… А они поймут, поверь! Боюсь представить, что они с тобой сделают. Тебе нужно быть осторожнее, Альбус. Тебе нельзя ехать в Германию, но тебе нельзя и оставаться здесь! Альбус недоверчиво посмотрел на Геллерта. Он никогда не видел Хели настолько взволнованным — того, казалось, трясла мелкая дрожь, взгляд метался от Альбуса к пространству гостиной и назад. — Зачем ты так подставляешься, Альбус?! — спросил Геллерт так, будто готов был то ли заплакать, то ли закричать. — Тебе не нужна твоя эта грёбаная долгая жизнь?! Какого чёрта ты торчишь в этом месте уже столько времени?! Дорога могила супруги?! Хочешь, чтобы тебя поскорее похоронили рядом с ней?! — Альбус шокированно слушал слова Геллерта, а тот говорил всё громче и злее, — Создал свой этот уютный мирок со всеми этими Слагхорнами, Фаджами и МакГонагал и боишься теперь покинуть его?! Какого чёрта, Альбус?! Ты же обычный человек — не божество какое-нибудь! Если ты ранишься — у тебя течёт кровь, если тебя посадить под замок — ты не сможешь выбраться… — вид у Геллерта был какой-то совсем отчаянный, в глазах плескался ужас. — Если хоть кто-то поймёт про тебя это, если они поймут… Альбус, ты же один из умнейших людей, которых я знаю… Что ты творишь?! Если они поймут… Страшно представить, что тебя ждёт! Страшно представить, что с тобой сделают! Он замолчал резко, тяжело вдыхая и выдыхая воздух. И продолжил звенящим голосом: — Тебе нельзя здесь оставаться, Альбус. Тебе нужно уехать отсюда — туда, где тебя никто не знает. Я… я не думаю, что я один здесь такой, кто способен разобраться в твоём маленьком секрете. Ты даже не особенно скрываешься… Альбус ошарашенно моргал в неверии. Внутри него рядом с замороженной пустотой ожила робкая надежда. — Ты так просто меня отпустишь? — спросил он, слыша свой голос как будто со стороны. Геллерт хмыкнул опустив взгляд, полыхнувший каким-то адским огнём. Помолчал какое-то время. И заговорил так же зло и тихо, сдерживаясь, чтобы не перейти на крик: — Это ни черта не просто, Альбус! Я в ужасе! У меня в голове нескончаемый спор с собой, он сводит меня с ума! Я в ужасе от самого себя! И я себе смешон! Жалкой своей жадностью, циничностью, чёрствостью… Это я? Это в моей голове были эти мысли? Ха! Ты хочешь, чтобы я — я! — остался с тобой? — впился он сумасшедшим взглядом в Альбуса. — Тот, кто всерьёз размышлял о том, что твоя судьба в его руках? Тот, кто только чудом уговорил себя не вскрывать секретер, что ты держишь запертым? Тот, кто в жалкой попытке прекратить это безумие хотел сбежать и навсегда забыть о твоём существовании, просто потому что там, дома — всё так просто, а с тобой… — он не смог подобрать слов, задыхаясь, глядя безумными глазами в пространство. Сделал несколько вдохов и продолжил как-то слабо, сокрушённо: — Там — моя вся жизнь — простая и правильная, здесь — бесконечные сомнения и… твоя любовь, без которой я уже не смогу быть… Я должен отдать свою эту понятную жизнь с понятным планом, должен отдать то, что искренне считал правильным, тех, кто были моими друзьями, отдать место, которое считаю своим домом… за возможность быть с тобой рядом… И! — Конечно же! — За возможность рассмотреть твоё чудо поближе… Это торг?! Бесконечная калькуляция и взвешивание… Я никакой не нсдаповец! Я знаю, как поступил бы настоящий нсдаповец на моём месте — и это равносильно тому, чтобы я сам вырезал своё сердце из груди. Я не способен на это. Я грёбаный торгаш, Альбус. Продать свою старую жизнь подороже… Когда я знаю, что то, что я нашёл — бесценно… — и он стал проговаривать тихим речитативом всё то, что озвучил в припадке бешенства и боли, когда только пришёл. Альбус смотрел на это, ощущая вакуум мыслей в собственной голове. Геллерту было больно. Очень. Он почти плакал. Альбус сам не понял, как в руках его оказалась подрагивающая кисть Геллерта, и обнаружил себя целующим нежно его пальцы, кроме этой нежности в нём, кажется, ничего сейчас больше не было. Сегодня — несколько часов назад — Альбус полностью капитулировал перед собственным чувством по отношению к Хели, что он теперь мог поделать? Геллерт замер. Громко дыша. Взгляд сверкал, как это часто случалось с Геллертом, бурей эмоций, но выражение будто смягчилось. Рука в ладонях Альбуса дрогнула, и тот позволил ей выскользнуть из своих ладоней. Она прикоснулась к его лицу. И это было… Так… — Альбус глубоко вдохнул, а потом медленно выдохнул, — Будто спустя многие-многие годы скитаний… Он нашёл свой дом. От внезапного ощущения свободы по щекам покатились слёзы облегчения. Они оба застыли, и стали явственнее слышны приглушённые звуки, доносившиеся с улицы. Воздух вокруг них замер и стало казаться, что всё это — комната, окно, автомобили на улице и шаги на лестнице за дверью — где-то совсем далеко, в какой-то совсем другой вселенной. Геллерт чуть улыбнулся. — Ты прекрасен, — Он зачарованно провёл большим пальцем вдоль бровей Альбуса. — Само совершенство. Когда я первый раз увидел тебя, я подумал — какой роскошный зверь! И ты так смотрел на меня, что мне показалось, что тебя легко будет приручить. Как же я ошибся! — Геллерт усмехнулся грустно и замолчал на какое-то время. — Ты солнечный, твоя любовь греет как ласковый тёплый луч. Такой обманчиво мягкий… но не поддающийся. Мудрый и смешливый. Безмерно добрый ко мне и ко всем. И каждый раз… Я абсолютно беспомощен против всего этого… Кем бы я был, если б предал твоё доверие? Что я буду делать без тебя? Я люблю тебя, Альбус. Ты — чудо, которое со мной произошло. Сокровище, которое я и не чаял найти… Не думал, что такие бывают даже, — улыбнулся он светло и хмыкнул. — Только круглый дурак станет разбрасываться чудесами. Куда мне возвращаться? Того, кто уезжал из Фрайбурга три месяца назад, — уже нет. Я не смогу быть Там после тебя, после того, что мне пришлось понять про себя… — он замолчал, опустив голову, глядя куда-то в свои мысли. Вздохнул. Фыркнул и заговорил быстрее, заглядывая Альбусу в глаза: — Уедем вместе? Прошу тебя!.. Возьми меня с собой. Куда угодно. Куда ты хочешь? Я стрясу с тебя твою ДНК и буду изучать день и ночь. И, может быть, нам удастся разгадать твою тайну? Поэтому ты метнулся тогда в медицину, да? Так будет честно. Мы оба начнём с чистого листа… Альбуса трясла нервная дрожь, ему хотелось смеяться. Он отстранился чуть-чуть, чтобы иметь возможность взглянуть на Геллерта. Тот выглядел… как-то… Мягче? Мягче, чем тот, с кем он познакомился пару месяцев назад. Почему-то к этому подходило слово «человечнее». — А что ты думаешь сейчас по поводу евреев? — спросил он тихо, Геллерт не заметил тени лукавства на донышке глаз и яростно мотнул головой, отвернувшись. Громко вдыхая и выдыхая воздух. Невероятный. Живой и щедро этой жизнью делящийся со всеми. — Альбус, — наконец, сказал он. Голос звучал чуть резче, чем когда он говорил тот освобождающий поток слов, — Я буду думать про евреев точно то же самое, что и ты. Тебе так подойдёт? Или… Совсем ничего не буду думать, что, возможно, будет даже лучше. Альбус рассмеялся тихонечко, подрагивая всем телом, и Геллерт вернул несмелый взгляд к его лицу. Что он там увидел, Альбус точно не знал, но заподозрил, что осветившиеся сначала робким светом, а потом — чистым сиянием радости глаза и счастливая немного сумасшедшая улыбка — были более-менее точным отражением того, что происходило с ним самим. — Я почему-то так и предположил, — сказал Альбус тихо, и они рассмеялись вместе. --- — Так сколько тебе всё-таки? — спросил Геллерт после долгого, волшебного молчания. Альбус фыркнул, продолжая улыбаться, и опустил взгляд. — Страшно произносить такое вслух, — сказал он, к удивлению Геллерта, с какой-то застенчивостью. — Боишься, что я тебя разлюблю? — И это тоже. Геллерт хмыкнул. — Тогда я угадаю? Альбус пожал плечами, соглашаясь. — Тебе около ста? Альбус фыркнул весело и потерянно, и кивнул. — Чуть больше? Альбус снова кивнул. И Геллерт, прямо как маленькая Хэлен когда-то, начал перебирать числа подряд, а