мы встретимся снова

— Если ты не поторопишься, то он никогда не узнает. Времени почти не осталось. Глаза Дайна — безжизненные, пустые, холодные, — чуть насмешливо прожигали Кэйю. Кэйе хотелось ударить Дайна, но вместо этого он изящно запрыгнул на перила и уселся, повернувшись к Дайну спиной. Не хватало только прятать взгляд под пристальным вниманием Хранителя. Не хватало только показать, что одно упоминания Дилюка — и времени, несчастного времени, которого почти не осталось, — разбивало всё, что ещё осталось от Кэйи. Дайн лучше всех знал, что там происходит между Бездной и Селестией. Дайн знал лучше всех, через сколько история закончится — порвутся нити, пойдут трещинами основы мироздания и всё рухнет — мгновенно ли, мучительно ли долго, — но исчезнет, и ни следа не останется. Кэйя не хотел этого знать. Его не устраивал ни один вариант — сидеть ли на троне проклятого королевства или сдохнуть под обломками того, что Селестия опрокинет на Тейват — Царицу-Монд-быть-может-на-Кэйю — его не прельщало. Ему вернуться бы в прошлое, перевернуть время вспять, словно песочные часы — и смеяться где-то в их доме, смотреть в такие знакомые черты, и не думать, что где-то дальше — безумные события, где-то дальше — неправильный, всегда неверный выбор. Ему бы слышать смех Дилюка да улыбаться в ответ. Вместо этого Кэйя всем видом пытался показать Дайнслейфу, что не интересно ему знать дату конца света. Не хочет он считать дни до собственной смерти — хоть это и просто, хоть он уже и занимался этим, и мир ведь тогда не рухнул… Мир не рухнул, рухнула привычная жизнь Кэйи — но взамен, быть может, кто-то свыше, подарил ему новый шанс — и солнце со звёздами над головой, и новый дом, и любовь… Любовь, о которой Дилюк никогда не узнает. Знали Дайнслейф и Альбедо, естественно, знал Аякс-Чайлд, кажется, догадывалась Мона. Порой Кэйе казалось, что весь Мондштадт знал — и только Дилюк был слеп. Что ж, скоро в этом знании не будет нужды. — Есть ещё что сказать, или ты пришёл лишь напомнить мне о том, что я давно уже забыл? — Пытаешься забыть. И нет, больше мне сказать нечего. Можешь обрадовать Бедо и своего рыжего друга. Всё равно ничего уже не сделать. Точка невозврата пройдена, ничего поделать нельзя. Мальчишка уже в Снежной, все гнозисы у Царицы. Никто ничего не изменит. Слова падали с губ Дайна, а Кэйе казалось, что каждое слово впивается ему стеклянной крошкой в кожу — на запястьях, ладонях, щеках, — оставляя крохотные, но болезненные раны. Кэйя едва слышно сглотнул комок в горле и жадно вдохнул — воздух словно стал слаще, пропитанный чем-то приторным — смертью, кровью, вином, — в ярком воображении Кэйи. Ему бы любить Дилюка — всю жизнь, каждой мыслью и вдохом, ему бы любить его — открыто, бесконечно, до скончании веков, ему бы… Не знать, что не успеет он сказать этого Дилюку. Сколько осталось дней до окончания привычной жизни? Кэйя даже не думал считать месяцами и уж точно не замахивался на годы. С появления светловолосого путешественника с летающей спутницей впервые в Монде прошло больше шести лет. За это время Кэйя многое сделал — защищать Мондштадт было так же просто, как любить Дилюка. Защищать Мондштадт было главным теперь — когда механизм был запущен, а бесконечное движение времени, чуть задержавшись, снова понеслось вперёд с бешеной скоростью, у Кэйи не было других вариантов. Он знал от Дайна, кто такая сестра Итэра. Он догадывался, чем всё закончится. Улыбался своей фальшивой, приторной улыбкой, смотрел на Итэра каждый Луди Гарпастум — и напряжённо ждал конца света. Бедо и Аякс не догадывались о происходящим. Кли ни за что не должна была узнать. Никого другого к этой информации Кэйя бы и не подпустил. Солнце вставало и садилось каждый день, звёзды мерцали на небосклоне — фальшивые, дурацкие звёзды, — а Кэйя лишь улыбался, не пытаясь узнать, сколько ему осталось — жить ли, любить ли Дилюка. Кэйя — оторви да выбрось — никогда бы не посмел нарушить покой и размеренную жизнь того, кого любил больше всего на свете. Кэйя не мог снова уничтожить веру Люка в людей и в мир. Кэйя… Сделал свой выбор. Пока мир не рухнул, Кэйя позволит себе зайти в «Долю Ангелов» и выпить одуванчикового вина, надеясь посмотреть на любовь всей своей жизни ещё хоть один вечер — хоть пару часов. Хоть пару минут. А потом мир рухнет — или не совсем. А потом Кэйя, принц проклятого королевства, или сядет на трон — или умрёт. А потом — Дилюк снова будет его ненавидеть. Или тоже умрёт — как весь мир, как весь Монд, как весь Тейват. Или Кэйя его защитит — ценой себя, Селестии, Бездны, Тейвата. Кэйе уже было жаль — не себя, но… Кэйя уже смирился.

