..И всходит солнце

Под кружевным абажуром тускло горела желтым светом лампочка. Только начинало вечереть, но за окном громыхала близкая гроза и было темно, как ночью. Искуственный свет резал раздраженные глаза и заставлял жмуриться мальчика, зажимающего рот рукой, лишь бы не издать лишнего звука. Голова страшно болела, и он чувствовал, как сквозь ладонь, которой прикрывал рану на виске, просачивается кровь. По стене скользила длинная тень. Ходила туда-обратно, от одного угла к другому. Мальчик следил за ней безотрывно. Его маленькие грустные глаза с годами совсем не изменятся, разве что красновато-фиолетовые круги под глазами от недосыпа и постоянных слез станут чуть глубже и скрасятся мимическими морщинками. Не изменится и его безусловная любовь даже к этой длинной тени, принадлежавшей высокой широкоплечей женщине с длинными густыми косами, спадающими ей на грудь, когда она наклоняется к мальчику. - Ну почему ты не умер? - спрашивает она дрожащим голосом, будто сама ещё чуть-чуть - и заплачет. Замечает, как он прижимает руку к ране на голове и заставляет повернуться. Глядит на лысое кровоточащее пятно там, откуда вырвала клок волос, так отвратительно похожих на её собственные, и бьёт наотмашь, без усилия или желания. За те семь лет, что она была матерью, желание у неё осталось лишь одно - чтобы то, что она родила, исчезло. Мальчик кивнул, будто понимая, о чем думает мама. Он сам виноват. Друг посоветовал ему то, что делал сам, когда мама на него злилась : " Я извиняюсь и говорю, что люблю ее, и мы быстро миримся" - сказал он. - Прости меня пожалуйста, мамочка, я люблю тебя! - вскрикнул он, будто мама могла не расслышать его в первый раз, - Я люблю тебя! Лицо матери перекосилось, словно она почувствовала сильную вонь, и она повторила то, что сказала и в первый раз : - Ну зачем ты родился? Почему не умер у меня в утробе? И ударила снова, прямо в кровоточащую рану на виске. Мальчик упал на колени, схватил ее за юбку : - Прости меня, пожалуйста... - повторял он, сам не зная, что сделал не так и зачем извиняется. Женщина отшатнулась, грубо вырвав подол юбки у него из рук, и пнула в живот. Бесполезный маленький кусок мяса, который она вытолкнула из своего тела, жалко заскулил. Мать небрежно откинула косу обратно за спину и ударила прямо по позвоночнику, заставив распластаться на полу. - Зачем ты родился? Зачем?! - вскрикивала она между ударами. Все, что принесла ей беременность и материнство - больные ноги и пожизненная обуза в виде сына, такого же приставучего и ранимого, как и её муж. Одно только небо знает, сколько раз она хотела задушить его подушкой, пока он спал. Сколько раз думала подсыпать отраву для крыс ему в суп. Сколько молилась, чтобы его просто-напросто сбила машина или зарезал какой-то отморозок в подворотне. Ей не нужен был муж. Не нужен был ребёнок. Маленькая копия отца когда-то станет взрослым мужчиной, когда-то захочет женщину, когда-то заимеет собственных детей... Если не умрёт как можно раньше. Если бы только она могла убить его. Если бы только могла прервать этот круг. Если бы только могла. Мальчик снова всхлипнул от боли. Мать взвыла от отчаяния, запустив пальцы в волосы и, схватив сына за шиворот, с размаху ударила головой об стену. *** 10 лет назад - Пора вставать, - лёгкое прикосновение к щеке заставило Минцзюэ проснуться. Раскрыв глаза, он уставился на отца, склонившегося над ним. - Ты просил разбудить пораньше, - мягко произнёс Алан, будто извиняясь за что-то, и, не поднимая головы, отступил на пару шагов. - Ты мне снился, - сказал Минцзюэ, садясь на кровати. - Ого. И что я там делал? - Да ничего особенного. Минцзюэ потянулся, чувствуя приятное натяжение в мышцах. Склонил голову набок, растягивая шею. Возможно, стоило рассказать про свой странно-реалистичный сон, но Минцзюэ решил, что не стоит. Судя по припухшим красным глазам отца, ночь у него выдалась не лучшая. - Одевайся, я буду на кухне, - сказал он и оставил Минцзюэ одного. Ему почему-то казалось, что он всё ещё спит. Мыслей в голове не было совсем, несмотря на то, что невыспавшимся себя он не чувствовал. По телу пробежал холодок - занавески всколыхнулись от порыва ветра. Минцзюэ ощутил холод и на щеках - коснувшись их, он почувствовал влагу. Бездумно застелил постель, натянул майку и штаны, расчесал волосы... Ощущение нереальности происходящего все ещё не отпускало. Будто он все еще в своём сне, смотрит как бабушка бьёт его отца головой об стену. Минцзюэ знал, что после этого у отца ухудшилась память настолько, что он не мог выучить и четверостишья. С самого детства он привык записывать имена, предпочтения и истории других людей - всегда носил с собой ручку и блокнот. Блокнот и сейчас лежал на краю кухонного стола, раскрытый на странице с планом на день, как обычно, потрясающе подробный. Рядом с блокнотом стояли две тарелки с яичницей и салатом. - Не отпущу же я тебя без завтрака, - пояснил отец с улыбкой. Минцзюэ благодарно улыбнулся в ответ, садясь за стол. Папа всё-таки очень хорошо его знает. Может, это и из-за его записей. За всю жизнь он успел исписать уже тридцать семь блокнотов. Минцзюэ читал один из них - отец подмечал в нем такие черты, на которые он сам не обращал внимания. Может, поэтому его даже ни о чем просить не