Твоё отражение

Во дворе универа шумно, как всегда. Студенты галдят, смеются, кричат, обсуждая насущные дела, мелькают яркими пятнами одежды и волос, и Юнги, морщась, думает, что его голова сейчас не выдержит и взорвётся от боли. Он ставит стакан с кофе прямо на асфальт, борясь с желанием самому лечь рядом с ним. Вытянуться, закрыть глаза и отключиться. Что-то непонятное и нехорошее творилось с ним с самого утра. Около пяти часов он проснулся — точнее, подкинулся! — от дикой боли, крошившей череп на мелкие кусочки. Юнги скрутило так, что около получаса у него не было сил даже протянуть руку за телефоном — просто лежал и тихонько скулил, чувствуя, как ледяной пот катится по лбу и вискам. Сердце колотилось как бешеное, воздуха не хватало, и было полное ощущение конца. Однако чуть погодя ему… нет, не стало легче — он просто провалился в глухой черный сон, как в кому, так же внезапно, как и проснулся. Но даже спящим продолжал ощущать, как нестерпимо ломит затылок и всё тело, словно избитое палками. Разбудили его только настойчивые звонки однокурсников, удивлённых, куда пропал их староста и почему не предупредил, что не появится на первой паре: с Юнги ведь отродясь такого не бывало. Ни дождь со снегом, ни ураган, ни болезнь не были для него причиной, чтобы не явиться на учёбу. Он не Шуга, чтобы вытворять такое. (Воспоминание о младшем брате или новый приступ головной боли заставил его поморщиться?) Отец много вложил в его образование. Точнее, в образование обоих своих сыновей-близнецов, но если Шуга наплевал на это с высокой колокольни, бросив свой университет и уйдя из дома жить буквально в гараж, где стоял его любимый байк, — то Юнги себе такого позволить не мог. Он предпочитал думать о себе как о почтительном сыне и серьёзном ответственном человеке, чем констатировать печальный факт: ему попросту не хватало смелости. Верно, он не Шуга. Это младший живёт так, как считает нужным, словно кот, гуляющий сам по себе — дерзкий, независимый, вечно поцарапанный, побитый, пропахший табаком и машинным маслом. Он сломя голову гоняет на мотоцикле, сверкая единственной татуировкой в виде трёх полосок на плече, потому что презирает всяческие украшательства, и работает в мастерской, где эти самые мотоциклы чинят. Посещает протестные антиправительственные демонстрации, выводящие из себя отца, частенько ввязывается в драки и вообще «на карандаше» у полиции. Вот и всё, что сейчас знал о нём Юнги. Братья почти не общались. Ещё в старшей школе их дорожки начали расходиться — после долгой болезни умерла мама, и Шуга, тяжело переживая это, начал выпивать, связался с подозрительной компанией. А потом случайно увидел отца, шедшего по улице под руку с какой-то женщиной, и не утерпел — подошёл и высказал им грубо, как только он один и умел. Отец, возмутившись, закатил ему пощёчину. Но потом, глядя в лицо младшего сына — с покрасневшей от удара щекой, дергающимися губами и тёмными ненавидящими глазами — он вдруг с мгновенным раскаянием понял, какую ошибку совершил. Только пути назад уже не было. Извиняться перед зарвавшимся подростком не позволила гордость. Он промолчал, и Шуга, побросав в спортивную сумку немногочисленные вещи, в тот же день ушел из дома. Его приютил владелец автомастерской, отец его нового лучшего друга Ким Намджуна. Юнги отдавал себе отчёт, что никто не был виноват в той ситуации, но всё-таки винил себя. Он старше (пусть на пятнадцать минут, но всё-таки!), на нем больше ответственности и, если бы постарался лучше, наверное, он мог бы вразумить своего вспыльчивого и упрямого брата. Но правда состояла в том, что тогда Шуга его уже почти не слушал. Он всё больше отдалялся, замыкался, совсем забросил школу, а на все попытки поговорить отвечал грубостями. Его раздражало в Юнги всё: очки, платиновые волосы (сам никогда не обесцвечивал и не укладывал свои), его рассудительность и отличные оценки. Даже удивительно, что раньше, в детстве, они были очень близки. «Ты