Наркоз

       — Доктор Картер! — сунул мне на бегу бумаги лаборант. — Моча миссис Роджерс! — и поспешил дальше по своим делам.        — О, спасибо! Ого! — вчиталась я в показатели. — Глюкоза двадцать, кетоны…        Я шла по коридору приёмника, пытаясь успеть на оставшиеся пятнадцать минут обеда. Сегодняшний день был просто сумасшедшим. Меня буквально разрывал на части каждый встречный, которому непременно что-то от меня было нужно, и притом — незамедлительно.        — Булочка, тебя ищет Лоуренс по поводу биохимии, — отвесила Руби, привстав из-за поста медсестры и помахав мне ручкой.        — Ага!        — Доктор Картер, — поздоровался внезапно Остин, быстро шагая навстречу, — забери эту бабку на цистотомию, она хочет анестезиолога-женщину, — всучил планшет с обследованиями, попутно толкнув меня плечом, и побежал по неизвестному маршруту, развернув мою озадаченную персону на сто восемьдесят.        — Но…        — О, привет, радость моя, — неожиданно врезался в меня Марк, взял за руку и потянул в обратном направлении, — пошли-ка.        — Но… Подожди, у меня же моча миссис Роджерс! — замахала я ему в спину кипой документов, волочась вслед за наставником словно ребенок, пытающийся подстроиться под большого папу.        — Рад за тебя, — безучастно бросил он куда-то в сторону и продолжил тянуть мою тушку к лестничной площадке, ведущей на второй этаж.        Как-то так, да…        Последние две недели выдались какими-то совершенно взбалмошными. Все эти проблемы, возвращение к полному рабочему дню, ночные хирургии и Аргус, живший у меня трое суток в острый период. После он переехал к себе на домашнее лечение и я к нему приезжала через день, дабы проверить наличие ужина, график приёма лекарств и отсутствие температуры. Он принципиально отказался оформлять больничный и решал все вопросы удалённо, то и дело порываясь вернуться в клинику — весь в соплях и без аппетита. Удерживать его в четырёх стенах дорогого стоило. Вытрепал мне все нервы своим нытьём по поводу отсутствия контроля за отделением и увеличивающейся с каждым днём бумажной волокиты.        — Куда ты меня тащишь?! — Неистово возмущалась я, по пути в одну из операционных. — У меня ещё трое ожидающих, анализы на руках, ну Марк!        — Так, — резко развернулся ко мне наставник, в грудь которого я тут же воткнулась носом, — дай-ка тебе кое-что объяснить: ты — анестезиолог, а не терапевт, значит будь добра работать по профилю. Идём!        — Оке-е-й…        Фурией залетев со мной в предоперационный блок пятой, где уже толпились пара ассистентов и одна медсестра в полном обмундировании, хирург бросил меня в объятия последней, а сам принялся намываться у раковин.        — Скажи хоть, что делаем?! Кого режем?! Что за пациент, какие патологии? — Опытные руки сестры ловко закрутили меня в водовороте переодеваний, едва не вызвав острый вестибулярный синдром.        — Никого не режем, — как мог торопился Марк, выдавливая последние капли дезинфицирующего геля из локтевого дозатора, — эзофагоскопия, бронхоскопия и лаваж с бактериальным посевом. Пациент — девушка, двадцать один год, здорова, помимо устойчивой к антибиотикам пневмонии. По сердцу — норм, в анализах — кроме лейкоцитоза ничего.        — Исчерпывающе.        — Анестезия банальная, просто следи. Давай, только побыстрее: залетели, залили, промыли, отсосали, разбежались. А то у меня ещё шесть повторников и биопсия пухли на печени в восемь. Кстати, не хочешь со мной?        — Честно говоря, не очень, — попыталась я выдать оправдательный взгляд, понимая, что надо бы сегодня заглянуть к главврачу, — есть кое-какие планы…        — О-о! Планы… — недовольно затянул хирург, пролезая мокрыми руками в перчатки, предоставленные весьма молчаливым ассистентом. — И как себя чувствуют твои «планы»?        — Ну так, — стеснительно улыбнулась я, — получше…        — Это же замечательно. А я то уже подумал, что ты меня больше не любишь… — отшутился наставник, толкнув спиной дверь в операционную и пропустив меня вперёд.        — Люблю! Просто мои «планы» требуют такого же к себе отношения.        — Твои «планы» не заслужили ещё к себе такого отношения, тем более чтобы его требовать. Передай им, что, если их представительская задница не выйдет на работу в ближайшие дни, мне придётся лично приехать и вытащить её на родину.        — Марк!        — Что?! Пусть работает!        На операционном столе уже лежала девушка, которую услужливо загрузил низкорослый анестезист, а поодаль располагалась стойка эндоскопического оборудования и несколько пластиковых пробирок для посевного материала. Рядом, на предметном столе, лежали все необходимые для данной процедуры орудия пытки в разобранном состоянии.        — Какой доступ? — поинтересовалась я?        — В моём отделении такие процедуры проводятся исключительно через рот, — порхал над своими инструментами наставник, — протекторы на зубы приготовьте.        Надев на пациентку масочку, в твёрдом намерении хорошенько надышать её перед тем, как буквально утопить, я с интересом наблюдала за действиями хирурга, хоть уже и не в первые, но всё же. От чего-то все эти разборы и сборы каких-то манипуляторов, щипцов, трубочек, насадочек, болтиков и крышечек ужасно завораживали, особенно в исполнении Марка. Он делал это с такой потрясающей лёгкостью, что, казалось, справился бы даже с закрытыми глазами.        