надо - сам догадывается. Минцзюэ всего-то попросил разбудить пораньше - а отец уже все понял. - Будешь Пете помогать? - Буду. У нас отбор скоро, а бегает он... - Всё так же плохо, - закончил отец за него. Минцзюэ поднял на него глаза и снова улыбнулся. Он будто в зеркало смотрел. Его с отцом внешнее сходство поражало почти всех. Разве что у Алана волосы были длиннее, с выбритыми висками, чтобы не так бросалось в глаза пятно вырванных волос, и возраст давал о себе знать мелкими морщинками. Надо же, его отцу уже почти пятьдесят, а он ещё даже не начал седеть. В детстве люди пятидесяти лет казались Минцзюэ стариками, но отец, казалось, после определённого возраста просто прекратил меняться. В его семье все старели очень медленно, и Минцзюэ надеялся, что так будет и с ним. В конце-концов они с отцом практически идентичны. А почему все говорили, что у Минцзюэ глаза матери, он не понимал. Форма глаз не та, и цвет другой... Разве что взгляд, пожалуй. - Грозный какой, - усмехнулся Аланбаярлах, - Не хмурься. Обычно не хмуриться ему говорила мама. У неё была такая же привычка - и морщинки между бровей у неё проявились уже к тридцати. - Давай я тебя заплету, - сказал Алан с улыбкой. Минцзюэ махнул головой : - Да не надо, будет жалко причёску портить. - Чем это вы там с Петей заниматься собрались, что ты сможешь её испортить? - Бегать, говорил же. - Бегают ногами, а не головой, - протянул отец, приподняв бровь. Он говорил совсем как мама, когда она подозревала Минцзюэ во лжи - так, будто бы верит, но смотрит, будто уже давно обо всем знает и будет гораздо лучше, если озвучить правду самому до того, как это сделают за тебя. Впрочем, Минцзюэ скрывать было нечего. - Ты с Петей очень много времени проводишь, - внезапно произнёс отец. Минцзюэ приподнял бровь. - Ну, он мой друг. - Я понимаю, просто... Вы с ним очень близки. - Потому что он мой друг? - А с девочкой я тебя ещё ни разу не видел. Ну, не считая Ю Цзинь и А-Лин. - И что? Женить меня собираешься? Отец неловко почесал шею и глуповато улыбнулся. Не глядя на сына, пробормотал : - Просто хотел сказать, что если тебя не интересуют девочки, то... Можешь сказать об этом. Любить тебя меньше мы с мамой не станем. Минцзюэ на секунду замер, обдумывая услышаное, и громко рассмеялся, забыв о том, что мама и братик ещё спят. - Пап, ты серьёзно? - Ну, это я на всякий случай... - Я не педик, ты шутишь? - Минцзюэ снова засмеялся, на этот раз уже тише. Алан неловко опустил голову : - Ну, хорошо, что так. - Ты чего вообще так решил, а? - Я же сказал, никогда не видели тебя с девочкой, ты всегда говорил, что тебе никто не нравится... - Чего я, должен за каждую отчитываться? И вообще, это не ты ли в школе только с девочками дружил? - Подожди, что значит "за каждую отчитываться?" У тебя всё-таки была девочка? И не одна? - Да там ничего серьёзного... - промямлил Минцзюэ, пытаясь придумать, как выкрутиться, не рассказывая, что отношений у него и вправду не было, но сексуальный опыт уже имелся, и довольно обширный. Девочки не считали его красавчиком, но его рост и огромная сила привлекали многих. Почти каждая тусовка или ночёвка заканчивалась тем, что какая-то девчонка увлекала его за собой в укромное местечко под завистливыми взглядами друзей. Как-то раз у него было даже с двумя : подружки были из тех, кто везде вместе. Для непьющего Минцзюэ эти интрижки были главным развлечением, когда все остальные были уже в подпитии. Но не сказать же об этом отцу! Для него одноразовые отношения с женщинами вообще были самым страшным преступлением. - Обычно там все одним свиданием заканчивалось. Они со мной ходили только чтобы через меня с Петей познакомиться, - соврал Минцзюэ. Выражение лица отца не изменилось, но Минцзюэ надеялся, что ему поверили. Главное, чтобы папа не рассказал маме - если она начнёт его спрашивать, то соврать ей не получится - как бывшая полицейская, мама чувствовала ложь сразу. Ещё хуже, если мама решит заглянуть в его сумку или кошелёк - у него с собой всегда были презервативы, так как часто приходились кстати. Несмотря на то, что мама, скорее всего, просто посмеялась бы и придумала ему какое-то новое прозвище, очень не хотелось, чтобы родители знали об этой части его жизни. Минцзюэ молча принялся за еду, надеясь, что отец не станет развивать тему. Он, к счастью, не стал. Через полчаса после завтрака пришёл Петя и Минцзюэ выскочил за ним на улицу, не впуская в дом. Не хватало, чтобы отец спросил бы у него, что там у них Минцзюэ за дружба. Он вполне мог бы, и на этом эта самая дружба могла бы и закончиться. Восторга Пете занятия бегом и повышение выносливости не приносили, но осознавая свое невыгодное положение перед предстоящим отбором, он решил сам попросить Минцзюэ о помощи. О чем, впрочем, пожалел уже после первого их занятия, когда весь красный и едва держащийся на ногах чуть ли не на спине Минцзюэ приполз к нему домой и дрожащим голосом попросил воды. Однако, каждый раз он стоически возвращался и все начиналось заново. Один черт знает, почему природа так с ним обошлась. Силы и ума ему хватало, меткостью и ловкостью он превосходил многих в их корпусе, но выносливость хромала на обе ноги. Пусть сегодня он справлялся чуть лучше, чем, например, неделю назад, он все ещё позади. Волосы