примерный сынок, хороший мальчик в отглаженных рубашечках. Твоя жизнь распланирована и расписана до самой пенсии! Слушайся отца, зачем тебе говорить со мной?» — кривил губы Шуга, когда они встречались на улице, и демонстративно выпускал ему в лицо струйку дыма. Юнги морщился и терпел, понимая, как смешно и жалко, наверно, выглядит со стороны. Но что поделать: младший ещё с детского возраста отлично махал кулаками, в отличие от него самого. Юнги предпочитал дракам разговоры, а гонкам на мотоцикле и прыжкам по крышам — книги и фортепиано. Правда, в последнее время на эти любимые занятия почти не оставалось времени — учеба поглощала целиком. «Ты должен стараться ещё лучше, чтобы в будущем достойно управлять нашей компанией», — раз за разом повторял ему отец. — «Раз уж у меня остался только один сын!» Это каждый раз коробило Юнги — это упоминание о брате, словно о мёртвом. Как и разные женщины, уже открыто и не стесняясь появлявшиеся в их доме. Самые глупые пытались даже сюсюкать с ним, очевидно чтобы расположить к себе — тогда он копировал фирменный Шугин тяжёлый взгляд, и они отставали. А потом, ворочаясь ночью без сна, гадал, где его брат сейчас и что делает. Но получалось лишь изредка почувствовать его душевное состояние — будто до него долетали обрывки, отдалённые тени не своей радости и грусти. Грусти было больше. С самого детства была у них эта таинственная связь близнецов. Скептичный Шуга пытался её отрицать, но однажды, когда у него опухла и разболелась рука ровно в том самом месте, где Юнги сломал свою — волей-неволей и ему пришлось признать, что что-то ТАКОЕ существует. Они чувствовали друг друга. Раньше это радовало их, но по мере того, как взрослели и отдалялись — стало раздражать. Особенно младшего, презиравшего всяческие «сопли». Юнги честно старался думать о нём меньше, но никак не выходило: смутно и холодно было на душе от голосов чужих женщин в доме, от сухих отцовских наставлений, а главное, от того, что больше не мог найти опору и равновесие в любимой музыке. Ему ясно дали понять, что консерватория, о которой он мечтал — совсем не вариант для будущего наследника крупной компании. Факультет бизнес-управления ждал его — следовало стараться лучше, чтобы хорошо сдать итоговые школьные тесты. И он старался. Видимо, Юнги всё-таки по жизни не хватало характера. Он принял отцовское решение и смирился, но всё равно не мог не думать о Шуге. Живущем кое-как, беспорядочно, пусть неустроенную, полуголодную, но свою, никем не навязанную жизнь. А главное, имел смелость отстаивать свои идеалы и своё мнение. Не то что его хён, который старше всего на пятнадцать минут. … — Юнги! Ты можешь не отмечать меня сегодня как отсутствующего? — высокий парень, задыхаясь, подбежал к старосте и умоляюще вцепился в его рукав. Мин только поморщился: ну неужели так сложно запомнить, что он ненавидит, когда его трогают и хватают? Голова после кофе разболелась ещё сильнее и страннее — яркой пульсацией, словно кто-то взламывал череп изнутри. — Прошу, прикрой! Очень надо! — Не могу, Шинхёк. И я уже просил тебя не подходить ко мне с этим — знаешь ведь, что порядок есть порядок, а профессор требует отмечать отсутствующих. — Ну ты и душный, чувак, — поморщился парень, разом утратив свой заискивающий тон. — И чего ты такой правильный, а? — Такой уж уродился, — отрезал Юнги и отвернулся, чтобы он не вздумал уговаривать. Однако Шинхёк не стал. Сплюнув, он зло просверлил взглядом спину старосты и сбросил-таки пар: пнул стоящий рядом его бумажный кофейный стаканчик. — Тебе самому не хочется побыть иногда нормальным человеком, Мин? Уверен, ни одна девушка не станет встречаться с роботом! Но Юнги уже потерял к нему интерес. Шинхёк был далеко не первым, кто злобствовал и обзывался, когда не смог прогнуть старосту под себя. К таким личностям у него был уже иммунитет. Его телефон в кармане вибрировал, и номер был незнакомый. Обычно он не брал в таких случаях, но в этот раз что-то будто