Ремарки

VII

      Дима и Эва от своего столика далеко не отходят. Торжественные и до тремора улыбающиеся, они одного за другим выслушивают гостей, кивают, благодарят и выполняют весь алгоритм пары новобрачных. Арсений рассматривает их, стоя рядом со столиком фуршета, ждёт, пока Антон не подаёт ему наконец очередной бокал шампанского. Чуть дальше, справа, кто-то говорит заметно громче остальных, и Арс мигом распознаёт в хлопотливой женщине и грузном басистом мужчине родителей. Подходить не хочется ровно настолько же, насколько не хочется, чтобы они их заметили и решили подойти поболтать.              С «поболтать» сегодня особенно не получается.              Мама что-то суетливо повторяет отцу, пока тот отрицательно мотает головой и отвечает одно и то же слово:              — Невыносимо, Бог мой, это невыносимо!              То ли в качестве спасательного круга, то ли от усталости Майя наконец замечает их с Шастуном и окрикивает, уже двигаясь навстречу и шурша платьем.              — Где это вы потерялись?              — На улице. Очень хорошо подышали, — приветливо отвечает Антон.              Кажется, его настроение и умение себя держать рядом с отцом возведены на титановых сваях: ни погнуть, ни сломить. Замечая такую уверенность, Арсений и сам как-то свободнее расправляет плечи, даже не поправляет чуть выбившуюся чёлку — прихорашиваться не станет, он максимально расслаблен.              Раскатом в сторону Арсения выстреливает вопрос от приблизившегося Эндрю:              — Арсений, ваши первые впечатления об Энтони?              Вся собранность вмиг крошится под напором такой прямоты вопроса. И вроде отец, по-хорошему, может спросить о своём сыне что угодно, когда угодно и у кого угодно, но Арса не покидает ощущение, будто он должен пройти испытание полиграфом. Так или иначе, в помощниках есть верный друг — игристое, которое теплом разливает смелость и не даёт стушеваться.              — Что ж, я счёл его дерзким, представительным, — поворачивает голову к Антону, то ли в немой просьбе поддержки, то ли от отчаяния и страха наговорить лишнего, — весьма представительным. Даже, знаете, таким… монументальным! Строгим. Ну, разумеется, костюмы же всё время. Да и ботинки такие, как их там… Ну, где шнурки, кажется, даже накрахмаленные… Дерби или просто туфли. Наверняка у них название есть…              Шастун неловким смешком и еле заметным касанием локтя приостанавливает поток бреда Арса. Тот делает паузу, выдыхает и нервно улыбается.              — В общем, из-за того, что у нас на работе все раньше были очень открытые, наверно, многие даже слишком открытые, я имею в виду, мы — дружественная редакция и всё такое, просто много общались. Короче, на их фоне Антон, Энтони… Энтони! Он был слишком холоден и скован, — Арсений чуть усмехается, давая понять, что говорит хоть и серьёзно, но с иронией, вдруг, Шастун-старший сжалится. — Доминирующая холодность! Такое определение.       Отец пытается улыбнуться — вот где кроется настоящая холодность. Уголок губы ползёт вверх, но как-то горько. Эндрю медленно кладёт руки в карманы брюк, расправляется, как гусь перед нападением, и спрашивает:       — А разве доминировать возможно, когда у тебя совершенно нет амбиций?       И вот второй контрольный ход — демонстрация настоящего доминирования. В стиле итальянских диктаторов, думает Арсений, прежде, чем ответить.       Мама успевает встрять в диалог, одёргивая простым:       — Дорогой! — И на её лице читаются одновременно и сожаление, и укор.       Отец на замечание лишь пожимает плечами, руками разводит и добавляет:       — Шутка!       Выкрутился, хотя всем присутствующим всё ясно и без уточнений. Они, конечно, выпили, но не до состояния полного отключения мозговой активности. Хотя, вероятно, гораздо меньше Арсения. Бокал в руке Шастуна поигрывает бликами — он крутит его нервно и нетерпеливо. Арсу увеличительным стеклом заметен его стыд за отца. К этому как будто примешиваются и собственные комплексы, но сейчас не время и не место продолжать разговор, начатый на веранде чуть раньше. Потом Попов, насколько сможет, постарается ему помочь в этом разобраться.       