***

— Когда ты в последний раз видел Итэра? — На прошлом Луди Гарпастум. — Почти год назад? Альбедо промолчал. А что он мог сказать? Что не нашёл слов? Не смог стать кем-то? Не смог стать препятствием? Итэр — яркий, солнечный и живой, до умопомрачения живой запал в душу сразу, стоило Альбедо на него посмотреть. Итэр улыбался, корчил рожицы, что-то говорил, подшучивал — над Паймон, над Альбедо, над кем угодно ещё, а Альбедо терялся и тонул в мёде глаз. Вяз, словно мушка в янтаре. И ведь не жалел. Ни жалел ни на секунду, никогда не представлял, что смог бы прожить так же — без этих чувств, без разговоров — редких, и оттого настолько желанных, без писем и встреч, долгожданных — вымученных-выстраданных — встреч. О любви говорить Альбедо не умел — а теперь уже и не научится. Итэр в Снежной, готовится сыграть финальный аккорд, который поставит точку в истории Тейвата — а Альбедо в Монде, сидит где-то за городом с Кэйей и пытается не рассмеяться от ироничности времени-жизни-пространства. Звёзды — ложные, ошибочные и такие родные — сияли так ярко, словно пытаясь показать людям свою красоту в последний раз. Сложно было не оценить. Кэйя — пьяный от вина, с грустным взглядом и отчаянием в жестах — смотрел куда-то в небо. Альбедо последовал его примеру. Кэйе — сделать несколько шагов, чтобы сказать своё «люблю». Альбедо — перейти весь Тейват, и, конечно, не успеть. Альбедо, может, и хотел бы — да после слов Дайна, которые Кэйя с явным отвращением процитировал дословно, Альбедо и не думал пытаться. Итэр — его счастье, его любовь. Итэр — причина гибели Тейвата. Альбедо никогда ещё не испытывал такого восторга. Быть может, он и хотел бы изменить всё. Быть может, отмотай кто время вспять, позволь сделать выбор снова — и Альбедо не остался бы в Монде, и Альбедо последовал бы за Итэром. Быть может, они бы вместе сейчас наблюдали за гибелью Тейвата. Быть может, до гибели бы дело и не дошло. Гадать было глупо и уже бессмысленно. Альбедо бы улыбаться, наблюдая за своей любовью, Альбедо бы — неслышно усмехаться, глядя за такими родными мимикой и жестами. Альбедо бы быть рядом, держать чужую руку в своей и верить — знать — что рассвет наступит. А сейчас было уже поздно. Конечно, быть может, всё и обойдётся. Быть может, Селестия проиграет, Бездна проиграет, Царица проиграет, они с Кэйей проиграют. Все варианты были плохи, ужасны, и не давали ни шанса на счастье. Итэр или умрёт — погибнет где-то там, неизвестно от чьих рук, и пусть Смерть будет милосердна к нему, — или уйдёт с сестрой, как должен был уйти столько лет назад. У Альбедо изначально не было и шанса. Право на счастье нельзя было заслужить, любовь не выгрызть зубами у злобного мира — а когда время подходит к концу, шансов и вовсе нет. Альбедо прикрыл глаза. Он не знал, сколько осталось времени до конца света, не представлял, чем обернётся завтрашний день и в последний раз пытался в красках вспомнить любимые черты. Воображение художника, память и внимательность учёного — все таланты Альбедо для того, чтобы помнить каждую веснушку на чужой коже. Итэр вряд ли его любил — был другом, считал кем-то близким — но никогда не позволял и намёка на что-то большее. А вот Альбедо позволял — смущал Итэра, заваливал комплиментами и двусмысленными предложениями, приглашал на прогулки-ужины-встречи и всегда находил время на Луди Гарпастум, чтобы подарить Итэру анемонию. Конечно, этого не хватало. Но сейчас, оглядываясь на такую долгую историю — и такую короткую в масштабе их жизней — не набралось и десятка лет — Альбедо был счастлив одним знанием, что у них это было. Полунамёками, аккуратными прикосновениями, почти случайными и искренними фразами где-то наедине. Сейчас, когда конец света почти наступил, когда осталось день-два-неделя до финального штриха на картине радости и потерь, которую из себя уже столько веков представлял Тейват, Альбедо казалась, что вся его жизнь была создана лишь ради этой встречи. Словно Рэйндоттир тогда уже знала, к чему приведёт падение Каэнри’ах. И Альбедо был создан ускорить падение Селестии — своей любовью он лишь приближал конец Тейвата. Глупые мысли, неправильные, в чём-то высокомерные. Трезво Альбедо думать об этом уже не мог — да и не хотел, отобрал у Кэйи бутылку, глотнул вина жадно, словно умирающий от жажды в пустыне. Итэр не узнает о чувствах Альбедо — никогда, ни за что, не успеет, Альбедо не скажет, нет, — а мир рухнет. Совсем скоро, сколько Альбедо осталось пережить рассветов в одиночестве? Есть ли жизнь за границей смерти? Встретятся ли они снова? И если на первый вопрос у Альбедо был ответ — кривой, жиждейшийся на алхимии и затерянный где-то в глубинах памяти в сухих научных фразах, то второго Альбедо не знал. Если так, то Альбедо мечтал проснуться за гранью от звука голоса Итэра — и пусть Смерть будет прекрасна-милосердна-добра к ним обоим.