налипли на лоб, грудь горит огнем, пока он снова взбегает вслед за Минцзюэ на холмик, потом вокруг парка, вверх по высокой лестнице и снова к холмику. И так десять раз. Минцзюэ, честно говоря, было его немного жаль, но не настолько, чтобы давать ему фору или замедляться. В конце-концов, бежали они налегке, а не как положено, с оружием и рюкзаком. Когда Петя заканчивает десятый круг, Минцзюэ успевает пробежать пятнадцатый, и будь он проклят, если в светлых глазах Пети помимо смертельной усталости не плещется ненависть. Не на него, скорее на собственную слабость. Он весь красный, тяжело дышит, пушистые волосы налипли на лоб смешными сосульками, а на белой майке растеклись огромные пятна пота на спине и под мышками. Они садятся на скамеечку у входа в парк и Минцзюэ молча протягивает ему бутылку воды. Перед тем, как попить, Петя выливает половину прямо себе на голову. - Чтоб меня, - со злостью шипит он, зарываясь пальцами в волосы, - Не видать мне ни отбора, ни А-категории. - Ты чего так сразу? - А ты-то не понимаешь. На самом деле, Минцзюэ все понимал прекрасно. Впереди их ждал отбор для того самого, особого проекта "Первая Виктория", как сказал полковник, посещавший академию. Как он сам выразился, это экспериментальный способ подготовки солдат, благодаря которому они должны превратиться в идеальных бойцов, верных, подготовленных и смертоносных. Отборочные соревнования ждали через два месяца. Тех, кто пройдёт отбор - как парней, так и девушек - ждала повышенная стипендия, и более того, гарантированное получение А-категории после окончания обучения. Конечно, устроить их тоже должны были далеко не в обычные войска. Когда Минцзюэ сказал об этом своим родителям, они были не в восторге : отец страшно перепугался, что Минцзюэ потом обязательно отправят в какую-то горячую точку, а мама сказала, что ему наверняка будут промывать мозги всякой херней, как и ей когда-то. Сомнений в том, что его выберут, у них не было. Минцзюэ и сам прекрасно понимал, что сравниться с ним в академии могут единицы. А превзойти - пожалуй, никто. Даже тренер говорил с Минцзюэ о проекте так, будто его уже выбрали. Возможно, так оно и было. Однако, надеясь, что это успокоит родителей и его самого, он сказал, что откажется от проекта, если ему запретят носить длинные волосы. Если, конечно, у него будет возможность отказаться. А с Петей все было наоборот. Его родители воодушевились идеей, что их сына могут выбрать для особого проекта. Они всегда считали Петю особенным, и не сомневались, что он пройдёт. Зато сомневался он сам. - Я уверен, что тебя возьмут. Ты сильный, умный, хорошо плаваешь, знаешь несколько языков. Тебя могут взять в разведку, - попытался утешить его Минцзюэ. Петя пожал плечами. - Могут. Не факт, что возьмут. - Так не факт, что и меня возьмут, и остальных наших. - Да не смеши меня. Ты пройдёшь. А-Лин тоже пройдёт, и Ю пройдёт, я уверен. Цзюэ, они берут лучших, - сказал Петя, подчеркнув последнее слово. - Хватит хандрить. В Цзунхуэя превращаешься. У нас ещё достаточно времени, справимся. Не Минцзюэ приобнял друга за плечо, пытаясь приободрить, но Петя лишь горько вздохнул, глядя ему прямо в глаза. - Цзюэ, ты вообще меня не понимаешь? Я никогда не достигну твоего уровня, никто из нас не достигнет. Как бы ты не мучился со мной, за что я тебе очень благодарен, мне никогда и не приблизиться к тебе. Думаешь, кому-то другому разрешили бы носить длинные волосы? Тебе пошли на уступки лишь из-за того, что они нуждались в таком студенте как ты куда больше, чем ты в них. - Это же мелочи. Мне все равно нельзя носить любую причёску, нужно их укладывать, как девочкам. У меня тоже уставная прическа, только женская, - попытался оправдаться Минцзюэ, ненароком откидывая косу за плечо. - Все равно, это можно только тебе. Потому что ты особенный. Мои родители всегда считали, что я лучше других по сути просто потому, что мне легко даются языки, я симпатичный и умею располагать к себе. Я в это и сам когда-то верил, но это же и близко не так! Может, если бы пошёл не в военку, то так бы и было, но сейчас что мне делать? Как мне не разочаровать маму с папой, когда в меня так верят? Ты-то своих никогда не разочаровываешь. У тебя всегда всё получается. Ты идеальный сын, идеальный солдат, блять, даже идеальный парень. Петя всплеснул руками и тихо выругался. Матерился он крайне редко, как и хандрил и жаловался. Обычно на свои проигрыши или неудачи он реагировал с улыбкой, но не сегодня. Никогда ещё Минцзюэ от него ничего подобного слышать не приходилось. Пытаясь хоть как-то оправдаться, Минцзюэ неловко промямлил: - Да ничего я... - Да как раз-таки чего! Конечно, глупо ожидать, что ты можешь понять, что значит быть посредственностью. Ты мой друг, Цзюэ, и я очень тебя ценю, но мне аж противно от себя, когда осознаю, насколько я слабее. - Чего сразу противно? Ты отличный парень, замечательный друг, ты красавчик, в конце-концов. Отставить нытьё, понял! Солдат ты или кто? Петя посмотрел на него так пронзительно, будто надеялся, что в его серых глазах Минцзюэ прочитает что-то важное, возможно, даже то, что изменит его жизнь. Но он ничего не увидел. Петя, словно поняв это, ударил себя по щекам и, как ни в чем не бывало, улыбнулся. - Прости меня, Цзюэ. Я сегодня