В голове почему-то вертелись его слова по поводу «незаслуженного отношения». Они заставили меня задуматься: так ли это на самом деле? И можно ли заслужить отношение в принципе, каким бы оно ни было? Может, я и впрямь перегнула палку со своей гипертрофированной заботой, и теперь стоит реабилитироваться? Пропасть на какое-то время, например, дать ему отдохнуть от моего общества, позволить почувствовать необходимость или желание быть рядом. Наверное, наставник всё-таки прав. Непонятно только, зачем он говорит это? Помог мне советом по поводу супа, теперь — подталкивает правильно распределять границы личного пространства… Очень интересная история. Неужели, руки опустил? Как-то слабо верится…        — Знаешь, — всё-таки решилась я, — пойдём вечером на биопсию? — Марк медленно повернулся в мою сторону и удивлённо похлопал зелёными глазами.        — А как же «планы»?        — Думаю, пара часов не заденут их слишком сильно. Да и как отказать в помощи заведующему?        — Моя девочка, — елейно расплылся в улыбке начальник, гордо завинчивая последние болтики на бронхофиброскопе. — В таком случае, может, мне удастся украсть тебя на кофе после этого?        — На кофе, который тебе нельзя? — намекнула я на его аритмию, к слову, обсудить которую ранее возможности так и не представилось.        — Воу, полегче. — Он убрал с пациентки мою руку вместе с маской и медленно ввел бронхоскоп ей в трахею, фиксируя блок управления второй и заглянул в окуляр, — мой мотор ещё на многое способен. И не надо слушать всяких пустословов: брат красиво манипулировал персоналом, не более.        — Согласна на зелёный чай. Так что, выходит, это — неправда?        — Вот сама и будешь его пить. Он склонен преувеличивать. Всё не так страшно, как может показаться. Я в норме.        — Хотелось бы верить…        Сама по себе процедура лаважа довольно скучна, но одновременно и крайне волнительна для анестезиолога, особенно, когда эндоскопист командует: «раствор». Это значит, что примерно пятьдесят-шестьдесят миллилитров тёплого физиологического раствора, а иногда и сто, будет введено в область бронха, а затем аспирировано оттуда с примесью слизи и бактерий, в общем, всего того, что содержится внутри. В момент так называемого «утопления» пациента обычно происходит снижение концентрации кислорода крови, так как проникающая поверхность резко сокращается из-за жидкости. Именно в этот момент происходит лёгкий приступ тахикардии и маниакальное желание вернуть маску на место, но пока хирург не «доковыряется», сделать это не удастся.        В целом, всë это действо занимает минут тридцать, не больше, причём, вместе с осмотром пищевода, но время тянется на стрессе неимоверно долго. К слову, я успела раз пятнадцать передумать по поводу опухоли, пока Марк наполнял пробирки, и разволноваться по поводу беспокойства Аргуса, который в последнее время крайне ревностно относился к моему обществу. Нужно было предупредить его, иначе потом, как ни крути, придётся терпеть на себе взволнованный взгляд избранника. А виной тому — наше трогательное воссоединение с наставником, коему он явно не был рад, и ощущал себя более безопасно, когда мы были в ссоре.        Во мне боролись две противоречивые гипотезы. Одна из них кричала на ухо о том, что первое впечатление обманчиво, и братья на самом деле близки, ну или, по крайней мере, дружественно расположены по отношению друг к другу. А вторая — о том, что на самом деле они давние соперники, которые привыкли к стилю оппонента, и теперь очень подозрительно относятся к каждому его, даже малейшему, действию. Откуда тогда эта забота и снисходительное поведение? Просто родственные узы? Или же, всё-таки между ними есть любовь, которая важнее неприязни и недомолвок?        Была ещё одна теория, которая казалась мне более правдоподобной. Она заключалась в том, что близнецы знают друг друга слишком хорошо для того, чтобы позволить себе пренебречь приёмами каждого из них. Уверена, Аргуса ни капли не беспокоил непосредственно Марк. Его волновала я, способная повестись на уловки младшего, сама того не осознавая: ведь именно он имел харизму, способную растопить сердце любой женщины. А Марка в свою очередь раздражала моя расположенность к его полной копии, которого он считал воистину лучшим игроком, чем он сам. А всё потому, что последний имел осторожность и не был поклонником импульсивных поступков, что, естественно, в тактике и стратегии давало ему безоговорочную фору. Иного объяснения найти сложно…        А ещё меня не покидало ощущение, что мальчики играют между собой, доказывая друг другу вот уже много лет нечто, что никак не поддавалось восприятию женского разума, что-то не связанное со мной лично. Вот и как, простите, мне не опасаться собственных умозаключений?!        — Зефирка, — пощелкал пальцами прямо у меня перед носом наставник, пытаясь привести в чувство, — отомри. Мы закончили, спасибо большое, — и осторожно положил свою ладонь поверх моей, убирая маску с лица пациентки.        — Прости, задумалась немного…        — Хорошо себя чувствуешь? — настороженно усмехнулся хирург. — Рассеянная ты какая-то…        — Да-а, — сморгнула я свою задумчивость и мило улыбнулась, уверив глазами, что ему не о чем волноваться.        — Тогда, увидимся в восемь?        — Да.