***

Чайлд водил большим пальцем по ладони Чжунли. Ему уже завтра вечером предстояло быть в Снежной — они сейчас встретились в небольшой деревеньке на границе Фонтейна и Лиюэ, Чайлд за сутки успеет добраться до Снежной, он знал это, выучил за столько лет каждый маршрут в Тейвате — а ещё, теперь он знал, что эта встреча последняя. Кэйя прислал письмо — написанное в спешке, размашистым почерком всего на пару строчек — «Дайн сказал, что пора прощаться. Мы — я и Бедо — тебя любим. Мы встретимся снова». Не нужно было объяснений, не нужно было лишних слов — они бы лишь резали кожу, словно тупое лезвие, не позволяя умереть, лишь увеличивая страдания, растягивая их в бесконечную линию. Чайлду не нужно было объяснять дважды. Он спрятался тогда от Чжунли в номере — написал такие же две строчки, нарисовал где-то в углу китёнка вместо подписи, запечатал и отдал тому же посыльному. Две строчки и такие простые слова. «Люблю вас. Привет Дайну и Кли. Мы обязательно встретимся снова». Только когда за посыльным закрылась дверь, Чайлд сипло выдохнул. Слёз не было — и слава Архонтам. Хотелось выбежать из небольшой таверны, где он снял им с Чжунли комнату на втором этаже на эти пару дней, пока Чайлду удалось вырваться из Снежной — он не знал, понятия не имел, что там происходит, он не знал, что Итэр в Снежной — а то, что именно из-за него начиналось нечто, что назвать иначе, кроме как концом света у Чайлда язык не поворачивался… Он не знал. Дыхание было надрывистым, Чайлда била дрожь. Адреналин подскочил, это ощущалось почти физически, и Чайлду бы сейчас хорошую драку — со смертными или бессмертными, с монстрами или людьми, — без разницы. Чайлду бы вдохнуть полной грудью уже чуть влажный воздух — на границе с Фонтейном духота Лиюэ почти не давила на лёгкие, почти не причиняла боли, почти… Чайлду бы — успокоиться, глотнуть вина, улыбнуться Чжунли. Чайлду бы утонуть в родных объятиях и не открывать глаз до утра. Но вдруг завтрашний рассвет станет последним? Хотелось придушить Итэра — да вот только не мог Чайлд так сделать. Знал уже столько лет, кто станет причиной, знал, прекрасно знал, чьё существование угрожает его счастью — и ничего не сделал. И не собирался. Итэр — тоже чьё-то счастье. Не знал бы Чайлд, кто отдал своё сердце этому пришлому чужаку, придушил бы, к гадалке не ходи. Но он знал — и ни за чтобы не посмел. Да и без Итэра многого бы не получилось. Вначале всё сломать, потом — всё починить. Чайлд ведь умотал тогда в Инадзуму, потом в Снежную, в Фонтейн — и лишь когда Итэр притащил его спустя несколько лет с той ужасной Церемонии Сошествия на Праздник Морских Фонарей в Лиюэ, у Чайлда словно пелена с глаз спала. Словно бесконечное наблюдение за двумя идиотами, боящимися собственных чувств ничему не учило. Словно сам он не мог приехать в Лиюэ в любой другой день — в любой другой год. Словно не мог прислать письмо, словно… Не мог представить, что Чжунли его помнит. Не мог представить, что сам он сможет простить. Одна встреча — из-за Итэра, грёбанного Итэра, чтоб ему провалиться в Бездну — ха; и всё пошло не так. То