подтолкнуло изнутри — может, предчувствие беды, весь день тоскливо сжимавшее сердце. — Слушаю. — Это Инхён. Ещё помнишь меня? — Да. Прозвучало холодновато, но он не раскаивался: Инхён был их с Шугой одноклассником и считался общим другом, но всё равно гораздо ближе был с братом, чем с ним. А после выпускного они с Юнги как-то перестали общаться совсем. — Ты только не волнуйся, но у меня не очень хорошие новости. Про твоего брата. Этого следовало ожидать, подумал он, чувствуя, как сразу опустела голова и ноги подкосились от внезапной слабости. Этот заискивающе-нервный и как будто фальшивый тон сразу не понравился Юнги. Что с его братом? Арестовали на очередной антиправительственной акции? Разбился на байке? Самые страшные догадки за секунду пронеслись в его голове, и боль тут же откликнулась глухим всплеском в висках и затылке. — Избили… Кому-то перешёл дорогу… Всё довольно серьёзно… В реанимации… Инхён говорил еще что-то, но слова долетали до Юнги как сквозь вату, и он уже не понимал смысла. Их связь. Какой же он дурак, что не догадался сразу. Они с Шугой всегда были как один человек, поделенный пополам, и естественно, что они ощущали боль друг друга! Никакие ссоры и разногласия не смогли это уничтожить. — Когда это случилось? — выговорил он глухо. — Сегодня, около пяти утра. Да, именно тогда. Мин снова ощутил фантомный приступ той самой дикой боли, заставивший его вздрогнуть и бессознательно потереть лоб ледяной ладонью. — Ты приедешь? — снова ворвался в сознание настороженный голос Инхёна, и Юнги чуть не скривился от мгновенного неприязненного чувства к нему: так спрашивает, будто возможно не приехать. К брату, который, может быть, умирает! — Скинь координаты больницы, — сдержанно попросил он и нажал отбой. *** Внешне спокойный, но с внутренней дрожью зашёл Юнги в его палату. Он очень боялся увидеть младшего в таком состоянии, боялся своей реакции, но выбора не было. Вдохнув резкий запах лекарств, зажмурился и на ощупь шагнул к его койке. Шуга не пошевелился, не открыл глаз, а может, и вовсе не почувствовал его присутствия. Он лежал, безразличный ко всему, его лицо закрывала маска с кислородом, но даже из-за неё было видно, что оно представляло собой сплошной сине-фиолетовый кровоподтёк. Тело было не лучше. Юнги наклонился и осторожно взял его руку, безвольно лежащую на койке — его поразил холод этой руки, и он, вздрогнув, крепко сжал её в своей, горячей. Но и это не помогло. — Без сознания, — шепотом пояснил Инхён, с сочувствием глядя на него. Нисколько не изменился, отстраненно подумал Мин, бросив взгляд на бывшего одноклассника: типаж красавчика, ухоженный и стильный, но под внешним лоском угадывалась холодная дерзость, очень похожая на ту, что была в его брате. Недаром они с младших классов были лучшими друзьями. Когда-то. До Ким Намджуна. — Собственно, всё началось с того, что он связался с той жуткой компанией, — с плохо скрытой злобой процедил Инхён, пренебрежительно указав рукой куда-то за окно палаты. — Заброшенные гаражи на том берегу реки Хан видишь? — Юнги кивнул. — Вот там они и тусовались! Этот Намджун, Хосок и Чонгук. Запомни эти имена, хён. Я думаю, что именно они причастны к… — он запнулся. — К этому преступлению. Мин перевел взгляд на брата, но тот по-прежнему лежал равнодушный, никак не подтверждая и не опровергая эти слова. Только попискивал в тишине аппарат жизнеобеспечения. Слёзы и неистовый гнев на тех, кто это сделал, душили Юнги — он молча боролся со своими чувствами, крепко сжимая бесчувственную руку Шуги. И неожиданно для себя растерянно произнес вслух: — Что же мне делать теперь? — Как что? Отомстить, конечно! — словно ждал этого, сразу воскликнул Инхён, и на его лице мелькнуло знакомое выражение: доброжелательного и снисходительного презрения к слабости. Юнги всегда был для него слишком мягким. Слишком утончённым. Ему нравилась грубость, и он сам был грубым, несмотря на весь свой лоск и происхождение из довольно влиятельной