***

       Нейрохирургическая операционная оказалась настолько белой, что, пожалуй, это было просто незаконно. Аргус позвонил около шести и попросил подняться к Сэму на консультацию, ведь уже послезавтра мне придётся заменить его, приняв на себя ответственность за дедушку, которого сама же сюда и направила. Была ли я готова к этому? Конечно, нет. Но показать слабость — означало подписать себе смертный приговор в глазах коллег и младшего медицинского персонала. Но более всего мне требовалось доказать собственной персоне, что я способна на многое и готова к переменам. Ощущение постоянно меняющихся обстоятельств и окружения не покидало ни на минуту. Каждое мгновение происходило что-то, что заставляло меня подстраиваться, изменять мнение, чувствовать новое, переживать. Это и есть настоящая жизнь. К ней стоит привыкнуть.        — Как тебе? — осведомился чёрный как нефть анестезиолог, весьма игриво наблюдающий за моим небольшим замешательством и странной неспособностью переступить порог.        — Уютненько…        Нет, я знала, что операционные сильных мира сего напичканы как космические корабли, но даже не могла представить насколько. Глазу совершенно не за что было зацепиться. И не потому, что оборудования мало, а потому, что оно пребывало в количестве, невозможном по всем законам физики и геометрии. Простор помещения скрадывало какое-то невообразимое количество аппаратуры, причём от микроскопической до гигантской. Сэм осторожно подтолкнул меня вперед и решил начать экскурсию, дабы неловкое молчание не удлинялось ещё больше. Надо признать, кое с чем я уже знакома, но вовсе не против повторной презентации, тем более, когда речь идёт о «машинах», стоимость которых исчисляется шестью нулями на конце.        — Добро пожаловать, — блаженно улыбнулся анестезиолог, шагая спиной вперёд, — в храм нейрохирургии. Один из нескольких.        Это был храм, воистину. Поражающий воображение своим масштабом и восхищающий людьми, которые каким-то магическим образом сведущи во всей представленной электронике. Уверена, помимо высшего медицинского, для работы в подобных условиях, требовалось ещё техническое, и IT, причём минимум.        — Давай пробежимся по оснащению бегло, тебе пока ни к чему изучать подробности. На данном этапе достаточно будет просто понимать, где и что находится.        Мой экскурсовод, облаченный в красивую тёмно-бирюзовую робу, уверенно зашагал по направлению к одному из внушительных гаджетов, попутно включая какие-то тумблеры на прилегающих поверхностях. Едва он поднял рычажки, над многосекционным креслом зажглась трёхуровневая лампа, походившая на некое паукообразное, которая могла создавать освещение с пяти разных точек, а, может, и того больше. Её можно было согнуть и разогнуть как конструктор, примеряя наиболее комфортный угол освещения.       От увиденного перехватывало дух. Всё здесь было похоже на декорации к «Космической Одиссее» или другому голливудскому блокбастеру, но никак не напоминало рядовую операционную. На огромных шарнирных треногах, с потолка свисали разнообразные мониторы, центры управления, на гигантской стойке крепился рентгенотелевизионный передвижной хирургический аппарат с С-дугой, по сравнению с которым я была просто хоббитом.        — Не знаю, правда, с чем ты знакома, а с чем нет, — пожал плечами Сэм, — давай начнём с навигационной системы, — и ласково похлопал по одному из футуристичных системников, ответвления которого расходились куда-то в стороны, — все навигационные системы в нейрохирургии имеют несколько базовых компонентов: камера, трекеры-метки, компьютер и программное обеспечение, ну и монитор, с которого считывает информацию операционная бригада. Вся эта история создана для того, чтобы хирург мог ориентироваться в структурах головного и спинного мозга. Принцип действия — а-ля банальный GPS: датчики собирают информацию в трёх плоскостях в режиме онлайн, передающуюся с отражающих сфер на инструменте — так она определяет угол наклона и его положение. В компьютере висят результаты КТ, МРТ, ПЭТ и так далее, но заморачиваться по этому поводу не стоит, это головная боль папы. Он в процессе работы выбирает и идентифицирует референтные точки, а потом, после загрузки снимков пациента в систему, происходит автоматическая реконструкция индивидуального анатомического строения с точечным определением очагов поражения в трёхмерном режиме. В целом, ясно?        — Эмм… Слишком приблизительно, — неуверенно покрутила я ладонью, боясь представить, что же будет дальше.        — Уже неплохо, — обрадовался анестезиолог и зашагал к огромному электронному напольному микроскопу, на одном из колен которого собственно и повис, — по глазам вижу — с этим ты сталкивалась.        — Да, пару раз. Только те, что приходилось видеть мне, были менее массивными и…        — Сюрреалистичными?        — Ага…        — В общем-то, обычный операционный напольный микроскоп, который в нашей хирургии — потолочный. Видишь ли, Аргус отказался от размещения основной аппаратуры на полу, так как это не гуманно по отношению к технике, если ты понимаешь, о чем я, — хитро подмигнул чернокожий мужчина, вот только понятнее мне не стало. Он покрутил большую двустороннюю голову микроскопа, представляя мне его со всех ракурсов.       — Одна из сторон используется хирургом, вторая же предназначена для медсестры, которая видит всё то, что видит он, и обеспечивает его руки всем необходимым в процессе. Не всегда он нужен, на некоторых операциях можно ограничиться бинокулярной оптикой, но это редко. А ещё, учитывая некоторые особенности роста и размера двух главных действующих лиц, можно сделать вот так, — он на что-то нажал и вытащил оптику по обе стороны от головы микроскопа не меньше, чем на тридцать сантиметров, но тут же вернул всё на место, — это называется: «раздвинуть ножки». Говорю на всякий случай сразу, чтобы ты не пугалась, когда Аргус попросит об этом Кису.        Я мысленно рассмеялась, представив свою неподдельную реакцию на данную фразу, произнесенную без предупреждения. Да, Сэмюэл знал, что моя нежная задница является предметом воздыхания начальства, об этом ему сказала Кэсси, во избежание неловких моментов с самого начала. Поэтому, как ни странно, ко мне проявляли неподдельный интерес все, кто хоть краем уха сумел расслышать слово «роман» или «любовники», относящееся непосредственно к нам с главврачом.       Сестры шептались, но уважительно, уверена, поливая за спиной ушатами грязи, и непременно улыбались во всё тридцать два, едва я появлялась на посту. Было странно, но меня этот факт ничуть не напрягал. Напротив, добавлял небольшую перчинку нашим отношениям. А узнавание каких-нибудь горячих подробностей о себе, так сказать в кулуарах, вообще неслабо встряхивает самооценку.        — Давай дальше. — предложил Сэм, усаживаясь на операционное то-ли кресло, то-ли стол. — Это — мобильный многосекционный стол с гидроприводом. Очень занятная штуковина, к слову. Буквально — позволяет сложить человека вчетверо при необходимости. Дальше, — он повернулся в пол-оборота, представляя моему вниманию какой-то выключенный телевизор со встроенной позади стойкой и блоком управления, — нейрофизиологический мониторинг. Эта система — настоящее золото, она полностью исключает повреждение жизненно важных центров. При приближении инструмента к такому центру возникает звуковой сигнал, всё просто. Но это ерунда по сравнению с тем, что привезут нам через пару месяцев — интегрированный интраоперационный томограф, — он внимательно оценил отсутствие у меня удивления. Хотя, в данной ситуации, скорее ожидалось предобморочное состояние.        — О, ну ясно, — расстроился мужчина, — удивить не удалось, ладно. Надеюсь, ты проникнешься этими игрушками попозже.        Сидя на столе, он бегло указывал мне на аппаратуру, которая располагалась вокруг на стойках, или на потолочных шарнирах.        — Дальше — не так интересно. Ультразвуковой и вакуумный аспиратор, электрический бор для обработки костной ткани, высокочастотный коагулятор, обычный и с набором для микрохирургии, ультразвуковой интраоперационный сканер, система для аутогемотрансфузии, система жёсткой фиксации головы и высокоскоростной трепан, но я понятия не имею, когда они уйдут в работу. Пока — просто пылью покрываются, вместе с аппаратом краниоцеребральной гипотермии.        — Через двенадцать лет, — неожиданно выдала я.        — В смысле?        — Ну, Аргус собирается начать заниматься головным мозгом к пятидесяти.        — О, — удивленно похлопал карими глазами анестезиолог, — ну, что ж. Тогда точно разойдётся вся эта братия по практикующим хирургам. Впрочем, не суть важно, сидеть на этой бандуре очень даже удобно. Что у нас дальше: наркозник, самый обычный, только на сорок тысяч дороже. У меня за стойкой аж четыре монитора пациента, позже расскажу — зачем. Здесь у нас, — указал он на отдельно стоящие тумбы в углу, — мини лаборатория. Всё то, что нужно — делаем на месте, особенно, когда дело касается длительных операций, а именно: газы крови и экспресс общак. Есть ещё анализатор на электролиты, но им я пользуюсь не так часто. Есть кардиосинхронизированный дефибриллятор и согревающий комплекс. Там — стойка с рентгенозащитной одеждой, поэтому, простите, беременяшкам к нам вход воспрещён. Убедительная просьба запастись тестами, которые придётся проводить ежемесячно, ну, и терпением.        — Будет сделано.        — Отлично. Вон, видишь, ту огромную батарею стерильных контейнеров? — Он указал на большой автоклав, поодаль от которого располагались термо- и ультрафиолетовые шкафы, вероятно, используемые в зависимости от типа или сплава металла, — слева находится большой нейрохирургический набор и микронейрохирургический инструментарий, микрососудистый и для малоинвазивного доступа. А справа — для межпозвоночных дисков, общий для сосудистой хирургии, всевозможные костные кусачки, ранорасширители, распаторы для позвоночника, фрезы для ламинэктомии, шины, пластины для фиксации, шпатели и щипцы для осколков. Ну и, — похлопал он по большой консервной банке, нависающей над столом, — рентген, типа С-дуга.        — Очень интересно, — потерла я рукой шею, судорожно пытаясь представить себе свою первую операцию в этой комнате, напичканной под завязку адской техникой.        — Не переживай, — Сэм приглашающе похлопал рукой по столу, на котором сидел, и я с удовольствием запрыгнула на него, ощущая изрядно натруженной поясницей, что небольшой отдых будет очень даже кстати. Да, именно так мы всё и вынуждены расплачиваться за прямохождение: грыжами, протрузиями, искривлением и прочим.        — Просто непривычно, волнительно…        — Всё запомнится со временем. Есть несколько нюансов, к которым стоит быть особенно внимательной: во-первых, всё, что длится более трёх часов — автоматически уходит под общую анестезию, всё, что меньше и в области поясничного — под спинальную. Анестетики вводишь в субарахноидальное пространство. Второе: если хирург попросит тебя о снижении давления для уменьшения кровопотери или улучшения визуализации — сначала подумай о риске спинальной ишемии, особенно, когда пациент пожилой. Если риск велик — шлешь хирурга нахрен и просишь начать переливать пациенту собственную кровь, так безопаснее.        — Отличный совет, спасибо.        — Не за что. В-третьих: при положении пациента на животе, выбирай венозный доступ самого крупного диаметра и не забывай про интраартериальный мониторинг давления в случае серьёзных сердечных патологий, но исключительно на многоуровневых операциях. Пациент обычно будет лежать на валиках или раме Уилсона, однако не стоит забывать про риск воздушной эмболии в таком положении. В-четвёртых: газы крови каждые 3 часа после первых четырёх часов операции, потом ещё спасибо мне скажешь. Если хирургия до десяти часов — два раза делаешь общак, контроль красной крови и тромбоцитов. Где-то со второго часа — начинай неагрессивную заместительную терапию, но не перелей. Делай всё в стиле лёгкой любви, не усердствуй. Кстати, как долго ты можешь обходиться без туалета?        — В смысле?        — В прямом. Сколько ты можешь не пи́сать?        И тут я задумалась… А действительно, сколько? Обычно в отделении общей хирургии не проводят вмешательств, которые длятся более десяти часов. Даже больше шести — уже редкость. При этом никогда не возникало проблемы — отлучиться на пару минут, оставив вместо себя анестезиста. А что, если здесь всё иначе? Я же не выдержу! А как же Киса?! Надо поговорить с ней — она же женщина. Наверняка у неё есть какие-нибудь секретики, позволяющие стоически выдерживать подобные экзекуции.        — Не знаю, — Боги, конечно же, я знаю! Я прекрасно осведомлена о том, что больше пары часов терпеть не в состоянии, но сохранить лицо важнее. — Наверное, недолго.        — Ну ничего, — лучезарно улыбнулся Сэм, толкнув меня плечом в знак поддержки, — будем учиться. Зато знаешь, какое счастье — выйти из хирургии и бегом в туалет?! Мы с Аргусом как-то шестнадцать часов оперировали — чуть не сдохли и еле добежали. Стоим вдвоём в уборной с ощущением оргазма в мочевом, смотрим друг на друга и ржём, как два придурка, стонем…        Нет, за шестнадцать часов, пожалуй, я лопну и ошпарю ноги.        — Лучше этого может быть только сон на полу операционной после того, как пациента забрали в реанимацию, — обратился к воспоминаниям анестезиолог, стараясь свести на нет мои переживания. — Знаешь, когда хирург бросает все инструменты и просто ложится на пол, а ты отключаешь подачу газа и ложишься рядом. На абсолютно ледяной пол, который работает как холодный компресс на больную спину, и сразу накрывает ощущение, будто ты проваливаешься в пропасть, в какой-то момент перестав чувствовать собственное тело, а потом засыпаешь. Но только до тех пор, пока уборщица не пизданëт вам обоим шваброй…        Мой, почти беззвучный, истерический смех в ладошку, кажется, ни капли не поднял ему настроение. Он был немного мрачен, вспоминая ту ужасную, вполне реальную, физическую боль, с которой сталкивается врач, отстояв почти сутки у стола. Это не сравнимо ни с чем, я верю. И знаю точно, хирургу сложнее в десятки раз, ведь у ангелов-хранителей есть выбор, а у них нет. Выбор: если пациент стабилен — растянуться на полу на пару минут, если сил нет терпеть, или сесть на ближайшую стойку с оборудованием. Хотя для наших задниц почти всегда предусмотрен стул, чем «механики» не могут похвастаться на постоянной основе…        Мне захотелось его обнять, по-дружески, придать сил, подбодрить, и я сделала это, получив вместо благодарности усталую усмешку и немного грустный вздох. Вот уж теперь точно не понятно, кто кому помогает…        — Хочешь ещё один совет? — Внезапно осведомился Сэм, разорвав короткие объятия, — он личный.        — Конечно.        — Не давай себя в обиду.