Он скажет ему, что слушать и принимать все слова отца на веру — блажь недолюбленного родителем ребёнка, в то время как Антон, пусть и главный и невыносимый конкурент, но всё же въедливый эксперт в своей области и чертовски привлекательный мужчина. В этих двух аспектах — издании литературы и мужской красоте, Арсений разбирается на уровне «Мастер», ему можно доверять.       Наконец немая сцена прерывается.       — Арсений мне показался замечательным… коллегой, — начал без вопроса Шастун. — Я сразу отметил его ум. Если б не прогибался под авторитеты и мнения других, сверг бы всё и всех на своём пути.       Крошащаяся грань — разговор явно выбивается из контекста, но лёгкий намёк на то, что Антон улавливает давление отца, Арс распознаёт. Он не посмеет дразнить его тем, что Арс теряется перед его родителями — это же норма по всем правилам! И по правилам пар, если уж таковыми они были бы представлены, да даже просто по нормам общества: уважение к старшим и всё такое. Спорить нереально, как и публично возмущаться дерзости.       Антон хочет стыдить его бесхребетность перед власть имущими (в случае с родителями — банкет содержащими), что ж, пускай.       — Да, по правде сказать, мы невзлюбили друг друга обоюдно с первого взгляда. Удивительно, как я согласился на эту поездку.       Все дружно смеются и делают вид, что градус снижен. Стук вилки по бокалу раздаётся неожиданно и спасительно, потому что выносить эту беседу становится тяжелее трёхтомника по античной философии. Арсений буквально применяет эту фразу в своей голове: ему как-то выпала неудача инвентаризировать склад издательства и самолично переносить эти кипы невостребованной учебной литературы на другие стеллажи. В те недели он даже подкачал бицепсы.       Молодожёны радушным жестом приглашают отца произнести речь. Арсений твёрдо убеждается: на этом вечере нет ни единого способа избежать голоса главы семейства. Если не ты сам говоришь с ним, то он непременно вещает во всеуслышание. По крайней мере, публичное трогательное поздравление будет обращено к молодой семье, и хотя бы на пять минут им с Антоном можно превратиться в невидимок.       — У меня был текст, — начинает он, сжимая потрёпанный бумажный лист, — но сегодня я вдохновлён на импровизацию.       «Плохой знак», — решает Арсений и по степени подлёта вверх бровей Антона понимает, что прав.       — Я всегда ожидал от моего сына успехов, — Эндрю показывает жестом в сторону Димы, нежно обнимающего жену за талию, — и он меня никогда не подводил. Блестяще окончил мед и открыл успешную практику. Сынок, хочу сказать, что для меня честь следить за тем, как ты растёшь. Растёшь и вырос под моей фамилией. Растёшь, несмотря на то, что вырос уже давно. На наших с матушкой глазах. Растёшь и не прекращаешь перерабатывать свою энергию в жизнь. Сын, которым я горжусь. Сын, который становится примером.       Арсений уже даже не пытается мельком посмотреть на Шастуна, лишь утыкается глазами в пол.       — Но, сынок, из всех твоих решений жениться на Эве — лучшее. Добро пожаловать в семью! — он призывает своим жестом всех поднять бокалы, и зал оглушается аплодисментами.       Наверняка присутствующим непонятен контекст. Вряд ли Антон гостям так же, как Арсу, рассказывал подробности. Для них это милая ода старшенькому, пока младший запивает обиду уже до одури осточертевшим напитком.       Арс ненамеренно сам на минуту пропитывается необъяснимой и нелогичной злобой к Диме, а потом вспоминает то, как тот примчался среди ночи в его квартиру по зову Шаста, как помогал, как вежливо общался, и понимает, что влияние отца способно разрушить даже такую крепкую дружбу братьев. Дима хорош собой, вроде счастлив с невестой-женой, в самом деле учтив и спокоен. Да и, по словам Антона, был и остаётся примером хорошего друга, готового подставить плечо. Если бы не тост Шастуна-старшего с незримым укором, никто бы и не пошевелил в голове Попова гнильцу, шепчущую, что всё происходящее несправедливо.       Во всяком случае, не в день такого светлого праздника.