есть, конечно, так. То есть, конечно, всё было правильно — Чайлд любил Чжунли, но был согласен вечность любить его молча — до последнего вдоха, который Чайлд в те годы приближал как мог — лишь бы не помнить, лишь бы не представлять перед снами, а потом встречать в этих самых снах. Лишь бы… Чайлд любил тогда, а сейчас любил сильнее в миллионы раз. Иногда ему казалось, что не может быть в одном человеке столько любви. Иногда ему казалось, что всё это ему снится. Был бы это сон — он не хотел бы просыпаться. Видеть улыбку, что давно уже была лишь для него одного — искренняя, яркая, смешливая, держать чужие ладони в своих, покрывая поцелуями запястья… Утыкаться в чужие-родные ключицы, щекотать носом шею и гладить нежно волосы — счастье в мелочах, из мелочей складывается великое. Счастье — Чжунли, счастье — быть с ним. Чайлд хотел бы иметь хоть сутки в запасе, Чайлд хотел бы не отпускать от себя свою любовь никогда-ни-за-что, но мир был жесток. Царица забрала его верность, и Чайлд так и не научился — не успел — от этого уйти-избавиться-бросить. Не теряй он годы в своей обиде и молчаливой любви, не пытайся быть верным Авангардом, последуй примеру Скара — Куникудзуши — и свали Чайлд из Предвестников, всё было бы проще — или сложнее. Быть может, он сидел бы сейчас с Кэйей и Бедо, глушил бы одуванчиковое вино и прощался мысленно со своей любовью, которая никогда бы не стала реальной. А быть может, наоборот, был бы счастлив сутками напролёт, а не вымученные у всего мира несколько дней на месяц. А быть может, давно бы был мёртв и гнил бы где-то в земле. Но вместо этого Чайлд каждый раз пересекал весь Тейват, лишь бы прикоснуться к тому, без кого не видел жизни и смысла — а теперь не мог даже подарить ему свой последний вздох. Чайлд не был наивным ребёнком, он прекрасно понимал, что не переживёт этот грандиозный конец всего. Но Чжунли — Архонт. Пусть бывший, пусть без гнозиса. Не важно, чью сторону он примет, или вовсе останется в стороне — он переживёт этот конец света. Чайлду такое не светило. Он будет в самом эпицентре. Чжунли ещё не знает. Не узнает до своей встречи с Адептами во снах — и если Чайлд постарается, то это случится лишь вечером после его отъезда. Написать бы и Чжунли пару строк — попрощаться лично Чайлд не сможет. Не сможет уйти, если позволит себе эту слабость. Перед внутренним взором неизменно вставал циферблат с бесконечно спешащей куда-то стрелкой, а Чайлд просто хотел повернуть время вспять. Ему не хватило этого года с небольшим в счастье, урванного у кого-то свыше крохотными кусками. Время неумолимо бежало вперёд, рассвет приближался так же точно и неотвратимо, как конец Тейвата, а Чайлд пытался быстрее дописать своё письмо, которое оставит вместо себя — последняя память, последнее воспоминание. Чайлд привык к Смерти, которая столько лет ласково гладила его по волосам и шагала где-то за левым плечом, но Чайлду ещё никогда не приходилось жить, зная, что завтра он умрёт. У приговорённых к казни хоть было точное время своего конца — Чайлд такой роскошью не располагал. Как же жаль. Как же он любил Чжунли.