***

       — Это самая быстрая биопсия в моей жизни! Ты просто профи! — Я состроила максимально восхищённый взгляд, превозносящий навыки хирурга в слегка ироничной форме.        Радостный, но немного усталый смех двух коллег наполнял практически пустынный кафетерий. В нём остались одни лишь заготовщики, нарезающие всё необходимое для правильного питания пациентов и врачей. А ещё в разных концах помещения сидели человек шесть, таких же, как и мы, полуночников, закончивших работу позже положенного времени и наслаждающихся вечерним кофе из автомата, за который, к слову, после восьми вечера можно было не платить.        — Кто ж знал, что это эхинококкоз?! — смущённо оправдался наставник. — Давно уже такого не видел… Это всё мои терапевты, — нарочито наигранно жаловался он, с нежностью негодуя по поводу неосмотрительности своих подчинённых, — засранцы, хоть бы на КТ направили. Там полная печень эхинококковых кист, я такое только в анатомическом музее видел в последний раз, курсе на третьем.        — Да уж, — поддержала его я, — зрелище не из приятных. Как представлю целую циклофиллиду внутри, аж тошнить начинает…        — А ты чая зелёного выпей, поможет, — указал он на мой восемьсотмиллилитровый стаканище с кофе, растянув губы в ехидной улыбке.        — Эх… Ты прав. Не нужно себя обманывать! Кстати, что теперь будет с пациентом?        — Ну, — закинув руку на спинку, Марк раскинулся на кресле и сделал небольшой глоток из своего стаканчика, — вариант тут только один — хирургия. Придётся вырезать все кисты до единой, пытаясь максимально сохранить ткани печени. Но, учитывая его стадию… Даже и не знаю, что из этого получится.        — Дуршлаг.        — Примерно так, да. Бедолага, — покачал головой наставник, всем сердцем сочувствуя его горю, — это сколько же лет надо было растить такое?        — Не меньше десяти, уверена…        На пару минут повисла тишина. Она позволила нам обоим немного расслабиться и насладиться видом из окна, где закат был практически неразличим на фоне плотных облаков, и от того не покидало ощущение неумолимо надвигающейся осени, хоть в наших широтах её понятие было сильно преувеличено. Разве что солнце было тусклее обычного. Хирург о чём-то задумался, нервно постукивая пальцами свободной руки по спинке кресла и не отрывал глаз от наполненной автомагистрали, по которой люди уезжали из всевозможных бизнес-центров по домам. Такие вечерние посиделки были крайне атмосферным занятием. Приглушённое, почти отсутствующее внутреннее освещение кафе, натертые до блеска кафельные полы и стойки, запах дезинфицирующих растворов, кухонных заготовок, и немного аромата парфюма моего собеседника. Основной свет исходил извне: откуда-то со стороны шоссе, где придорожными фонарями был усыпан каждый метр бетонного полотна, и я ещё не говорю о габаритах и фарах огромного количества машин, а также неоновых вывесок здания, располагающегося напротив.        — Сэм, — неожиданным образом обратился ко мне наставник, не отрываясь от вечернего городского пейзажа, — я хотел ещё раз извиниться за моё поведение тогда. Я напугал тебя. Мне жаль, что так случилось, — он опустил глаза куда-то вниз, прочь от великолепного вида, но лишь на мгновение, а затем устремил взор на немного растроганную женщину. — Я склонен к разного рода эмоциональной нестабильности, не знаю, где именно произошёл сбой, однако — это так. В основном, способен держать себя в руках, но иногда… В общем, ревность — особенно губительное для меня чувство. Мне хотелось бы надеяться, что ты по-настоящему способна простить мне мою несдержанность.        Вот сейчас я видела искренность. Настоящее, неподдельное покаяние. Оно было в глазах цвета бирюзовой глубокой воды, той самой бездны, которая начинает со временем всматриваться в тебя, если слишком долго не отводить взгляд. Наверное, это было впервые. Первая чистейшая эмоция раскаяния за всё время, проведённое с ним рука об руку. Признаться честно — это обескураживало. Никаких сомнений, никаких доказательств непонятного генеза, никакого ожидания ответа или снисхождения. Его слова больше походили на попытку очищения собственной совести, в коей я не нуждалась вовсе.        И я не питала иллюзий в его ненамеренной резкости. Просто в момент, когда чувства начинают расти, их может убить что угодно, точно так же, как может закалить. Вопрос лишь в том, каковы границы дозволенного. И я показала ему свои. И будет ложью сказать, что я не жалела об этом, что не думала: «а что, если всё было бы по-другому?». Жаль, что к жизни не выдают инструкции — это верно. Он хороший человек, я знаю точно. Хороший, заботливый мужчина. Импульсивный, немного эксцентричный, отличного ума, но отвратительного характера. Впрочем, кто я такая, чтобы судить? Можно подумать, я мисс Вселенная в этой категории…        Гнев утих. Полностью. Обиды рассеялись, словно пыль на пустынной дороге, как только моё сердце занял некто другой, но точно такой же. Право слово, никогда бы не подумала, что окажусь в подобной ситуации. Меня целиком поглотила любовь к его брату, но точно так же беспокоили невзаимные