В следующий раз, Молли

      Молли скатилась на пол, смеясь и почти задыхаясь, в попытках прекратить порыв хлынувших слез. Было что-то привлекательное и непристойно слащавое в лежащей на полу, в припадке беспричинного смеха Молли. Она пыталась что-то произнести, упираясь двумя руками, чтобы наконец встать, но все, что у нее получалось — это осевшие невнятные звуки. Неумело свёрнутый косяк в ее тоненьких пальцах слабо догорал и едкий дым белыми струйками, вившись вокруг ее рук, расстворялся в воздухе. Усевшись на кожаный диван, она все же успокоилась, едва отдышавшись. Твердая поверхность кушетки, сжимаемая ее пальцами, пушистый ковер под босыми ногами — каждое из этих ощущений казалось ей по-другому. Она выглядела очаровательно и немного чудаковато, сидя сгорбившись и словно прячась, сложила руки на плоском животе. Ее раскрасневшиеся шоколадно-карие глаза, как в тумане, смотрели прямо. Но даже в этом было что-то умиляющее. Молли непринужденно шатало из стороны в сторону, ее хрупкие плечики временами двигались в такт приглушенной мелодии, доносящейся из гостиной. Стоит признать, она невероятно обожала оставаться дома одна. Комнаты, неиссякаемо забитые вечным потоком важных людей в строгих костюмах, хотя, кто знает, может быть, эти важные люди казались важными только из-за этих своих строгих костюмов… Тяжёлый сигаретный дым, папа, ликующе выкрикавающий: «Выпьем за это, друзья!»… Папа любил иногда выпить. Однако в последнее время она не слышала ни тяжёлого сигаретного дыма, ни победного отцовского возгласа. Главы семейства не было дома все чаще и Молли оставалось только предполагать, что за схемы он проворачивает в свое отсутствие. Их старая, но шикарно оборудованная квартира казалась холодной пустошью. Все -таки девушке не хватало семейного тепла. Энтони, бывало, писал ей письма, на которые она с тревогой и душой отвечала, но этого было так ничтожно мало по сравнению с тем, как много ей хотелось бы обсудить с ним. Энтони. Как она желала увидеть его. Почему он так долго не отвечает ей? Ангел, как Молли прозвала его ещё ребенком, компенсировал это травкой перед своим отъездом, небрежно свёрнутой в мятую и пожелтевшую от времени газету, на которой все ещё зияли пусть и блеклые, но пестро кричащие заголовки середины 50-х годов. Из раза в раз он уходил из дома, клялся не появляться здесь, но вновь, как послушный щенок, возвращался. Правда, его новый уход в никуда был куда более скоропостижен. Казалось, давно пора бы уже привыкнуть. Девушка могла обижаться, дуть губы, но ей не оставалось ничего, кроме как терпеть и ждать его снова. Энтони можно понять. За всю свою жизнь он не получил ни одного доброго слова от отца, только упрёки и ругательства, а старший брат доставлял и то больше проблем, всячески подливая масла в огонь. Ещё в детстве папа сделал вывод, что из этого хрупкого смазливого мальчика не выйдет ничего путного. «Не водись с ним, Молли, — наставлял он, — Он абсолютная бестолочь». Дочь никогда не слушала отцовские наставления. Даст только представляла выражение лица дорогого папочки, если бы он видел, как его «бестолочь» стреляет из пистолета. Молодой человек мало просвещал любимую сестру в свои дела, но она была уверена, что, скорее всего, его руки неоднократно и давным-давно запятнаны. «Я клянусь тебе, Молли, — выпалил однажды Гарольд, когда блондин в очередной раз захлопнул за собой входную дверь, — Придет время, Молли, и я пристрелю его к чертовой матери». В тот день им обоим — юной Молли и Энтони, исполнилось по 16. Кто бы мог подумать, что праздник, которого она так долго ждала, которого они так долго ждали, закончится полнейшим провалом.