***

      Напор гуляний стихает. В зале остаются только самые близкие друзья — Арсений их так определяет по границам близости к невесте. Подружки облепляют её с двух сторон и щебечут восторги. Она и впрямь выглядит счастливой, приятно рассматривать мелкие изгибы морщинок у глаз от бесконечной улыбки.       Антон поднялся в номер минут двадцать назад. Пообещал тут же вернуться, как только выпьет таблетку. Вечер для всех был лёгким и весёлым, для него — практически неподъёмным, и Арсений его не судит, всё понимает. Сам с ним намеренно не пошёл. Если нужна фора, пауза, чтобы немного выдохнуть, посидеть без мыслей со взглядом в потолок, то это право Арс ему предоставляет без лишних разговоров.       В это время Попов с поддельным интересом любуется наряженной елью в небольшом коридорчике, где всего несколько часов назад впервые познакомился с Майей. Идиот-администратор за стойкой, что неподалёку, зачем-то подмечает, что дерево украшено к Рождеству. Будто Арс прибыл сюда с экскурсией и табличкой на лбу «Отрицательный Ай-Кью» и сам бы не догадался, что в канун праздников и с украшениями ёлка будет стоять именно для этого.       Из зала украдкой выпархивает слегка утомлённая вечером и вниманием матушка. На её лице неизменная улыбка. Тёплая она, с ней перекинуться парой-тройкой слов не страшно.       — А Энтони?..       — Поднялся. Голова немного разболелась.       Она понимающе кивает.       — Всем было бы лучше, если бы Эндрю прочёл мой заготовленный текст…       Теперь очередь Арсения кивнуть с пониманием.       — Хорошо, что ты здесь. Энтони только о тебе и говорил.       — О, боги, — Арсений закатывает глаза и, судя по резкому жару, краснеет, — мне в самом деле страшно представить, что он обо мне говорил! Клянусь, всё не так уж и плохо! Все эти рабочие перепалки — только моменты, процесс такой, понимаете, нервный. Мы все вечно на взводе, гонимся. Точно, это и правда какая-то бешеная гонка. Не воспринимайте, пожалуйста, всё всерьёз.       — Знаешь, — она делает шаг вперёд и аккуратно обхватывает локоть Арсения, — он говорил мне другое. И не на семейных ужинах, где, как ты понимаешь, места для разговоров по душам не так уж и много. А вечером, когда мы пили на кухне чай. И он сказал не то, чтобы сам, уж прости мне мой материнский напор, но иногда из моего сына и клешнями ничего не вытащишь, но я же вижу, когда он умалчивает о чём-то, что внутри.       — Ох, это тонкое искусство!       — И правда! Но говорил он тогда только хорошее, Арсений. Ты сводишь его с ума в хорошем смысле. В самом деле в хорошем!       Услышанное слегка пугает и одновременно воодушевляет.       — Может, он имел в виду слово «сумасшедший»?       — Нет, что ты, дорогой мой. Сердце матери всё чувствует, поверь! Ты делаешь его лучше. А ещё он говорил, что ты, как и он, целеустремлённый. Такой коллега, — она вдруг делает жест кавычек пальцами свободной от захвата локтя руки, — рядом с Энтони очень ему нужен, понимаешь?       Она ведёт его в сторону коридора. Это может означать лишь одно — пусть Майя и не является матерью Арсению, но уловку к разговору по душам использует такую же, как на Антоне. Это мило. Забавно и пугает до глубины души.       Когда они наконец доходят до окна, за которым белое свечение снежных горок уже не режет глаз от солнца, она выпускает его из хватки и продолжает.       — Когда он расстался с Эвой и устроился в издательство, то решил, что упал на самое дно. Конечно, всё это не было правдой, но так ему говорил отец, а Энтони, хотел этого или нет, всегда воспринимал его слова близко к сердцу. Но, потом, через время, можешь передать ему мои слова… а можешь и не передавать, будет нашим с тобой секретом: это лучшее, что с ним случилось. Он выбрал свой путь, и я вижу, что этот путь ему нравится. Он достоин делать то, что ему отзывается. И идти об руку с тем человеком, который его вдохновляет. И, кстати говоря, он ни на кого так не смотрел, как на тебя.       