SANflower

Мокрая чёлка липнет ко лбу, Уёну приходится зачесать её назад левой рукой, чистой. Правая липкая из-за пролившегося коктейля. Под второсортную музыку легко двигаться – его танцы не будут хуже диджейского ремикса, даже если он постарается. Он пропускает сквозь себя басы, позволяя глубоким вибрациям вытрясти из лёгких осадок, который мешает вздохнуть полной грудью. Чон закрывает глаза и залпом допивает коктейль, обжигая горло. Уён старался. Он испробовал все возможные способы спасения от одиночества в градации от анкеты на сайте знакомств до трудоголизма крайней степени, но все дороги ведут в бар. Чон обещал себе, что не вернётся сюда, но сегодняшняя встреча с Джихуном стала последней каплей в переполненой чаше терпения. Чужие слова разрушили гордость Чона, как карточный домик, старые шрамы закровоточили, к такому невозможно подготовиться. Весь остаток дня он пытался держать свои эмоции в узде, собрать блуждающие мысли вместе, как разбежавшихся овец, и отвлечься на работу, общение с парнями или ощущение холода от мокрых рукавов – облился по неосторожности. Ничего больше не помогает. Когда становится невыносимо, Уён до последнего откладывает самое радикальное решение. Сегодня его самоконтроль катится к чёрту. Сразу после смены он выходит на улицу и листает список контактов, чтобы найти компанию на вечер и оторваться в клубе, но, просмотрев все имена, он с досадой выключает телефон. Номеров так много, а позвонить некому. Среди всех его приятелей нет ни одного подходящего компаньона, они все далеко, физически и эмоционально. Уён со вздохом поправляет на себе ветровку и думает о том, что никто из знакомых сегодня его не увидит. Это хорошо, потому что они не увидят его позора, но плохо, потому что не удержат от него же. Топить тараканов в спирте – проверенная тактика. Они всегда возвращаются утром, когда похмелье будит стыд, но Уён старается пить до беспамятства, чтобы не знать, как много дерьма он натворил ночью. Часто после безумных вечеринок он просыпается в объятиях незнакомцев, если не выгоняют с утра пораньше, считает засосы, вытираясь чужим полотенцем перед зеркалом в ванной, надеется, что был хорошим партнёром, несмотря на пьяную невменяемость. Ему нравится чувствовать себя желанным. Проверяет телефон – вдруг кто не мог до него дозвониться вчера? — но ему никогда не звонят и не пишут. Уёну не для кого себя беречь, и для себя он не начнёт. Все сомнения нужно вытравить, выжечь градусом, вытрясти, выкрикнуть разом – пусть горло болит, а не душа. Не думать о Джихуне и его невесте, о сквозняке в пустой квартире, о визитке психолога на зеркале в прихожей, о георгинах на столе и надеждах, которые никогда не оказывались оправданными. К нему подходят парни и девушки, красивые, но пустые, ради которых умереть не хочется. Чон угощается и угощает, принимает неприличные прикосновения равнодушно, сам не трогает никого. Спрашивает о любимых цветах, но романтике в клубе не место – его игнорируют, как безумца. Вокруг так много людей, а ему без одного особенного человека в толпе одиноко. Уён проглатывает разочарование и достаёт из кармана телефон, когда наконец-то включается хорошая музыка. Пароль вводить тяжело, потому что пальцы по буквам не попадают. Зато по строчке номера попали. Хотелось сказать "я люблю тебя", а вышло только: — Привет, Сан! Здесь играет твоя любимая песня! Ты слышишь? Уён слишком пьян, чтобы отдавать себе отчёт о собственных действиях. Он кружится на танцполе, рассеянно отвечая на вопросы из динамика. Он