сам не свой. - Я что, не так что-то сделал? В чем проблема? - Да ничего, правда. - Я что, тебя обидел? Так скажи, в чем дело, ты чего как девчонка? - Может и стоило бы мне родиться девчонкой, - засмеялся Петя, - Спасибо тебе за тренировку. И на этом все и закончилось. Ни Минцзюэ, ни Петя, не вспоминали об этом разговоре так, будто его и не было. Хотя, вроде бы, Петя пытался что-то сказать Минцзюэ, до того как в машину, где они находились, ударило РПГ. Возможно, Минцзюэ даже успел что-то услышать. *** Пусть Петя и называл его идеальным, думать у Минцзюэ получалось из рук вон плохо. С момента, когда нашли труп Линцзяо, прошло уже почти два дня и расследование продвигалось стремительно. Каждый день Не Минцзюэ на работу приходил раньше всех, а уходил последним. О работе думал просыпаясь, бодрствуя и перед сном. С Хуайсаном не виделся уже три дня - они просто не пересекаются. Честно говоря, Минцзюэ немного скучал по их неловким беседам, редким улыбкам, которые у него вызывал Хуайсан, даже по его вечным жалобам и капризам. Но профессиональный азарт не отпускал - каждый день он копал и копал глубже, надеясь покончить с делом как можно скорее, не чувствуя ни голода, ни усталости. Однако отдохнуть все же было нужно. Многие сотрудники советовали ему как следует передохнуть, а Фу Хуа сказала, что его круги под глазами теперь занимают большую часть лица и ему не помешало бы добавить в свой график сон. Впрочем, Минцзюэ и сам думал, что пора бы выпустить пар. Ему уже было куда лучше. Он решил навестить своего новоявленного молодого любовника и предложить ему поиграть в свою любимую игру. Правил всего-то два : нельзя разговаривать и проявлять хоть какое-то подобие собственной воли. Свои пристрастия Минцзюэ знал давно, просто на время подзабыл, когда начал строить долгие отношения. Но, к сожалению, женщины в его жизни больше нет, зато есть желание и возможность вспомнить то, что нравится ему больше всего. Сейчас это было как нельзя кстати : почувствовать, что абсолютно все в его власти. На самом деле было довольно приятно признаться самому себе и в том, что ему на самом деле нравятся лишь две вещи - беспрекословное подчинение и назначение наказания за неповиновение. Особенно назначение наказания. Если бы кого угодно можно было бы воспитать так просто. Не Минцзюэ отходит выпить воды и привести себя в порядок. Даже удивительно, галстук все ещё был на нем - мешает, лучше снять. Рубашку и брюки снимать нужды не было, да и желания в лишний раз показываться перед кем-то без одежды тоже. За спиной слышится невнятный стон - Минцзюэ поворачивается и довольно бросает : - Не расслабляйся, я с тобой ещё не закончил. Он почувствовал, что улыбается. На душе действительно было менее паршиво, чем обычно. Пожалуй, такое ощущение ему дарили только две вещи : спорт и секс. Однако спорт был частью рутины, а на секс, который ему нравился больше всего, соглашались единицы. Пожалуй, его вкусы можно было назвать немного необычными. Может быть, даже очень необычными, потому что даже Ли Ён, до процесса гордо задирающий нос, называя себя гуру постельных игр, уже через пару минут выл в подушку, размазывая слёзы по наволочке. И вот опять - стон за спиной перерастает в противный скулеж. Не Минцзюэ поворачивается - Ли Ён ревёт, как девчонка, утирая слезы руками, все еще стянутыми ремнем. Щурится от боли, когда касается щеки, на которой алеет след от удара и слизывает кровь с рассеченной губы. Хочется ударить ещё раз. Жалкий, слабый, бессмысленный пацан. - Ну и чего ревёшь? - холодно произносит Минцзюэ, присаживаясь рядом. Развязывает ремень, стягивающий запястья и снисходительно похлопывает по голове, - Чего, так больно? Сам же согласился, я ведь тебя предупреждал. Как и в прошлый раз. Тогда Минцзюэ было восемнадцать, и его безумно захотел какой-то пацан. Минцзюэ даже не пытался запомнить его имя. Зато запомнил, как он разрыдался после маленькой игры, которую ему предложил Минцзюэ. Правил всего-то два, но нарушать их тот пацан умудрялся постоянно, за что закономерно получил. Потом, избитый и заплаканый, он торопливо оделся и убежал. Но через две недели, когда ссадины и синяки зажили полностью, пришёл снова. Парней Минцзюэ никогда не любил. Ни за что не стал бы строить с ними отношения, и было противно даже смотреть на то, что у них между ног. Зато их можно было трахать так, как не осмелишься даже подумать о женщине. Что он, собственно, и сделал. - Ну все, хватит. Можешь сказать, если хочешь уйти. Он пропустил момент, когда Ли Ён забрался к нему на колени и стал вытирать слезы о его рубашку. Захотелось скинуть его с себя, но Минцзюэ сдержался. - Я не хочу уходить, - промямлил он. - Тогда хватит слезы лить. Как девка изнеженная. - Простите, оно само, - пробормотал Ли Ён, непроизвольно сжимаясь. Не Минцзюэ погладил его по спине, с удовлетворением проходясь пальцами по рубцам от ударов ремнём. - Успокойся. Мысли в порядок приведи, а потом отвечай. Я не хочу, чтобы на моей совести было изнасилование. Уж кого-кого, а насильников Не Минцзюэ люто ненавидел. Но ещё больше - тех, с молчаливого согласия кого оно происходит. В Сирии натолкнулся на мать, которая продавала свою шестилетнюю дочь любому желающему. И ему предложила - в обмен на пощаду. Женщин обычно Минцзюэ не убивал, но той тётке он выпустил кишки с особым удовольствием. И не пожалел ни разу. Ли Ён плакать перестал, но с колен Не Минцзюэ слезать не планировал. Обнимал за шею, положив голову на плечо. Что, надеется на ласковый секс с поцелуями и объятиями? Да ни в жизни. Парней Не Минцзюэ не любил. И ещё ни один из них не заслужил того, чтобы с ним быть мягким и нежным. В конце-концов, мужчины они, или кто? Ли Ён прижался к нему ещё ближе, распущенными волосами щекоча шею. Не Минцзюэ провел по ним пальцами - мягкие, послушные - и сжал, с силой дёрнув назад. - Красивые у тебя волосы, - произнёс он. - Не думал отрастить ещё? - Мешать будут, наверное, - заскулил Ли Ён, морщась от боли. - Почему же. У меня в свое время были длинные волосы, и отца тоже, и у моего брата очень длинные волосы. До пояса, представляешь? - З-здорово. - Жарковато, но совсем не мешаются, если правильно уложить, - бормотал Минцзюэ, - В косы, например. Да, именно в косы. - Сиди смирно, - велит Не Минцзюэ, и, несколько раз проведя рукой по волосам Ли Ёна, сплетает их с детства знакомым способом. Он едва слышно стонет от мягких прикосновений, контрастирующих с грубой и болезненной хваткой. Жаль только, что волосы у него короткие и тонкие, и недостаточно блестящие. Но на один раз сойдёт. Ли Ён улыбнулся, коснувшись получившейся причёски. Двух кос, немного грубоватых, но вполне симпатичных. Если бы только не очень коротких. - Тебе идёт, - прошептал Не Минцзюэ ему на ухо. Стоит надеяться, Ли Ён не передумает - сейчас отпускать его он был совсем не готов. Да и нежничать уже надоело. И, будто услышав его мысли, Ли Ён твёрдо произнёс : - Я остаюсь. - Хорошо, - выдохнул Минцзюэ и резким движением сбросил его с себя на кровать. Оглядел его подтянутое, покрытое синяками и ссадинами тело и, стянув с себя рубашку, кинул ему. - Прикройся. Ли Ён торопливо оделся и сел на кровати, ожидая указаний. Не Минцзюэ довольно улыбнулся - всего-то один раз стоило его выпороть за то, что открыл рот без разрешения - так сразу стал как шелковый. С косичками и в его рубашке он казался ну очень юным и хрупким, почти как подросток. На щеках расцвел очаровательный румянец, и от недавних слез они выглядели по-юношески пухлыми. И будто специально он обиженно надул губы, глядя снизу вверх заплакаными глазами. Ну прямо как... Не Минцзюэ сжимает его подбородок и заставляет задрать голову. - Говорить разрешаю, но только попробуй мне возразить, - говорит Не Минцзюэ, поглаживая разбитую нижнюю губу, - Всё понятно? - Да, дяденька. - Дагэ, - недовольно обрывает его Минцзюэ. - Зови меня дагэ. И на "ты". - Хорошо. Д-дагэ. Не Минцзюэ тяжело сглатывает. Он даже думать не хочет о том, что только что сказал. Лучше не думать. И лучше не думать о том, что лица Ли Ёна он видеть совсем не хочет. - Повернись. Он послушно становится на четвереньки, вжимая лицо в подушку. Не Минцзюэ ведёт ладонью по его бедру, с особым наслаждением отметив засохшую струйку крови с внутренней стороны, сжимает избитые в кровь ягодицы. - Больно? - Да, - шипит Ли Ён в подушку. Не Минцзюэ заставляет его повернуть голову набок и с силой ударяет по заднице. - Говори громче. - Мне больно! - хнычет он, комкая простыню пальцами. Не Минцзюэ хмыкает : - Всё ещё не слышу. Что, снова взять ремень? - Не надо, пожалуйста! - кричит Ли Ён, инстинктивно пытаясь отползти, но Не Минцзюэ заламывает его руки за спину, заставляя упасть грудью на кровать. Одной рукой сдерживая его запястья, торопливо расстегивает штаны, наблюдая, как дрожит покрытая синяками и ссадинами задница и сжимается от боли растянутая дырка. - Что, все-таки отпустить тебя? Хочешь уйти? - усмехается Не Минцзюэ. Ли Ён пытается поднять голову : - Нет! - А чего хочешь, а? - Я... - Давай, рожай уже. - Пожалуйста, ударь ещё раз! Я буду терпеть, правда! - Да ладно. Не Минцзюэ шлепает его, не жалея силы, и Ли Ён с громким криком дрожит и обмякает в его руках. Не Минцзюэ не сразу понимает, что его любовник уже кончил. - Быстро же ты сдулся, - смеётся он, - Ну что, заканчиваем игру? - Нет, пожалуйста... Ещё, прошу... - мычит Ли Ён, притираясь задницей к его паху. - Пожалуй, не буду. С тебя хватит, - говорит Не Минцзюэ, снисходительно похлопывая его по спине. Ли Ён вскрикивает: - Пожалуйста! Я так хочу тебя, дагэ! Не Минцзюэ едва сдерживает смешок. Ли Ён ведёт себя практически как безумный, хныча и виляя перед ним задницей, как течная сука. - Ты и так ведёшь себя как избалованная девица. Надоело мне это всё, - как можно серьёзнее говорит Не Минцзюэ, пытаясь не засмеяться в голос. Его давно так никто не веселил. - Прости меня, пожалуйста! Я больше так не буду! - Вот оно как. - Ну хватит дразниться! - Ли Ён плачет, как обиженный ребенок, хмуря брови и дуя губки, в то время как всем телом извивается, пытаясь самостоятельно насадиться на член. - Я все что угодно сделаю, я буду тебя слушаться, только выеби меня, дагэ, пожалуйста! - Шлюха - шипит Не Минцзюэ, входя в него одним резким толчком. Ему кажется, будто сам вот-вот кончит от одного только "дагэ", произнёсенного пусть и губами этого пацана. Голос у него низковатый, но когда кричит - совсем как у подростка. Жаль, конечно, что он уже давно не невинный, но воспитать его, пожалуй, удалось, и довольно быстро. Он будто знает, как