***

      В ее памяти надолго сохранился брат-близнец, обливший Гарольда из своего бокала с шампанским. Звон бьющейся посуды, Ангел, резко вставший из-за стола, старший брат рывком разворачивает младшего к себе. Она не могла поверить, что за какое-то жалкое мгновение, после того, как они мило обменивались впечатлениями о подаренных друг другу подарках, недоеденный кусок праздничного торта встрянет у нее в горле. Ей показалось, будто ее вырвет прямо сейчас. Ли последовала за ними двумя. Гарольд, замахнувшийся на Энтони, опустил руку, как только увидел сестру. В глазах стояли слезы, никогда в жизни у нее так больно не щемило в груди. — Не вернусь, пока не научишься держать язык за зубами, чертов урод, — обратился молодой человек к шатену, — С днём рождения, Ли. Прости меня. Последнее, что удалось рассмотреть Молли Даст — это дрожащие руки брата, слезы, так же застывшие в его карих глазах и его тонкая спина. Гарольд нервозно закурил сигарету, почти срывая куртку с вешалки и яростно натягивая ее на себя. Послышался тихий треск рвущихся швов. – Я клянусь тебе, Молли, придет время, и я пристрелю его к чертовой матери. Девушка опустилась в мягкое кресло, зарываясь пальцами в блондинистые пряди. Плечи содрогались каждый раз, когда она отчаянно всхлипывала. Даст любила свою семью, она ужасно сильно любила своих братьев, но не понимала, почему они поступают с ней подобным образом. — Ты снова все испортил. Почему ты не оставишь его в покое? — Я уезжаю. Убери со стола.

***

      Молли стала у окна, оперевшись на подоконник, прежде чем выбросить скуренный косяк, который, медленно тлея, печально упал на чистый асфальт. На нем остались едва заметные следы нежно-малиновой женской помады. Она ухмыльнулась, некоторое время продолжая глядеть на него. Большие, обворожительные глаза Молли монотонно закрывались почти в такт тиканья часового шкафа. Неестественно бледные блондинистые волосы, обычно идеально уложенные муссом, взъерошились и торчали в разные стороны. Даст напоминала маленького пушистого совёнка, только недавно вылупившегося на свет, глядящего на мир своими огромными напуганными глазами. Ей пришлось зажмуриться. Уж больно солнце сегодня яркое. Совсем скоро оно стало садиться и его последние теплые лучи просачивались сквозь тяжелые портьеры. Пыль собиралась на свету, как будто первый снег, танцевала в этих ласковых лучах, завораживая. Как жалко, что лето кончается. Девушка вспомнила, как весело было им троим, Энтони, Гарольду и ей — Молли, маленьким и беззаботным, резвиться под прохладным фонтаном, любыми способами пытаясь спасти себя от летней жары. И вот теперь она взрослая, закончив обучение в университете, была уверена, папа не упустит возможности найти ей достойного жениха. Она видела сыновей папиных приятелей и Молли могла с уверенностью сказать, что все они такие же блудные стервятники, как и их отцы. Ничего приятного брак с кем-то из них не сулил. Осознание камнем свалилось ей на голову. Блондинка пыталась себя успокоить, заверить, что так нужно, так подобает воспитанной дочери из благородной семьи, но ничего, кроме слез и истерик у нее эта мысль не вызывала. «Был ли хоть какой-то смысл продолжать двигаться дальше? — думала она, — Да и куда? В том дело, что некуда». Никто не ждёт ее и никто никогда не ждал.       Темный коридор, узкая ковровая дорожка, четыре двери с одной стороны и четыре двери с другой, лестница, ведущая на второй этаж, зеркала и всюду развешанные фотографии; Молли могла пройти по этому коридору с закрытыми глазами и безошибочно назвать каждый предмет своими действительными именами. Обычно она не смотрит изображения, картины и семейные портреты на стенах, но ее прекрасная мама всегда привлекала внимание. О, она была поистине великолепной дамой. Издалека она напоминала самого ангела. Молли передались ее нежные черты лица, ее пышные волосы, их пшеничный цвет и румяные щеки. И где-то глубоко в душе дочка семейства надеялась, что, возможно, она станет такой же восхитительной леди, как ее дорогая мама. Отец упоминал о жене редко, но с особой любовью и лаской, что ярко читалось в его глазах. Юная Молли ощущала себя по-другому, когда он сравнивал ее с ней. Сложно поверить, что такой серьезный человек, как их отец, может поэтично и с настоящим обожанием отзываться о ком-либо. Но их мать, как показалось блондинке, была его упоением.       Девушка чуть было не попятились назад, резко во что-то врезалась и, вздрогнув, увидела перед собой брата. Его карие глаза, такие же темные как и у нее, безразлично смотрели ей в лицо. Нос был разбит, он весь был в крови. Его худое лицо, столь похожее на ее, с почти синими кругами под глазами и тонкими сухими губами напугало ее, показалось абсолютно иным. Они слишком долго не виделись. — Что с тобой? — Молли раскрыла рот в испуге, разглядывая окровавленные губы и рассеченную бровь брата, — Я должна сказать отцу, он… — В этом нет смысла, Молли. Гарольд сделал это.