хорошо слышит Сана, несмотря на громкую музыку, просто слушает голос, а не слова, поэтому ответ даёт не с первого раза. — Зачем ты звонишь так поздно? — на другом конце провода. — Я думал, тебе понравится, — произносит Уён, а потом догадывается: такой дисциплинированный человек, как Сан, давно должен был спать, а он его разбудил. — Где ты? — Зачем тебе? — спрашивает Чон. — Скажи мне, где ты, Уён, — Сан повторяет настойчивее, и Чону приходится признаться. Он диктует ему адрес, ошибается в улице, произносит другой. Вместо ответа ему – быстрые гудки. Чон не хочет зацикливаться, но огорчается. Он подходит к барной стойке и просит повторить ему последний заказ, неуклюже забирается на стул и чуть не опрокидывает стакан. Удовлетворения от жара в груди не чувствует, а хорошая песня быстро заканчивается, и Уён лениво обводит пальцем рельефный узор на стекле, чтобы занять себя. До дна допить не успевает – замечает среди толпы беспокойно мечущегося мужчину, который выглядывает кого-то тут и там. Может, его ощущение времени искажено, но он не помнит, приезжал ли к нему кто-нибудь так быстро. — Сан! — кричит Уён. Чхве слышит его голос и настораживается, замерев, но не может понять, откуда идёт звук. — Сан, я здесь! Хён! Чон спрыгивает со стула, оставляет недопитый коктейль на стойке и как можно аккуратнее обходит незнакомцев. Сан их расталкивает, чтобы побыстрее встретиться с младшим. Уён улыбается, радостный, и бесцеремонно загребает старшего в свои жадные объятия. — Представляешь, тут твоя любимая песня играла, но ты опоздал. Жалко. Ты так быстро приехал, даже пожарные так быстро не приезжают, а она уже кончилась. Хочешь, я попрошу диджея включить её ещё раз? Потанцуешь со мной, м? — спрашивает он, держа Чхве за плечи. Сан счастливым не выглядит, только обеспокоенно смотрит на него и хмурится. Синяки на его бледном лице под неоном не видно. — Сколько ты выпил? — задаёт вопрос и придерживает его за руку. — Ты на ногах не стоишь. — Как это? Вот же, стою, — доказывает Уён и разводит руки в стороны, но Сана этим не убеждает. — Скажи мне свой адрес, я вызову тебе такси. Уён замирает, как восковая фигура, и отпускает Чхве, будто ладони обжёг. Смотрит, как на предателя, который собирается предать его костру инквизиции. — Я не хочу домой! — возмущённо произносит. Дома никто не ждёт, там холодно, пыльно и обои некрасивые, на кухне ночью жутко капает кран и гудят розетки, а ловец снов над изголовьем кровати не справляется со своей функцией и пропускает все кошмары. Дома страшно засыпать, когда лунный свет проливается через щель между шторами: Уён не умеет вешать их ровно, ему всегда мешает свет. За ним присматривает только календарь на стене с вычеркнутым четырнадцатым февраля. Там нет ничего для жизни, зато задохнуться можно в каждом углу. — Тебе завтра выходить на работу, ты будешь плохо себя чувствовать, — Сан озвучивает то, что шепчет рациональная часть Уёна, но другую, неугомонную и капризную, убедить не может. Уён закатывает глаза и отталкивает руку старшего, когда тот касается его плеча. Чхве стискивает челюсти и использует всё терпение мира, чтобы не потащить его за собой силой. — Этот клуб скоро закрывается, ты в курсе? — Вот найду другой, и что ты сделаешь? — Чон спорит, как ребёнок. — Урежу тебе зарплату, если опоздаешь хоть на минуту. — Урезай. Нет, сразу уволь, — младший вздёргивает брови. — Я больше не приду. Настала очередь Сана ронять челюсть. Он не ожидал, что Чон поступит так жестоко. Чхве тошнит из-за поездки на скоростном