себя вести, что говорить, как сочетать детскую невинность и совершенный разврат, чтобы одними словами возбудить до предела. Плачет и канючит, строит обиженное личико, пока принимает в себя член как на все готовая шлюха. Будто точно знает, что от него ожидают и как именно эти ожидания ему следует исполнить. Будто точно знает, кто именно должен быть на его месте. Не Минцзюэ обрывает мысль до того, как она закончится. Лучше не думать ни о чём. Ли Ён кричит в подушку, когда Не Минцзюэ входит во всю длину, и от боли так здорово сжимается, что его почти что хочется похвалить. Почти что. Всё-таки он пацан, а пацанов Не Минцзюэ не любит. Он любит только когда они кричат и плачут - и тут Ли Ён справляется на отлично, но похвалы всё-таки не заслужил. Не дотягивает. Он прямо-таки взвизгивает, когда Не Минцзюэ оттягивает его ягодицу в сторону, глядя, как из растраханного отверстия снова начинает тонкой струйкой вытекать кровь, с каждым толчком пачкая его член красным. Не Минцзюэ отпускает его руки, и они безвольными плетями падают вдоль тела. Ли Ён глядит на него затуманенным от слез взглядом и тупо спрашивает: - У меня что, кровь? - Да. - Я же запачкаю твою рубашку... Из его рта стекает струйка слюны, а глаза закатываются. Не Минцзюэ снова бьёт его по разукрашенной кровоподтеками заднице, приводя в чувство. - Не смей опять отрубиться, - шипит он, сжимает в кулаке тонкую косичку и тянет вверх. Ли Ён стонет, хватаясь за его запястье: - Прости, дагэ, не буду! Прости! Не Минцзюэ вжимает его лицом в кровать, все еще сжимая в кулаке косичку. Жаль, что такую короткую. Ли Ён громко плачет в подушку и между криками бессвязно извиняется. Не Минцзюэ замечает, что его собственные бедра уже покрыты кровавыми разводами. Задница, ноги, спина Ли Ёна - один сплошной кровоподтёк. Не Минцзюэ хлестал его ремнем по чему попало до тех пор, пока не надоело. На простыню под ним упало несколько кровавых капель. Ли Ён, будто чувствуя это, громко завыл: - Дагэ! Не Минцзюэ не хотел думать. Только не сейчас. Он почти неосознанно погладил Ли Ёна по голове, будто пытаясь успокоить, и прикрыл глаза. Его рубашка все равно не скроет того, что у Ли Ёна тело спортивное и поджарое, совсем не тощее, и кожа куда темнее. И волосы у него пусть и мягкие, но всего-то до плеч, и тёмно-коричневые, а не иссиня-черные. Ему двадцать один, вовсе не столько, сколько должно быть. Он всего лишь ломаная копия. Сломается - не жалко. Все равно не дотягивает. Не важно, почему Не Минцзюэ стали нравиться подростки. Возможно, не все. Возможно, один конкретный. Не важно, кто. Думать он не хотел. Если сейчас подумает об этом, то достанет табельный пистолет и вышибет себе мозги. Кобура лежит под пальто. Лучше не думать ни о чём. Ни о кобуре, ни о подростке с длинными волосами и тощим телом, ни о чём думать не надо. Ли Ён уже не кричит и не плачет, только тихо постанывает от каждого толчка, пока его глаза медленно закатываются. Не Минцзюэ переворачивает его на спину и бьёт по щеке. - Я, кажется, говорил тебе не вырубаться. - Про...прости, дагэ... Пожалуйста, не останавливайся... - бормочет Ли Ён, тянет к нему ослабевшие руки, пытаясь обнять за шею. Будто и не замечает, что простыня под ним уже пропиталась кровью, - Ещё, пожалуйста... - С тебя хватит. Уж слишком тебе нравится лежать пластом, аж засыпаешь, - зло усмехается Не Минцзюэ. Ли Ён пытается ухватиться за него, притянуть поближе. Так мило опушхие губки дрожат в немой просьбе. Не Минцзюэ выходит из него, кивает на свой покрытый кровью член. - Давай, если так хочется. Ли Ён сомневается лишь на секунду. Устраивается между ног Не Минцзюэ и берет в рот, слизывая собственную кровь, как желанное угощение. - Грязная шлюха, - бормочет Не Минцзюэ, поглаживая Ли Ёна по голове. Он с хлюпаньем заглатывает наполовину и смотрит снизу вверх, будто ожидая похвалы. Его нежные, мягкие губы ощущаются просто великолепно, когда он с причмокиванием отсасывает, втянув щеки. Облизывает, направляет член за щёку и специально мягко касается зубами, доставляя особенно острое, необычное удовольствие. - Какая же ты сука, - шипит Не Минцзюэ, за косу оттягивая Ли Ёна от себя. Он пьяно улыбается, рукой поглаживая его член. - Ну почему опять дразнишься, - хнычет он, облизывая блестящие от смазки губы, - Пожалуйста, дагэ... - Рот открой. Ли Ён послушно выполняет команду и Не Минцзюэ плюет ему в рот, грубо сжав волосы на затылке. Толкается прямо в глотку, заставляя принять член почти на всю длину, давясь с развратными хлюпающими звуками. Ли Ён шумно дышит через нос, пытаясь расслабить глотку, бьёт Минцзюэ по бедру и глядит на него мокрыми умоляющими глазами. Не Минцзюэ усмехается, похлопывая его по щеке: - Терпи. И, выйдя наполовину, толкается до самого основания, чувствуя, как судорожно сжимается горло Ли Ёна, практически так, будто его сейчас стошнит. Лицо краснеет так, будто он не может вздохнуть, слюна стекает по подбородку, а невнятное мычание, которое он издаёт, прокатывается приятной вибрацией по члену. Не Минцзюэ удерживает его голову и кончает в горячее нежное горло. - Проглоти всё, - командует он. Ли Ён послушно глотает и снова улыбается. - Хороший мальчик, - шепчет Не Минцзюэ, поглаживая его по голове. Ли Ён, словно ласковый кот, трётся щекой о его