Арсений теряется в ощущениях и сильно опьяневших эмоциях. Воздух в лёгких барахлит, это и восторг, и ужас, потому что, кажется, он только что получил благословение мамы и при этом разведал огромную тайну, заветный ключик и такое долгожданное подтверждение: у Антона невыговоренных чувств вагон и тележка. Хочется пулей броситься в номер, обнять его, прошептать что-то ответное, разоткровенничаться и прервать все плохие мысли Шастуна.       Навстречу быстрым шагом движется Дима и, подойдя, обнимает маму.       — Вот вы где!       — А где твоя жена? Уже бросила? — подтрунивает мама и совсем умилительно целует сына в макушку, из-за чего парню приходится сильно наклониться к ней.       — Пока нет, прячется на кухне. Всем нам хочется немного спокойствия.       Дима сверлит Арса проникновенным взглядом, точно знает, о чём говорит. Наверняка, эта многолетняя вражда касается и его. Пожалуй, сложно гордиться своим вполне справедливым успехом, когда видишь рядом гнев на брата за то, что он не повторяет твой путь. И не ждёшь от этого брата настоящей поддержки. Семейка заблудших.       Повернувшись к Майе, он берёт её ладонь в свою, улыбается и говорит:       — Ты бы вернулась к гостям. Кажется, папа немного перебрал.       — Ох… Ринемся мы в этот бой…       Она бьёт его ободрительно по груди и спешит обратно в зал. Оставлять открытый огонь в помещении с кислородом крайне опасно. Стоит ей отойти, как со стороны банкетного зала слышится крепкий бас:       — Почему ты вечно споришь?       Этот голос Арсений ни с кем теперь не перепутает. Он, перенимая настороженный вид Димы, спешит вслед за Майей обратно к гостям и застаёт отца семейства, присевшего за ближний столик, в обществе Антона. Как и когда тот умудрился вернуться, прошмыгнув мимо них с матерью, Арс не понимает, но сейчас старается совсем не думать и уж тем более не копаться в перемещениях, потому что риски от столкновения этих двоих способны разрушить не только остатки семейной атмосферы праздника, но и несущие конструкции.       Нет, конечно, Арсений не возьмётся доказывать, что чета Шастунов предпочитает мордобои, но и не удивится, если узнает, что такая традиция у них отмечается каждый второй месяц. В конце концов, даже у стойкого Антона терпение не может быть настолько гибким.       — Это трата времени! Уму не постижимо: закончить Гарвард и работать дешёвой секретаршей, за кофе бегать. Ты что, восемнадцатилетняя девка? Флиртуешь с каким-то щёголем-стажёром, — разоряется Шастун-старший.       «Это он меня назвал стажёром?».       И не эта тирада удивляет Арса, а вид, с которым покорный Энтони всё это выслушивает. Сгорбленный, руки на коленях держит, потирает ладонь о ладонь и явно душит в себе любое вербальное проявление протеста. Нет, ему не восемнадцать. Ему не больше десяти. Арсений давит в себе неуместные воспоминания о поводках.       Мать успевает подскочить первой.       — Может, подышим воздухом?       Попытка заранее обречена на провал, отец в её сторону даже не оборачивается, лишь ведёт с недовольством плечами, желая скинуть её руки.       — Не хочешь быть врачом — не надо, но займись ты чем-то достойным.       — Эндрю! — встревает мать.       — Иди в треклятый Корпус мира, строй колодцы, рвы рой, рисуй беженцам Нигерии метки на руках.       Сложно представить, что выдержка Арсения может сдать раньше, чем у Антона, но злость течёт по венам вперемешку с кровью, щёки теперь краснеют не от стеснения, а от гнева, а алкоголь шипит в висках: «Хватит стоять истуканом». Арс слушается и подчиняется, наплевав на приличия и тот факт, что весь зал уже косится на отнюдь не тихий семейный разговор.       — По-вашему, книги — это недостойно? Это не развитие культуры?       — Энтони ничего в этой сфере не решает. Бегает сайгаком, пока кто-то на фоне издаёт книги. И тебя, дружок, кстати, это не касается.       Твёрдым и натянутым голосом ему отвечает Антон:       — Не надо с ним так говорить.       Ишь, прорезался голос. Глаз не поднимает, но уже хотя бы не сидит, как выстеганный оленёнок.       Повисает тишина. Мгновение. Глаза всех бегают друг по другу, еле слышен только шелест ткани: мама, не переставая, теребит отцовский пиджак. Пьедестал для таланта Арсения открыт: либо он всё скажет сейчас, либо, как трус, будет перед сном размышлять, что смог бы ответить, будь чуточку смелее. Сейчас градуса достаточно, чтобы рискнуть.       Он всё же решается. Сделав шаг вперёд, произносит:       — Очевидно, что вы ничего не знаете о своём сыне.       Ошалевшие и озадаченные родители переключают внимание на него. Наверняка, гости тоже, и хорошо, что Арс стоит к ним спиной.       — Давайте-ка я быстренько пробегусь по основным моментам, идёт? Позвольте?       Арсений наглым и резким жестом притягивает к себе стул, разворачивает его спинкой вперёд, перекидывает ноги по обе стороны и усаживается поудобнее. Даже если это азарт выпившего, настрой его устраивает полностью. К тому же, с этим человеком ему не идти по жизни. Плевать, даже если после речи его за шкирку вышвырнут на снег.       — Энтони… Нет. Антон. Я зову его Антоном, простите, буду говорить, как есть. Так вот, Антон — это человек, перед которым отвечает отдел продаж, и они до смерти его боятся. Да, для них он — начальник, и его гнев решает, как раз-таки, что будет издаваться, а что нет. Что там отдел продаж! Я, человек, который редко молчит и обычно не реагирует на такие штуки, боюсь его порой. В России есть такое выражение «до усрачки», может, помните? — Эти два слова намеренно чётко проговаривает по-русски. — Так вот, я боюсь его на работе до усрачки. Как огня. Взрослые мужики, которые у нас работают, бегают по офису, как ужаленные, по десять раз перепроверяют свои документы, прежде чем ему их показать.       — Арс, это бесполезно, не надо, — перебивает Антон.       — Нет, молчи. Хотя бы сейчас позволь, — Попов снова поворачивает голову на Эндрю, а затем на ближайший столик, где пожилой мужчина смотрит на сцену с любопытством ребёнка. — Простите дичайше, надеюсь, что никому ничего не порчу, продолжайте, отмечаем! Вы тут все, я уверен, замечательные люди, кроме вас, — и снова возвращает внимание на главу семьи. — Мне прям физически больно вас слушать. Честно! Это же какой-то пережиток Крёстного отца. Знаете такой фильм? Нет? Не важно. Меня, кажется, понесло, и уж теперь я скажу всё, что думаю. Ой, и, кстати, босс Антона только номинально таким значится. Это к сведению. Он просто жалкий ноль, который и шнурки себе в жизни не завяжет, если по правую руку от него не будет стоять ваш сын. Антон… или Энтони — вот, на ком мы в издательстве держимся. Уж поверьте, я там не первый месяц существую. И не один год. Вообще, всё держится на нас обоих. После нашего слияния издательство не потонуло только потому, что Антон взял под личный контроль всё сокращение штата. Две сотни человек сегодня ходят на работу благодаря ему. А вы пышете тут праведным гневом, что он не сидит в кабинете со стетоскопом или не откачивает в приёмном отделении бомжей. Да, это благородный труд. Но не вам решать, у всех есть выбор. Смиритесь с этим. Да, не врач, да хрен с ним! Он умный, требовательный и, пожалуй, самый исполнительный работник из всех, кого я знаю. Я стал с ним намного лучше как профессионал. Всё благодаря ему. Конечно, он бесит меня ужасно, но, видимо, это у вас семейное что-то, тут мне не сладить, придётся смириться. Ваш сын — просто прекрасный человек, вне зависимости от того, согласны вы с этим или нет. Отвратительно узнать, что вы этого не видите и не гордитесь им, как должны. Как обязаны!       