чувства Марка, которые, волей-неволей, заставляли меня чувствовать себя виновной перед ним за то, что не могу дать ему желаемое. Я иногда вспоминала сладкий вкус его губ и ощущение отсутствия контроля, которое так сильно разгоняло сердце, но каждый раз приходила к выводу, что губы Аргуса для меня слаще. Почему-то именно его глаза дарят долгожданное спокойствие и умиротворение, запах его кожи хочется вдыхать часами, поэтому я стала так часто засыпать у него на груди. Его голос может заставить расслабиться, свернувшись калачиком у его ног, а поддержка и отдача — вовсе новый опыт для не очень-то удачливой на романтическом фронте меня. Он любит готовить мне завтрак, на полном серьёзе считая, что сытая женщина — ласковая женщина. Честно говорит о своих желаниях, намерениях и переживаниях. Однако, что за мёд, в котором не будет ощущаться горечь душистых полевых цветов?        Да, он законченный трудоголик, довольно строгий начальник, и иногда мне кажется, что он всецело готов положить свою жизнь и здоровье на алтарь карьеры. Хотя, есть в нём и задатки семьянина, что важно. Правда, они настолько малы и видоизменены, что различить их — та ещё задача. Пару раз мне даже приходилось ругаться на него за то, что он до половины четвёртого не отлипает от ноутбука лёжа в постели, не давая мне нормально спать из-за звука вихрем проносящихся по клавиатуре пальцев, и себе — из-за постоянно висящих недоделок, которые, к сожалению, никогда не закончатся. И это я уже не говорю об ответе на телефонный звонок во время секса… Естественно, экстренный и очень важный.        Каков Марк в любви я не знаю, быть может, это и хорошо. Можно только догадываться о том, какой он любовник, какой ревнивец и сколько в нём заботы и чувств, ведь с этим мне уже не придётся столкнуться, но я не жалею. Мне хватило неуравновешенного Ричарда, который предпочитал бокалу вина перед телевизором и собственной девушке клубы всего побережья, случайные встречи давних «подруг» и «друзей», полноценную жизнь без выраженных обязательств и ответственности, по крайней мере, в ближайшие лет десять. Теперь мне хочется чего-то стабильного. Не идеального, а именно твёрдого в убеждениях, не шаткого, способного держать себя в руках. И пусть будет куча недостатков, не важно. Думаю, если женщине не требуется преодолевать трудности, она может по праву считать себя овощем.        — Марк, — я решилась, потянулась и взяла его тёплую ладонь, крепко сжав в обеих руках и разместив этот «замочек» прямо посередине стола, — я не злюсь. Прошло достаточно времени для того, чтобы я поняла тебя и твои эмоции. Спасибо за искренность.        — Малыш… — с надеждой посмотрел на меня наставник, сжимая мои пальцы своими. Трудно сказать — о чём конкретно он подумал в это мгновение. Быть может, решил, что не всё потеряно и у него есть шанс вернуть мои былые переживания — пожалуй, маловероятно. А, может, это была интерпретация слова «спасибо».        — Нет, — уверенно отрезала я, - не твоя.        Какой бы интерпретацией его слова не являлись, мне необходимо было поставить точку в его игре. Попытка номер «сколько»? После того, как он сказал, что не станет мешать — действительно, никаких провокаций не наблюдалось, но вот глаза… Они не могут врать, особенно, когда смотрят на что-то, к чему испытывают особенный интерес.        — Моя, — шёпотом перебил меня хирург, выдав немного грустную усмешку.        — Ты правда дорог мне и я люблю тебя. Очень.        — Как друга?        — Прости…        — Да ладно, расслабься, — вновь откинулся на спинку кресла наставник, максимально лучезарно улыбнувшись, и забрал руку, — каждому мужчине когда-нибудь приходится это слышать. Не бери в голову, — и уставился куда-то в безлюдный зал.        — Я люблю твоего брата. И хочу, чтобы у нас всё сложилось.        — Наверное, ему будет приятно узнать об этом, — зеленоглазый мужчина продолжал пялиться вглубь кафетерия, не обращая ни малейшего внимания на мою настороженность.        — Я буду счастлива, если ты отпустишь меня и позволишь нам быть вместе. Марк? Куда ты смотришь?!        Его весьма целеустремленный взгляд ужасно меня напрягал, однако, повернуться в направлении объекта любопытства было роковой ошибкой. Не думаю, что это произошло осознанно, просто, когда собеседник упрямо что-то разглядывает — так и тянет поддаться тому же. И да. Я обернулась.        В пустом и довольно тёмном зале, на среднем ряду примерно в трёх столах и, соответственно, четырёх-пяти метрах от нас, вдохновенно потягивая из своего стаканчика, насколько я знаю, флэт уайт, расслабленно устроился вполне себе счастливый Аргус, появление которого внезапно осталось незамеченным. Он улыбался и смотрел прямо на нас, подпирая голову одной рукой. Даже мельком взглянув на избранника, я сразу поняла — он всё слышал. К щекам тут же хлынула кровь, бесстыдно сдавая с потрохами ужасное смущение и некоторую панику, ведь всё должно было быть не так!        — Сколько он уже сидит тут?! — тихонько зашипела я на Марка, вся преисполненная секундным замешательством, а от того мои действия казались ещё более глупыми, ведь вместо того, чтобы поздороваться и улыбнуться в ответ, я решила спрятать голову в песок. Как первоклассница, Боги…        — Минут пять.        — О, Господи… — нет, нужно как-то выходить из ситуации, только как?! Я ужасно себя веду, ужасно, это какой-то приступ смятения, не иначе. Просто так не должно быть! Я не должна была сказать это первой! А если я сейчас повернусь и сделаю вид, что всё в порядке, это будет вдвойне плохо выглядеть, ведь он уже увидел мое испуганное лицо и судорожные перешептывания! А если сделать вид, что я-таки ничего необычного не озвучила?! В конце концов, это же было сказано его брату, а не ему! Может, я ещё не готова сказать это лично! Хотя, кого я обманываю…        — Я тебя выручу, зефирка, — снисходительно улыбнулся наставник, встал из-за стола, потянулся, а затем, проходя мимо меня по направлению к главврачу, неожиданно наклонился к моему ушку и прошептал:       — Как друг. Хоть меня и не устраивает этот статус.        Затем выпрямился и уверенно зашагал дальше, но, как только поравнялся с братом, остановился, толкнул старшего в плечо, с наигранной гордостью и возмущением сообщая:        — Отшила меня! Видел?! Хорошая, поздравляю, — усмехнулся хирург, подмигнув близнецу, — пойду переодеваться. Пора домой.        Вскоре Марк вышел и мы, как оказалось, остались наедине. Я сидела истуканом и боялась повернуться ещё раз. С его стороны не было слышно никаких движений, он сверлил взглядом мой несчастный затылок, определённо, затаившись в ожидании чего-то. Аргус не был зол или недоволен. Напротив, всплеск некой неисчерпаемой солнечной энергии произошёл буквально пару минут назад. Это можно было ощутить в воздухе и даже кожей. Она исходила с его стороны и постепенно затухала по мере смирения с данным обстоятельством.        На сколько я могу судить — место не самое романтичное для признаний. Больничный кафетерий, реанимация, ординаторская: все эти помещения не предназначены для любви, даже несмотря на то, что многие пытаются опровергнуть этот факт. Боюсь, мы просто обязаны сделать вид, что ничего не произошло. Ведь только так мы сможем насладиться этими словами в полной мере и чуть более приятной обстановке, но позже.        Неловкая пауза должна была закончиться быстро. Я ощущала себя настолько сконфуженно, что так и не решилась повернуться, встать или подойти. А он — как раз наоборот: был готов к продолжению в любом из вариантов развития событий. Спрятав лицо в собственных ладонях, я внимательно прислушивалась к каждому его неспешному шагу. В это мгновение мною правили мысли о том, что хирург не должен здесь находиться. Он честно получил лишний день удалёнки от Тома, а потому — обязан смотреть сериал в постели и допивать растворимый комплекс витаминов! Или работать, на крайний случай, снова до четырёх утра! Я слышала всё: как он подошёл, как встал рядом, как почти неслышно усмехнулся…        А через секунду меня насильно подняли с места, попутно отрывая руки от смущённого лица и мягко укладывая их на крепкие мужские плечи. Но поднять голову я не могла во избежание сгорания со стыда, поэтому уткнулась в его грудь и робко засмеялась. Сама ситуация казалась мне крайне несуразной, неправильной, но такой забавной! Забавной, в первую очередь от собственного ребячества, коего моим идеалистическим убеждениям серьёзно недоставало. Я всю жизнь пытаюсь что-то планировать, распределять, но подобные моменты напрочь выбивают из колеи. Они не поддаются прогнозированию.        Он крепко обнял меня и прижал к себе, от чего на моих сентиментальных глазах выступили слёзы. Совсем чуть-чуть, в такт растущему счастью, наполняющего его изнутри с каждой минутой всё больше. Я чувствовала это всей поверхностью кожи, соприкасающейся с ним. И это было прекрасно. И не нужно никаких разговоров, никаких слов в принципе, для того, чтобы ощутить взаимность, которая связывает двоих людей из восьми миллиардов.        — Я решил встретить тебя и предложить поужинать где-нибудь вне дома. Что скажешь?        Его голос всё ещё имел небольшую болезненную хрипотцу, но, даже несмотря на это, был слаще мëда. Мы не виделись пару дней, но, казалось, прошла целая вечность, подарившая нам эмоции долгожданного воссоединения, словно разлука была полугодовой, как ни странно. Мне нравилось чувствовать это и непременно хотелось запечатлеть в памяти как можно больше таких волшебных минут, ведь всё в любви имеет свойство затухать. Надежда на то, что именно нас эта участь обязательно должна миновать, была очень наивна, но так мила.        — Звучит соблазнительно, — передразнила я главврача, невнятно всхлипнув и подняв, наконец, слегка блестящие от слёз глаза. И что только на меня нашло…        — Ты плакать собралась? — Обеспокоенно улыбнулся Аргус, убирая с моей щеки глупую, ничуть не обоснованную солёную каплю, — что случилось?        — Просто, — застенчиво улыбнулась я, — разнервничалась, а потом… В общем, такой трогательный момент…        — О, надо же, — умилялся главврач, — у кого-то овуляция… Доктор Квон гормоны отменила?        — Аргус!        — Я тоже люблю тебя.