ладонь, выпрашивая ласку. - Я больше никого не хочу, кроме тебя, - бормочет Ли Ён, целуя его пальцы, - Ты самый лучший. - Рубашку можешь оставить себе. Хочешь - выброси, - говорит Не Минцзюэ. Оттолкнув Ли Ёна, застегивает штаны, встаёт и, достав из сумки кошелёк, отсчитывает пятнадцать тысяч. - На, заслужил. Мазь себе купи ещё от синяков. И от ран. *** Всё как обычно. Вэй Усянь от скуки начал считать, сколько раз в день госпожа Цзян обещает выбросить вещи Цзян Фэнмяня за дверь и то, сколько раз он с ней соглашается. Пожалуй, если бы он лучше знал математику, мог бы даже вычислить, на сколько процентов ежедневно растёт их ненависть к друг другу. Цзян Чэн с ним не разговаривает. Он только ходит в школу, делает уроки, и по ночам плачет. Вэй Усянь приходит к дверям его комнаты и слушает. И хотелось бы его утешить, но Вэй Усянь понимал, что сделает только хуже. Он прекрасно знал, что в этой семье он - никто. Сирота-приживала. Живёт здесь на птичьих правах и является причиной того, почему Цзы Юань снова кричит на Цзян Чэна. Её придирки перестали иметь смысл, она просто вымещает на нем свой гнев. Возможно, потому, что Цзян Фэнмянь на её оскорбления и пощёчины уже не реагирует, а Цзян Чэн даёт ей то, что она хочет увидеть и услышать. И совсем не важно, что он уже и сам не понимает, в чем виноват. Всё как обычно. Вэй Усянь был бы более чем рад, если бы Мадам Цзян вымещала свою злость на нём. Только бы оставила Цзян Чэна в покое хоть ненадолго. Он загоняет себя бесконечной учёбой и самокопанием, под глазами залегли синяки, а свои красивые волосы он сбрил под три милиметра - от нечего делать Цзян Цзы Юань обругала его причёску. Возможно, потому, что волосы ему достались такие же, как у Цзян Фэнмяня. Может, и просто так. Их брак трещал даже не по швам - что порвалось по шву, по нему же и сшивается. Он рвался, как простыня - хватит маленькой дырочки и ее можно рвать во все стороны, прикладывая минимум усилий. Яньли уже давно не приезжала. Постоянно переносит встречу, ссылаясь на важные дела с их с Цзысюанем бизнесом, но Вэй Усянь прекрасно понимал причину того, почему она так поступает. И не мог ее ни в чем винить. В прошлый раз, когда она приехала с визитом, Мадам Цзян только и делала, что жаловалась на мужа, несмотря на то, что он сидел рядом с ней. Яньли терпела долго, до тех пор, пока родители не начали буквально делить ее между собой, требуя принять или сторону отца, или сторону матери. Яньли тогда позвонила Цзысюаню, чтобы он забрал её, обняла на прощание Вэй Усяня с Цзян Чэном, будто невзначай напомнив, что двери их дома для них всегда открыты и они могут приезжать, когда угодно. И больше не появлялась. Единственная отдушина - переписки с друзьями - теперь тоже не очень помогала. Хуайсан стал нервный и грустный - волнуется за брата, которому, по его словам, все хуже. Даже свою привычку болтать без умолку оставил, и Вэй Усянь предполагал, что он боится рассказать лишнего. Ванцзи не изменился, но редкие просветы в нём личности, которые можно было заметить в разговоре, в переписке отсутствовали напрочь. Будто общаешься с роботом. И то, только до девяти вечера - в девять Ванцзи готовился ко сну, а оставлять на ночь телефон в своей комнате ему было нельзя. Единственная хорошая новость - через пару недель Вэнь Нина должны выписать, почти в два раза раньше, чем обещали изначально. Ему разрешили пользоваться телефоном по два часа, так что теперь они могли общаться каждый день. Всё , что беспокоило Вэнь Нина - как много занятий он пропустил, что потерял в весе и ещё минимум месяц не сможет вернуться к тренировкам по боксу. Вэй Усяня беспокоило гораздо больше. И многим он не стал бы делиться даже с лучшими друзьями. Даже самому себе было трудно признаться в некоторых вещах. Но чем хуже становилась обстановка дома, тем чаще он думал о Ванцзи. Вспоминал его вечно спокойный и ровный голос, тишину его комнаты, силу рук и тепло тела. Пожалуй, признаться он мог лишь в одном - он скучал. И соскучился. С Ванцзи было интересно общаться, его было весело дразнить и наблюдать за его реакцией, делиться мнениями на счёт музыки, будущего, и много чего ещё. И - главное - с ним было спокойно. Как будто рядом с ним отдаляешься от всего мира. Никого нет - только вы вдвоём. Он - как тихий шум холодного моря, как безветренный зимний рассвет и утренний иней. Холод, который гладит, а не кусается. На него, как и на красоту природы, можно было смотреть бесконечно. Вэй Усянь не хотел вспоминать, как сам поцеловал его в щёку. И не хотел вспоминать, что ему понравилось. Может, ему действительно нравятся парни. А может быть, ему просто нравился Ванцзи. Может и нет. Может быть, он действительно педик. От этой мысли уже и страшно не становилось. Первый шаг к принятию. А завтра суббота. И, пусть он ещё и не совсем выздоровел, стало уже гораздо лучше. И до концерта рукой подать. Хотя, учитывая последние события, Вэй Усянь думал, что одной только репетицией все не кончится. И не сказать, что это было бы плохо. Плохо Цзян Чэну. И Вэй Усянь сделал бы что угодно, чтобы ему полегчало. Он бездумно листал ленту в телефоне, сам не зная, что хочет найти. Дома пока было тихо, но выходить из комнаты без видимой причины не хотелось. Сейчас Мадам Цзян, чтобы вспыхнуть, хватало