Арсений громко вздыхает, заканчивая монолог.       В зале царит тишина, и, растеряв весь пыл, Попов наконец решается посмотреть на реакцию Антона. Если тот намерен сжать вилку и воткнуть её в горло Арсению, что ж, так тому и быть, но молчать не оставалось никакого морального права.       Сияет!       Антон по-настоящему сияет и смотрит ответно в глаза.       «Не зря», — мелькает в мыслях, и в самом деле этот отпечаток благодарности на лице стоит каждого выплюнутого неаккуратного слова. К тому же всё сказанное — чистейшая правда, за неё Арсению совсем не стыдно. Чтобы разрядить обстановку и повесить на импровизированное выступление занавес, Арсений выкрикивает:       — И в завершение поздравляю молодых! Шикарная свадьба! Нам пора домой.       И спешит скрыться в номере под разряженные дежурные аплодисменты, которые сегодня сопровождали любое упоминание молодожён. Праздник совершенно точно для них с Антоном окончен.       В коридоре Шастун догоняет его, и всё, что может выдавить из себя сейчас Арс, лишь сухое:       — Прости…       Шастун в ответ крепко сжимает его плечо и спешно ведёт наверх.

***

             Дорога домой кажется спасением, долгожданным вдохом после череды сомнительных масок, построенных на лице для отрады окружающих. Сейчас улыбка Антона, его уверенная рука на руле и вторая, не менее крепкая, сжимающая ладонь Арсения в перемычке между водительским и пассажирским креслами, как будто говорят, что глава пройдена.              Во всяком случае, Арс хочет верить, что Шастуна немного отпустила всепоглощающая обязанность быть сыном-паинькой. Если же нет, Арс может обеспечить ему повторный спектакль. Зрители уже не важны, он и так успел понять свой невообразимо высокий потолок допустимого.              Спустя несколько десятков километров Антон нарушает умиротворение и спрашивает:              — И что дальше?              И Арсений отворачивается к окошку. Слишком много мыслей на этот счёт и, одновременно, ни одной толковой.              — Кувыркаться? — шутит Попов в попытке дать себе минутку на размышления.              Только Антон не позволяет отмахнуться.              — А дальше?              — Попить… Сменить постельное, хотя у тебя, наверно, и так всё, как в операционной.              — Это всегда смешно, Арс, — он сжимает пальцы, большим поглаживает выпирающую костяшку, — но всё же?              Арсений, взглянув на него, снова отворачивается. Он сам не знает, как им быть, со всеми этими офисными войнами, борьбой за место, будущей обязательной соподчинённостью кого-то одного другому и всё вытекающее.              — Арс, у меня было много женщин… и мужчин, — вдруг произносит Антон и в ожидании реакции замолкает.              — Надеюсь, это не конец предложения?              — И все они мне говорили, что я не создан для семьи. Парень на ночь. В их оправдание могу сказать, что я сам настаивал на том, чтобы, например, уходить, не ночевать. Все эти шаги к сближению, вроде втайне подкинутой зубной щетки или длительные обнимашки после секса — не про меня. Не хотелось привязываться.              — Думаешь, я тоже считаю тебя рабочим членом на перекур?              — Надеюсь, нет.              И всё же Арсений в смятении. На одной чаше весов всё то, что у них уже было, и речь не только о сексе, хоть и крайне хорошем, не только о жутко распаляющих поцелуях и очевидной тяге. Речь о том, как Арсений чувствовал себя рядом с ним и как ощущает сейчас.              — Я тебя не очень понимаю… — говорит он, и если не сейчас, среди пустых снежных полей и почти такой же пустой дороги начинать этот разговор, то Арс не знает, когда ещё выпадет возможность.              — Что именно?              — Не понимаю на уровне твоих эмоций. Ты же неподступный. Как эмоциональный инвалид. Нет, не подумай, я не в укор или что-то такое, не берусь вообще судить, тем более после того, как имел удовольствие пообщаться с твоим папой. Просто… я всегда считал, что ты меня ненавидишь.              — Разве последние дни не доказали тебе обратное? Никогда такого не было.              Лицо его мягкое, совершенно тёплое, того и гляди, снег за окнами машины будет таять, стоит им проехать мимо. Но говорить больше не хочется.       Машина тормозит у знакомого подъезда.       В квартире Антона неожиданно чувствуется что-то живое. Осадок прошлого посещения этих кирпичных стен заставляет Арсения думать, что всё пойдёт наперекосяк даже после приятной поездки. Но стены согревают, всё будто держится в ладошках, свет немного греет. А ещё Шастун снова улыбается.       Ведёт по квартире за руку, как в первый раз, и, дойдя до середины спальни, аккуратно и по-джентльменски помогает снять пальто.       — А я думал, ты не собирался кувыркаться, — шутит Арс и в ответ получает лишь ухмылку, — противоречивые сигналы!       — Мы пока не в постели!       Антон бросает пальто на кровать, подходит к Арсу сзади и немного тянет его в сторону. Толком не понять, что роится в голове Шастуна, потому покорно движется вслед за ним, позволяет дать показать, выговориться или сделать то, что Антон намеревается своими неуверенными движениями.       Встав сзади, Шастун кончиками пальцев разворачивает голову Арса вперёд. Прямиком в зеркало.       — Хочешь померяться ростом? — подкалывает Арс.       В отражении в самом деле они смотрятся неплохо. Разница в росте только подчёркивает статность Антона, а Арсу недостаток в четверть фута придаёт некоторую мягкость.       — Постой. Вот так, — ещё немного равняет, только неясно, на что ориентируется. — А теперь скажи, что видишь, — А сам отходит от зеркала на пару шагов.       Всматриваясь, Арс разглядывает воротник своей рубашки, подмечает приятный блик туфель в комнатном освещении, замечает небольшие круги под глазами, будь они неладны. Но что-то конкретно новое в себе не замечает. Придётся дождаться престижа этого фокуса от Антона.       — Немного растрёпан?.. — предполагает Арс, лишь бы дать повод продолжать.       — Какая глупость, — мягко отвечает Антон.       Неудачное и заранее провальное предположение заставляет Арсения оглядываться. Что он видит в зеркале, помимо себя? Ширинка, слава богам, застёгнута, пятен на одежде нет. Само зеркало чистое, его рама настолько минималистичная, что никакие погрешности не разглядеть, рама и рама. Подставка красивая. Пол как пол. Стена… В голове Арсения лампочкой загорается предположение. Это же та самая…       — Утиная стена! Ну, в смысле, цвет утки. В ней же дело, да?       — Уточка чирок, да, Арс.       — И что же это означает? Цвет стен планируешь сменить? Ребус какой-то? Или доказательство чего-то?       — К твоим глазам.       — Стена?       — К твоим глазам подходит не только тёмно-синяя рубашка.       Приходится обернуться на выкрашенный участок, обратно на Антона и снова на стену. Тёмно-синий, который в зависимости от освещения меняет оттенок. Так, кажется, Антон сказал в первый раз про этот цвет. Тёмно-синий… К глазам…       — Господи… Погоди…       О столь многом стоит сейчас спросить, потому что такие намёки на откровения заставляют предполагать самые романтичные вещи в жизни Арса. Ни в одном, даже самом болезненном сне Попов не размышлял, что его глаза станут вдохновением чьего-то интерьера спальни. Тем более спальни Шастуна.       — Сыграем в новую игру?       Подкрадываясь ближе, Антон вынимает ладонь из кармана брюк и хитро улыбается.       — Назовём игру «Начни сначала». И, привет, я — Энтони Шастун. Но ты всё равно будешь обращаться ко мне по-русски, потому — Антон.              