***

— В чем, черт возьми, дело? — Вижу, ты не теряла времени зря, сестричка, — Энтони вдохнул запах марихуаны, плотно въевшийся в мебель девичьей спальни, — Не бойся, папа не узнает. Молодой человек рассмеялся, вытирая рукой вязкую кровь. Все же истекать кровью, пачкая белоснежный коврик Молли, не казалось блондину хорошей идеей. Он указал пальцем на то недоразумение, что запечаталось на его тонком лице. — Не поможешь? — Боже, что мне с тобой делать, — девушка бросилась в ванную комнату и пока она рылась в небольших ящичках, выискивая все необходимое, Энтони разглядывал аккуратно сложенные виниловые пластинки, журналы и книги, будто видел их впервые. Аккуратность — ключевое слово для Молли. Вернее, оно полностью характеризовало ее как человека. Как только сестра вошла в спальню, Даст оглянулся на нее из-за плеча. Да, точно. Именно аккуратность. Выглаженное платьице, облегающее ее тонкие очертания, до блеска начищенные туфельки. Даже неуложенные волосы не портили ее миловидный образ. Никто бы не стал отрицать, что она красива. — Может быть, расскажешь, где ты был все это время? — девушка встала перед братом, гораздо выше ее ростом, поравнявшись. Она смотрела на него с такой неподдельной искренностью в глазах, что парню пришлось отвести взгляд в сторону. Ох, если бы не только то тяжкое и густое ощущение стыда, — Я скучала по тебе. Ангел коснулся ее макушки, потрепав по волосам, сделав их ещё более неухоженными: — Я тоже скучал, дружок. Молли усадила брата на свою постель, принимаясь за его раны. Нечасто Энтони получал от кого-либо по лицу, уж тем более от Гарольда, как часто бы он не грозился что-нибудь с ним сделать. — Как это случилось? Гарольд бывает несносным, но чтобы так… Только не говори, что опять во что-то вляпался. Ты ведь знаешь, папа не станет помогать. — блондинка затихла, опустив глаза. — Молли, на самом деле я пришел за вещами. А Гарольд всего навсего туполобый воображала. Кажется, он хотел застрелить меня? Если бы хотел, давно бы уже сделал это, но у него, понимаешь ли, кишка тонка. Рука не подымется. Никакой разбитый нос не помешает мне уехать отсюда в ближайшее время. Подумать только, Черри уже ждет меня в Нью-Йорке. Молли промолчала, осторожно вытирая салфеткой кровь, затем опуская вату в баночку со спиртом. — Гарольд… — начало она, но вовремя отказалась от продолжения, мысленно дав себе пощечину, — Нью-Йорк? Звучит очень заманчиво. Когда же ты возьмёшь меня с собой? Дома невыносимо скучно. Здесь меня окружают, разве что, старомодный джаз и мерзкие папины друзья, выливающие на себя половину флакона духов и напичкивающие меня сладостями. Что ты на это скажешь? Это чертова скука, Энтони! — Не хочу тебя расстраивать, Ли, но я буду каждодневно блядствовать и выпивать, пока не кончатся все мои честно заработанные деньги, — молодой человек хмыкнул, ярко выделяя слово «честно», и пожал плечами, — Уверен, тебе это наскучит ещё быстрее. Девушка представила, как ее любимый братец будет болтаться в пьяном и наркотическом угаре по огромному городу, хватаясь за каждого, кто