одного косого взгляда. Вэй Усянь упал на кровать, раскинув руки. Было скучно и как-то очень тревожно. Он взглянул в противоположный угол своей комнаты. Когда Яньли ещё жила с ними, эту комнату они с Цзян Чэном делили на двоих. Его кровать стояла у окна. Иногда по выходным они ставили на подоконник ноутбук, сами устраивались на кровати и смотрели фильмы до самого утра. Хотя, зачастую позже трех часов ночи Цзян Чэн не мог бодрствовать, и, бывало, засыпал на плече у Вэй Усяня, что ещё долго служило причиной для подколок между ними. Казалось, это все было вчера. А сейчас они видятся раз в день и то, если повезёт. Да если бы проблема была бы только в том, что они редко видятся. Вэй Усянь перевернулся на бок и подтянул колени к груди. Было холодно, и не помогало ни одеяло, ни теплая пижама. Холод шёл будто изнутри. Возможно, из-за болезни. Скорее, не только поэтому. Ужасно хотелось с кем-то поговорить. Вэй Усянь всегда чувствовал себя плохо, когда долго ни с кем не общался. Когда не делишься своими мыслями и эмоциями, казалось, будто они откладываются тяжёлым грузом на сердце и киснут внутри. И время близилось к девяти. Скоро Ванцзи будет ложиться спать. Интересно, тоскливо ли ему в своём идеальном и безжизненном доме-музее? Чувствует ли он тот же самый груз невысказанных эмоций и чувств? Возможно, ему сейчас так же одиноко? Вэй Усянь обхватил колени руками. Ему хотелось бы, чтобы Ванцзи был здесь. Чтобы они лежали рядом и долго-долго разговаривали обо всем на свете. Без всяких там гейских штучек. Просто общались. Может, они бы снова обнялись. От Ванцзи всегда очень приятно пахнет. Чем-то таким древесным, натуральным. Очень успокаивает. Экран телефона зажёгся уведомлением. Сообщение от Ванцзи. Вэй Усянь аж улыбнулся - стоило только о нем подумать! Впрочем, Ванцзи спросил то же, что и обычно последние пару дней. - Добрый вечер, как ты себя чувствуешь? Вэй Усянь тоже ответил как обычно. - Уже нормально. Завтра собираемся? - Пожалуй. Нужно будет ещё обсудить кое-что серьёзное. - По какому поводу? - По поводу выступления. Но лучше я расскажу тебе все при встрече. - Да ладно, я ж теперь не усну. Колись. Вэй Усянь написал это в шутку, но не ожидал, что Ванцзи после продолжительного "печатает", ответит короткое : - Я не могу. - Можно тебе позвонить? Вэй Усяню показалось, что он понял, в чем дело. Как и ожидалось, Ванцзи напечатал в ответ : - Давай. Вэй Усянь подошёл к окну, приоткрыл - со стороны комнаты Цзян Чэна тянуло сигаретным дымом - и набрал номер Ванцзи. Он почему-то поднял не сразу. - Честно скажи, твой отец читает твои переписки? - сразу же спросил Вэй Усянь. Ванцзи вздохнул в трубку. - Да. Его голос звучал странновато, будто он на улице - вокруг слышался шум машин и вой ветра. - Ты где? - На балконе. - Ладно. Можешь теперь сказать, в чем дело? - Концерт... - начал было Ванцзи, но тут же снизил голос почти до шёпота, - Концерт могут отменить. - Чего?! Почему? - Я слышал, как дядя с отцом обсуждали это. Была убита студентка нашей школы. Я не знаю, кто именно. - Серьёзно? Кошмар какой, - прошептал Вэй Усянь. Перед глазами сразу встало бледное лицо Цзян Чэна, когда он вернулся домой в тот день, когда погиб Вэнь Чжулю. Он тогда заикался и морщился, вспоминая о трупе, висящем под потолком аранжереи. Действительно ужасная смерть. - Уже второй, значит? - Да. - Ужас. И что, концерт совсем отменят? - Нет, он будет проведён в любом случае. Но, скорее всего, оставят только официальную часть. Но, как бы то ни было, завтра мы встретимся и... - Ванцзи! - раздался приглушенный голос, - С кем ты разговариваешь? - С Вэй Усянем, отец. Мы с ним готовили номер на юбилей школы, - ровным, машинным голосом ответил Ванцзи. - Заканчивай. Пять минут назад твой телефон должен был быть у меня. - Прошу прощения. - До завтра, Ванцзи, - шепнул в трубку Вэй Усянь. - Спокойной ночи, - ответил он и сбросил вызов. Но спать Вэй Усянь пока не собирался. Заснёшь после такой новости. Что же, вся их работа насмарку? Да если бы только в этом было дело. Две смерти учеников их школы с разницей меньше месяца. Один раз ещё можно было принять за случайность. Но два - пожалуй, закономерность. Так что же, кто-то намеренно вырезает учащихся их школы? Или действительно ужасная случайность? Так или иначе, чем дольше Вэй Усянь думал об этом, тем более темные мысли лезли в голову. Даже темнота за окном начала казаться какой-то враждебной, вой ветра - угрожающим, осенний холод - каким-то замогильным. В калейдоскопе из сменяющих друг друга пугающих изображений, старых воспоминаний и сказанных когда-то слов, Вэй Усянь проваливался в очередной горячечный сон. Глаза слипались, пусть голова и гудела от переполняющих ее мыслей. Ругань приемных родителей, отрезанные волосы Цзян Чэна, головная боль, злость и разочарование в глазах Яньли, собственная беспомощность, отвращение, покрытые шрамами руки Вэнь Нина, тревожное ожидание, ночные слёзы Хуайсана в трубку под чьи-то страшные крики, сообщение от Ванцзи... Поток мыслей остановился сам собой. В полусне Вэй Усяню показалось, что это прикосновение прохладной бледной руки Лань Ванцзи снимает его разыгравшийся к вечеру жар, разгоняет раскалывающие голову мысли... И, кажется, впервые за неделю, Вэй Усянь заснул спокойно.