Арсений смотрит заворожённо и машинально тянет руку в ответ. Такому напору, всем этим невербальным признаниям в духе Диснея сложно не подчиниться, тем более пока вынужден ещё и оглядываться на стену за спиной.       — Привет… — Слова подбираются с трудом. — Привет? Я — Арсений Попов. Да, я тоже родом из России и приехал в штаты, чтобы найти себя. И... мне в самом деле клевер кажется очень символичным. Во всём. Такой постыдный факт при первой встрече, как тебе?       — Тогда я буду звать тебя клевером. Клеверок?       — Ни в коем случае. Думаю, что «тыковка» вполне подойдёт. Будет напоминать мне об одном знакомом…       — О! Злобный бывший? — подыгрывает Антон.       — Нет, совсем не злобный. Просто коллега, которого я совсем не удосужился узнать поближе.       — Значит, буду называть тыковкой. Но никак не по имени. Иначе ты слишком быстро поймёшь, как сильно я в тебя влюблён.       Ноги подкашиваются.       Это слишком. В лоб, без предупреждения, без предварительной консультации или контрольного глотка воздуха перед длительным погружением. Видимо, на лице Арса читается весь ассортимент шока, смятения, ужаса и растерянности, потому что Шастун поспешно добавляет:       — Только без паники! Без паники!       Арс не может ничего толком ответить. Его сшибли на перекрёстке, настолько непонимающим он ощущает себя от услышанного.       — Я… Я же… Но как? Я совсем… Я…       — Тише, тише, попробуй сказать без «Я», Арс.       — Я совсем не готов.       — Ты не веришь мне?       — Не в этом дело! Один из нас на днях лишится работы, если ты помнишь, и как всё это совместить? У меня в голове не укладывается, Шаст! Как это вообще? Как ты умудрился скрывать такое?       — Может, никому не придётся уходить, Арс? Помимо нас с тобой там полно кандидатов на должность, плюс, мы можем наплевать на наш спор. Я серьёзно, если наймут меня, я не позволю тебе собрать вещи и сделаю всё, чтобы тебе было комфортно. И с радостью аналогично стану подчинённым, если выберут тебя. У нас отличная команда, помимо прочего, мне кажется.       — Да мы придушим друг друга! Пара дней вне работы — окей. Но постоянно в офисе! Мы же спорим даже из-за ширины проёмов открытого окна!       Антон вдруг смеётся. Так простодушно, вне накала, хохочет и, подойдя, бережно, стараясь не спугнуть, берёт за руку.       — Думаешь, я не знаю тебя? Не знаю твой характер, вкусы, привычки, настроение? Ты всегда дважды выжимаешь в кружку несчастный пакетик чая, что, кстати, со стороны выглядит жутко жадно и негигиенично. Когда ты расстроен, ты говоришь таким, знаешь, очень низким голосом. Причём, и в жизни, и по телефону. На месте авторов я бы только по такому тону сразу высчитал предварительный ответ по рукописи. Чистый лист. Если тебе нужно сделать что-то, чего ты не хочешь делать, ты откидываешься в кресле и несколько минут качаешься, наверно, собираешься с силами.       — Обычные рабочие привычки.       — Возможно. Но сейчас ты сбит с толку, — он ласково поглаживает пальцы Арса. — Вот только бояться нечего. Я обещаю. Ты можешь мне доверять.       Ничего не остаётся, кроме желания кивнуть в ответ. Один небольшой жест, несмотря на котелок сомнений внутри. Он всё варится и варится, но перед Арсением как будто нужный человек. Это говорит уже не голова, которая вскипела. Что-то из сердца. Что-то тянется навстречу. Просто коллега, который вечно мельтешил рядом, но не ощущался близким, как теперь, в этой комнате, после всего сказанного.       Больше всего хочется согласиться. Подумать об обстоятельствах попозже, как уляжется, как чуть поутихнет, потому что Арс не может не перекручивать ситуацию по сотне раз, пока пар из ушей не пойдёт. Досконально под веками перематывать вечер с начала и до конца, каждое слово, жест, интонацию.       Позже. В ответ только покорно безостановочно кивает и крепче сжимает чужую ладонь.