попадается ему под руку и улаживать его с собой в кровать. Одно ей только было известно, он делает это не потому, что ему так хочется. Они не раз обсуждали его наркозависимость и пристрастие к крепкому алкоголю, но ничего толкового, к несчастью, из этих разговоров Энтони не выносил. Молодой человек клялся, что завяжет и сестра действительно верила. Он появлялся перед ней трезвым и адекватным, и это было не так уж и плохо, но днями, когда сбегал, шатаясь и едва передвигая дрожащими ногами, худой и болезненный, Энтони возвращался с плывущим взглядом домой. — Очень жаль. — Да, — тихо произнес Энтони, вставая и стряхивая свою кожаную куртку, — Спасибо. Раз уж ты со всем справилась, не поможешь мне собраться? — Само собой. Обещаю тебе, Энтони, Гарольд получит хорошую взбучку, как только попадется мне на глаза. — Это определенно похоже на меня. Не думаю, что это как-то поможет, учитывая, — молодой человек хихикнул, взяв сестру за запястье, — Учитывая твои маленькие кулачки, вот что. Молли обиженно выхватила руку и отвернулась от брата, разыскивая один из их небольших чемоданов. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы нащупать рукой чемодан на деревянном шкафу. — Кто бы говорил… Не стой столбом, я не могу достать. Энтони показалось, что они снова оказались в детстве. Это напомнило ему о том, как она драматично обижалась на него и уходила прочь, оставив играть одного, но вскоре возвращалась назад как ни в чем не бывало, садилась напротив и продолжала болтать. Не так давно это было, наверное. Провожая брата к входной дубовой двери, девушка судорожно обняла себя руками. Она нетерпеливо ждала, когда молодой человек скажет хоть что-нибудь. И он сказал, мягко протянув к блондинке руку и взял ее в свою, более крупную. — Не обижайся на меня, Ли. Когда-то, обещаю тебе, я обязательно возьму тебя с собой. Просто, — он осторожно провел большим пальцем по тыльной стороне ее непривычно бледной, как для итальянки, ладони, — Просто ещё не время. — Я понимаю, Тони. Только сейчас блондинка поняла, что впервые за долгое время позволила себе назвать брата этим именем. Молли опустила глаза и парень заключил ее в объятия. От него веяло теплом, которое она испытывала только тогда, когда они — трое маленьких и несмышленных, пили чай у камина перед Рождеством. Девушка позволила себе прижаться к Энтони, словно в последний раз и вдохнуть сладковатый запах его духов, напоминающих ее собственные. — Не забудь написать мне, когда доберешься. — Не забуду. Был рад тебя видеть, ragno*. — блондин поднял свой чемодан, готовясь положить руку на дверную ручку, — Не скучай. Ты же знаешь, я всегда возвращаюсь. Парень слабо хихикнул, словно не верил себе на этот раз. Дверь вновь закрылась так же, как и ранее. Молли показалось, будто Энтони здесь и не было. Тепло, которое она ощутила, крепко обнимая его, оказалось, вероятно, обычной игрой ее тоскующего воображения. И только колечко, незаметно вложенное ей в кулак, оставалось незначительным напоминанием.       Одно Молли знала наверняка, они больше никогда не увидятся.