семьи: его мать была судьёй, а отец крупным бизнесменом. Мин ясно вспомнил вдруг, почему прекратил дружить и общаться с ним: тот часто смотрел на него с таким снисхождением. И ещё долей презрения — особенно когда брата рядом не было. — Вы же одинаковые, как две капли воды. Ты должен притвориться им, проникнуть в эту его банду и всё разузнать! А потом сдать их полиции. Для Инхёна всегда всё было просто и ясно. Вот друзья, вот враги, то белое, а это — чёрное. Порой Мин даже завидовал таким людям. — Но если это они его избили, — логика всегда была его сильной стороной, никогда не затмеваемая эмоциями, даже самыми сильными. — …То это как минимум будет подозрительно — что он, то есть я, явится к ним целым и невредимым. Как ты думаешь? — Ну я не утверждаю, что это обязательно они, — парень впервые смутился. — Не хотел тебе говорить, но там могло быть и ещё кое-что… — Что? Девушка? — раз или два с Юнги порывались выяснить отношения какие-то незнакомые ему особы, явно принимая его за брата — личная жизнь у Шуги, похоже, била ключом. — Возможно, это сделал парень или друг кого-нибудь их тех, над чьими чувствами насмеялся твой брат, — мрачно бросил Инхён, и глаза у него сверкнули. Глаза же Юнги неверяще сузились, а потом вспыхнули гневом, и он поспешил оправдаться: — Понимаю, такому верить не хочется, но ведь Ган и правда не был особо разборчив с женским полом… На одном только его юридическом факультете за этот год успел перевстречаться с тремя цыпочками. — Какой ещё Ган? — раздражённо бросил Юнги, припоминая, что, действительно, такое было — одна из тех незнакомых девушек кричала ему это в лицо. Действительно, похоже на Шугу. Он не терял времени даром, пока его старший сутками учился, не осмеливаясь поднять глаз на симпатичных однокурсниц. Впрочем, он и не имел шансов им понравиться — в отличие от «плохих парней» типа его брата. За все три года в универе Юнги удостоила вниманием только одна девушка, и та лишь за неимением кого-то получше. — Ган — это прозвище Шуги в банде, — терпеливо пояснил Инхён. — У них у всех там есть идиотские клички: Намджуна, например, называют Монстром, а Чонгука — Палач. Запомни, пригодится. Я думаю, тебе обязательно надо потусоваться с ними и узнать, кто мог сделать это с твоим младшим братом. Так быстрее, чем полиция дознается — в компании всегда кто-то что-то слышал, видел… И обязательно трепанётся. Понимаешь меня? — Допустим, — Юнги, как ни старался, не мог подавить в себе глухого сомнения. Идея все ещё категорически не нравилась ему, и ещё меньше нравился сам Инхён. Но зато он был близким другом Шуги. — Мы оба заинтересованы, — парень кивнул на неподвижное распростёртое на койке тело, и щеки у него почему-то порозовели. — Я бы сам это сделал, не привлекая тебя, но… Его новые друзья-отморозки меня ненавидят. Ничего мне никогда не расскажут, даже если знают. А они наверняка знают! Он грустно улыбнулся, подойдя к койке и взяв безжизненную руку Шуги в свою: — Я всё ещё считаю себя его лучшим другом, и я в ответе за него. И ты, как старший за младшего. — На пятнадцать минут, — напомнил Мин. — Всё равно. Глаза высокого парня, склонившегося над почерневшим от кровоподтёков лицом его брата, наполнились слезами. Целуя его в лоб, он аккуратно промокал их бумажным платочком, который потом так же аккуратно свернул и положил в урну в углу. — Так ты согласен, Юнги? — шмыгая носом, спросил он. Все эти десять минут Мин колебался, не зная, на что решиться. Несмотря ни на что, он всё так же любил своего младшего и был готов ради него на многое, но в их ситуации импульсивное решение могло только навредить. — Если нет, я сам пойду. Как-нибудь вытрясу из них информацию! — Ага. И навредишь расследованию, — мрачно уронил Мин. Он прекрасно его знал — такой же порывистый и отчаянный, как его брат. Пожалуй, действительно натворит дел. И, прежде чем Инхён собрался что-либо ответить, перебил: — Лучше уж я. По крайней мере, всегда думаю холодной головой.