такси после коробочной лапши натощак, под рёбрами сворачивается неприятное волнение оттого, что он оставил Бёль одну дома ради того, чтобы найти Уёна, а он не хочет идти с ним. У Сана не было логичных причин подрываться за ним среди ночи, Чон достаточно взрослый для того, чтобы решать, когда ему хватит, но Чхве нужно лично убедиться в его безопасности. Он мог остаться дома. Остаться и не спать всю ночь, гадая, вернулся ли Уён домой, выспится ли он к утру. Недостаток Сана в том, что он всегда верит в худшее, пока не убедится в обратном. Сан хватает Уёна за запястье и смотрит в глаза: — Я поеду с тобой. Я тебя провожу. — Нет! — кричит Уён. Он уверен, Сан захочет провести его до порога, потом — до кровати, но пускать его в бардак и пыль будет преступлением. Сан запнётся в темноте о разбросаные по полу вещи, опрокинет стеклянные бутылки, которые Уён складирует несколько месяцев и не находит времени выбросить, скривится в отвращении и насовсем разочаруется в нём. — Не устраивай сцену, я приехал за тобой, а ты... — Я не просил тебя приезжать, — фыркает Уён. — Вот пристал, будто тебе больше всех нужно. — Ты забыл, как со старшими надо разговаривать? — хмурится Сан. Поразительно, как действенно работает на пьяном Уёне строгое замечание. Он робеет под его напором и стыдливо чешет шею. — Я не это хотел сказать, — отвечает, кусая губы. — Я правда... Извини. Я не хотел. Сан, я не хочу домой. — Поехали ко мне, — Чхве меняет тактику. Что-то обязательно должно сработать. — У меня Бёль сидит одна. — Ты оставил Бёль одну?! — кричит Уён и хватает его за плечи. — Ты что, не в себе? Она же маленькая, ей там страшно... А ты свет ей включил? — Н-нет, — неуверенно произносит Чхве, задумавшись на секунду. — Ты оставил мою дочь в темноте, где гудят розетки! — ругается Чон и тянет его на выход. Сан облегчённо выдыхает, когда Уён сам выходит из клуба, прихватив свою куртку в коридоре. Он пропускает мимо ушей все грубые выражения и угрозы, только следит за тем, чтобы Чон не запнулся и ни в кого не врезался. Адреналин творит вещи с телом Уёна – он идёт уверенной трезвой походкой, ориентируется ловко, даже Чхве за ним не поспевает. — Подожди, я вызову машину, — тормозит его старший. — Давай быстрее! — требует Чон и чуть не рвёт куртку по шву, когда в пылком раздражении пытается просунуть руки в рукава. Сан достаёт из кармана телефон и прячет улыбку, забавляясь тому, как заведённо Чон наворачивает круги по тротуару. На его заказ сразу отзывается водитель, и Чхве проверяет время. Доходит до двух. — Поверить не могу, что ты так поступил с ней. Её нужно защищать, она же маленькая, — бормочет Уён, его голос дрожит. Он обнимает себя за плечи и шмыгает носом. — Ты хоть её покормил? Она не голодная? — Эй-эй, что с тобой? — Сан останавливает его за рукав. — Ты плачешь? — Нет, — отвечает Уён, а в носу уже щиплет. — Просто... Ей же там одиноко. Я бы ни за что её не оставил ночью. Она такая крошечная, и... И никого рядом! Чхве испуганно ступорится, понимая, что надавил слишком глубоко: по рукоять, до сердцевины, в самую уязвимость и робость. Уён перед ним беззащитен, как разбитая музыкальная шкатулка, скулит устало по своему рассыпаному жемчугу и трещинам на зеркальце. Нечего больше скрывать, тайны хрупче яичных скорлупок. — С ней всё хорошо, — произносит Сан, отойдя от лёгкого шока. Он не знает, как иметь дело с собственными эмоциями, с чужими – тем более, но он должен стараться. В их паре у кого-то должна оставаться холодная голова и ясный рассудок, чтобы