Альбус, всё больше смеясь, качал головой. — Сто четыре? — как будто не поверил Геллерт тому, что произнёс. — Тебе сто четыре?! Альбус фыркнул. — Да. Ужасно звучит, как я и думал. Геллерт подскочил из кресла и стал взволнованно наматывать круги по комнате. — Так это правда. — Он остановился и вперил взгляд в Альбуса, любовавшегося им, как всегда, в подобные моменты. Выглядело так, что Геллерту даже теперь было сложно поверить в ту тайну, которую он раскрыл, не смотря на то, что улики были неопровержимы, а преступник — сознался. — Это правда, — снова кивнул Альбус. Геллерт вздохнул шумно и зашагал по комнате медленнее. Остановился в размышлениях, глядя куда-то в пол. — Скажи, Альбус… — начал было он, но смолк. Развернулся и посмотрел на Дамблдора, всё так же сидевшего посреди комнаты на стуле. — Скажи, как ты смог сохранить веру в людей? На твоём месте я сделался бы ужасным мизантропом. А у тебя всё это — про свободу, про жизнь…? Альбус удивлённо хмыкнул. — Какие ты вопросы задаёшь… Я о таком не думал, — пожал он плечами, но повисшее молчание предполагало, что Геллерт всё же ждёт ответа. Альбус вздохнул. — Разве то прекрасное, что происходит сейчас между нами, не должно укрепить моей веры? — спросил он Геллерта. Тот моргнул. — Тебя все любят, в этом дело, — сказал он задумчиво, — А любят за то, какой ты, за то, что ты веришь в людей и любишь их. Замкнутый круг. — Наверно, — пожал Альбус плечами. — Но только не «упырь» Яксли. Геллерт прыснул смехом, в разномастных глазах заплясали весёлые чертята. — Даже упырь Яксли, Альбус. Поверь. Но это дано понять только тем, кто глубоко проник в сложную организацию упыриных душ, — улыбнулся Геллерт и вздохнул. — Ты поедешь со мной? Альбус хмыкнул, глядя в пол. Внутри было странное ощущение — будто тела совсем не было, но было тепло, а кожи легко касались звенящие крылышки стрекоз. Давно он не чувствовал себя настолько свободным. — Да, — поднял он взгляд через минуту на Геллерта. Тот засиял беззащитно каким-то всепобеждающим светом, а Альбус, помолчав, добавил, сказав чистую правду, которую так легко было произносить: — Я люблю тебя, Геллерт. Хели задержал на нём долгий внимательный взгляд. Моргнул, и что-то неуловимо изменилось в нём, в разных глазах загорелся знакомый опасный огонёк. От его взгляда к теплу и звону прибавилось сладкое предвкушение. — Как ты хочешь, Альбус? — спросил он тихо, чуть склонив голову на бок. Ощущение под кожей усилилось. Стало для Альбуса почти невыносимо обжигающим. Это странно сочеталось с чувством счастья и свободы — опьяняло, лишало привычных границ и ориентации в пространстве. Альбус фыркнул, рассматривая человека, похожего на потрескивающий зарядами сгусток электричества, замерший в ожидании ответа. Рядом с ним он, судя по всему, проведёт ближайшие годы. Очень счастливые годы. Наполненные игрой и смыслом. И сел на стуле немного расслабленнее. Этот шторм не был страшен ему. Он завораживал Альбуса своей красотой, очищал, дарил свежесть, пробуждал любопытство. Какие трудные дни выдались… Дать этому шторму пройти сквозь себя… — Трахни меня, Геллерт. Так, чтоб до звёзд перед глазами, — сказал он резко, с улыбкой, чуть прищурившись. В ответ Геллерт улыбнулся так — как в тот первый их день — только ещё более недобро, и Альбус вдруг с искристой радостью осознал, как же он соскучился по этой его жёсткой, открытой шальной улыбке за несколько недель… — Ты теперь мой, Альбус. Ты знаешь это? — проговроил Геллерт тихо. От его неподвижного взгляда у Альбуса сладко замирало сердце. — Знаю, — согласился он. — Скажи. Альбус закусил нижнюю губу, чуть нахмурившись. Усмехнулся. И только слепой не заметил бы хитрости в блеске его глаз. — Я твой, Геллерт, — сказал он с улыбкой. Пусть они не успеют найти средство для вечной молодости. Пусть потом, когда-нибудь, Альбус будет стоять у очередной могилы любимого человека, испытывая боль, сравнимую с болью от ожогов четвёртой степени и колющего в сердце. Но это того стоило.