не дать другому потерять баланс. — И с тобой тоже всё будет хорошо. Мы приедем, я налью тебе горячий чай, и ты ляжешь спать. — Я не хочу спать, — обиженно отвечает младший. — Хорошо, тогда чего ты хочешь? Чон задумывается. Он обнимает себя за локти, покачиваясь из стороны в сторону, ночной ветер заставляет кожу покрыться мурашками. — Я не знаю. Сан поджимает губы, соображая, чего может хотеть пьяный Уён в два часа ночи. Что может ему понадобиться прямо сейчас, кроме облепихового чая и здорового сна под тяжёлым одеялом? Правильная мысль быстро приходит на ум, но он сопротивляется ей долго. До очередного всхлипа. — Иди сюда, — командует Сан и обнимает Чона, прижимая его к своей груди. Уён не отказывается, только прячет мокрое лицо в изгибе его шеи, сдаваясь тихой истерике. — Ну, не плачь, пожалуйста... — Я не могу, — хнычет тот, жмурясь. Горячие слёзы впитываются в ткань чужой куртки. — Так много вещей, я не могу даже думать... У меня болит голова. — Сильно, да? — сочувствующе воркует Чхве. — Сильно-сильно. — Ты очень устал, ты много работал сегодня... О, это наша машина, — произносит старший, заметив подъехавший серый автомобиль. — Пойдём, мы совсем скоро будем дома. Сан открывает заднюю дверь салона и помогает младшему сесть, а потом сам устраивается рядом. Он нащупывает ремень в темноте и пристёгивает Уёна, несмотря на его сопротивление. Чон канючит, что на задних сиденьях никто не пристёгивается, но когда ремень уже давит на его грудь, он сдаётся и устало откидывает голову назад. Остаток дороги, к счастью, проходит в тишине. Сан смотрит на Уёна украдкой. От него пахнет смесью духов и одеколонов, ни один из которых ему не принадлежит. По его лицу плывёт жёлтый свет придорожных фонарей, подсвечивая влажные дорожки на его щеках. Чон растирает их ребром ладони и без конца вытирает нос. Сан никогда себе не простит его печаль. Когда автомобиль тормозит перед "SANflower", Уён отстёгивается сам, а старший помогает ему выбраться наружу. Они благодарят водителя за поездку, Чон даже машет ему рукой на прощание и желает спокойной ночи. Природное дружелюбие он не пропьёт. Сан берёт его под руку и заводит в помещение магазина: ночью он выглядит незнакомо, в темноте и вовсе не разобрать, где что находится, но Сан ловко проводит Уёна за собой, не встречая никаких трудностей и не задевая ни единого лепестка. Он свой дом знает наизусть. — Разувайся на коврике, — произносит Сан, когда они поднимаются на второй этаж и заходят в квартиру. — Внимание, сейчас включу свет. Чон мысленно благодарит Сана за предупреждение, потому что внезапный яркий свет сильно раздражает глаза, но он успевает прикрыть их ладонью. Уён неуклюже наклоняется, чтобы снять кроссовки, шатается и матерится, а потом сам себя щёлкает по губам. Тут же Сан. Чхве ставит свои ботинки на полку под вешалкой, младший повторяет за ним. Он выпрямляется, устало зевая, а потом слышит глухой стук мягких лапок по паркету и звонкое мяуканье. Его глаза загораются радостью, когда он видит Бёль, выглядывающую из-за горшка с фикусом. — Моя девочка, иди сюда! — пищит он и падает на колени, чтобы взять её на руки и погладить. Кошечка мурлычет так громко, что Сану мерещатся видимые вибрации воздуха вокруг неё. Он тихо смеётся, когда Уён трётся о её шёрстку щекой, улыбаясь, и расспрашивает, хорошо ли Сан о ней заботится, будто она может ответить. Довольная мордочка и пухлый живот дают Уёну нужный ответ. — Ты такая милая, ласковая, красивая, самая-самая нежная в мире кошка. Скажи "мяу", скажи папе "мя-яу"... Сан не может оторвать взгляд от вида Чона, который зацеловывает котёнка, сидя на полу его квартиры. Сердце сжимается в груди до размера кукурузного зёрнышка, а потом взрывается и заполняет собой всю грудную полость, стесняя лёгкие. Чхве уходит на кухню, когда становится трудно дышать. Он ставит чайник, достаёт две чистые кружки, моет руки, потом моет обе кружки — на всякий случай. Он кидает в них по чайному пакетику, для Уёна бросает два кубика сахара и заливает кипятком. Разбавляя, пробует, чтобы Уён не обжёгся. Пока чай заваривается, он уходит в ванную, чтобы достать из аптечки активированный уголь, и по пути обратно зовёт Уёна за собой. — Пошли, нужно вернуть тебе человеческий вид, — полушутливо произносит он. Уён лениво поднимается с пола, держа Бёль на руках, и следует за старшим. Сан ставит на стол две кружки. Чон разрешает Бёль залезть лапами на столешницу, за что получает строгое замечание от старшего и морщит нос, спуская малышку к себе на колени. Он глотает таблетки, которые Чхве кладёт перед ним, запивает горячим чаем и замолкает надолго. Рассматривает цветы на подоконнике, задумавшись о своём. — Я так много грубил тебе сегодня, — хрипло шепчет он и опускает Бёль вниз, когда она снова тянется к столу. — Мне стыдно. Прости за то, что я наговорил. — Ничего, проехали, — равнодушно отвечает Сан, отпивая из керамической кружки с цветочным узором. Он хочет положить ногу на ногу и нечаянно сталкивается коленями с Уёном. Неловко отодвигается. — Ты не злишься? — скромно спрашивает младший. — Нет. Забудь. Уён поджимает губы, и Сану кажется, что он снова расплачется, но этого не происходит. Старший заметно расслабляется. Чон опускает глаза, бегает взглядом по столу, дышит сбивчиво, хотя он в безопасности — Сан сделал всё, чтобы Уен чувствовал себя именно так, но его всё равно кое-что беспокоит. — Ты такой хороший, — шепчет Уён и смотрит на него глазами бездомного котёнка. — Ты всегда всё делаешь правильно, а я... Я никогда не ухаживал за тобой так, как надо. Я должен был заботиться о тебе так, как тебе хочется, но делал всё так, как хотелось мне. Я очень хочу сделать что-нибудь для тебя, но теперь так, как тебе понравится. — О чём ты? — сконфуженно спрашивает Сан, поставив кружку на стол. Его голову заполоняет тьма мыслей, но он пытается не принимать желаемое за действительное и не доверяет собственным догадкам. — Я сказал, что собираюсь сделать тебе приятно, — шепчет Уён, наклоняясь ближе к нему. Сан ступорится, не разрывает зрительный контакт, только тяжело сглатывает. — Устрою тебе сюрприз. — Я не люблю сюрпризы, — отвечает Чхве. — Тогда я напишу в твоём блокноте свой план. Это почти сюрприз, но не совсем... Ты откроешь, а у тебя там уже всё есть, и ты знаешь, куда мы пойдём и что будем делать, — хихикает Чон, радостный своей идее. — Здорово, да? Хочешь, я буду так делать? Сан растерянно смотрит на него, а губы дрожат, то ли смеяться, то ли плакать. Он опускает голову, греет лицо над горячей кружкой, пряча стыд по карманам. Уён ещё не понял, что Сан не стоит его времени и надежд. — Ты всё-таки злишься? — тихо спрашивает Уён, поджимая брови. — Ты пьян, Уён-а, — вздыхает Чхве и выходит из-за стола, чтобы вылить чай в раковину, но Чон останавливает его, схватив за край кофты. — Трезвым я скажу то же самое, — обещает он. — Ну, не уходи, пожалуйста. Я опять заплачу, и тебе будет стыдно. Сан смотрит на младшего сверху вниз, пока в груди становится тесно. Он убирает от себя руку парня и отворачивается – самый глупый в мире подсолнух отводит лепестки от солнца. — Я прямо сейчас начинаю плакать. Уже вот-вот. Прям уже реву, Сан, смотри. Ну Сан. — Я же слышу, что ты не ревёшь. — Ну я же сказал "вот-вот". — Уён, — старший строже к нему обращается, — Я не романтик. — Ты можешь быть моим не-романтиком. Сан оглядывается на него и встречает ласковую улыбку, такую, которую дарят после долгой разлуки. Уён по нему скучает, даже находясь с ним в одной комнате. Ему мало быть рядом, хочется плавиться в его объятиях, шептать ему в губы, чтобы каждое слово щекотало кожу. Чону всегда недостаёт. Он собирается всё испортить и льёт воду в сухую землю, шёпотом шурша: — Сан, я люблю тебя, вот таким, какой ты есть, со всеми твоими замашками на дисциплину, строгость и драму между ними. Даже сейчас. Сейчас даже больше, чем обычно. Мир содрогается и разворачивается в обратную сторону. Сан замирает, как парализованый, и внутри него поднимаются подснежники, разбуженные искренним признанием. Каждый знак, о котором он просил, ложится перед ним мастью вверх: липкие марки, скрип велосипедной цепи, холодная вода, запах живокости, непостоянство, глупые вопросы, кофейные разводы и всепрощающие объятия – вплетены в его имя и вырезаны на костях. — Ты не шутишь сейчас? — нервно улыбается Сан, дрожащими пальцами сжимая рукава. — Я бы не шутил о таком, — обиженно протягивает Чон. — Я состою на одну половину из тревожности и на вторую – из обсессий, ты уверен, что я тебе нужен? — Очень нужен. Даже если будешь на обе половины тревожным, я найду способ тебя успокоить. — Даже если я никогда не разденусь перед тобой? — Ты мне и в одежде очень нравишься, — улыбается Уён. — Я серьёзно. Мы будем спать в разных кроватях. Это не шутка. — Хорошо, — младший уверенно кивает. — В разных так в разных. — Ты что, вообще не осознаёшь, что я говорю? — Сан посмеивается, наклоняясь к его лицу. Уён глупо хихикает и тянется к нему руками, чтобы обнять за шею. Сан не отстраняется, терпеливо ожидая ответа, только Чон не собирается ничего говорить. Он лишь держит его достаточно близко, чтобы быть уверенным, что он не уйдёт. — Мне мельчать уже некуда, я ничего не боюсь. Попробуй победи меня. Сан кусает губу до боли, переживая фейерверки в голове, и улыбку удержать не может. Он пробует убедить себя в обратности каждого слова, нащупать двойное дно, в которое можно провалиться, упрекнуть за ложь и навязанные надежды, оттолкнуть, выгнать, но не за что. Уён всегда говорит только правду, простую, как кусок хлеба. Одно его слово работает лучше пачки антидепрессантов. — Ты дашь мне подумать над этим? — просит Чхве. — Сколько угодно, — кивает младший и зевает, жмурясь. — Помой кружки, я разложу тебе диван. — Я думал, мы с тобой поговорим ещё немного, — печально протягивает Чон и дует губы. — О чём-нибудь. Или ни о чём, как захочешь. Сан задумчиво посасывает нижнюю губу. Пошёл четвёртый час утра, соображать тяжело, но сопротивляться Уёну ещё сложнее. Он – самый слабый из людей и самый сильный из цветов. — Тогда... — Чхве сам зевает и поднимает на руки Бёль, которая во сне начинает мурлыкать у него на ладонях. — Долей кипятка и пойдём в мою комнату. — А говорил, не романтик, — шепчет в спину, когда старший уносит Бёль в комнату. Уён держит в руках две горячие кружки, сонно моргает и обходит косяки квартиры в полутьме, чтобы найти спальню. Тут розетки не гудят и не капает кран. Здесь хочется жить, а не ночевать раз в двое суток. Жить с Чхве Саном. Принадлежать ему. Светить для него. Уён умеет ждать.