***

Конец света, кажется, наступил через сутки перед самым рассветом — примчался тяжёлым ветром, ворвался сквозь открытые ставни и словно перекрыл дыхание своей тяжестью. Кэйя уже не спал — не мог он спать после того разговора с Дайном, мир рушился — и даже не на его глазах, — было не до сна. Бедо спал и во сне обнимал Кли. Алиса точно появится, как только увидит что-то подозрительное, что точно видно путешественникам по мирам. За Кли Кэйя не боялся. Да и за себя не боялся. Даже за Альбедо и Чайлда не боялся — они всегда улыбались Смерти словно старой подруге, они всегда были готовы к её визиту — или им так казалось. Сколько раз Кэйя мог не вернуться с одной из своих вылазок во имя спокойствия Монда? Бывало, на Кэйе было столько повреждений, что Альбедо лишь хмурился молча и безэмоционально смывал пятна крови, что обязательно пачкали руки-шею-грудь-живот, перевязывал раны и зашивал самые глубокие повреждения — Кэйя был аккуратен, но аккуратность никогда не могла полностью избавить его от повреждений. А Чайлд? Он не зря был одним из самых жестоких воинов Тейвата. Кэйя никогда не забудет, как вытаскивал этого придурка из какой-то заварушки в Сумеру — на Чайлде тогда не было живого места, казалось, что его кишки просто вывалятся наружу, Кэйя вообще не был уверен, что этот придурок переживёт ту ночь — тёмную и беззвёздную, — но Чайлд оклемался. Кэйя тогда смывал с него кровь, которая темными разводами покрывала бледную кожу, словно краски бумагу, крыл матом и Чайлда, и тех, с кем он дрался, платил какому-то целителю и уповал на иммунитет Бездны и Предвестников. А Альбедо? Он ведь постоянно проводил время на Хребте, и уж это место безопасным не смог бы назвать никто. Вечный холод, пробирающий до костей, жуткие монстры, порывающиеся свернуть тебе шею любым удобным способом — и Альбедо постоянно уматывал туда, в это царство льда, проводить эксперименты. Кэйя иногда не понимал, как они смогли дожить до своих лет. Но какая теперь уже разница? Вместе с рассветом стало ясно, что небо не посветлеет. Сумерки были чуть жуткие, кроваво-красные, пусть и словно разбавленные водой. Это явно было только начало.

***

Что там делал Итэр? Что случилось? Альбедо не знал ответа на этот вопрос. Алиса забрала Кли полчаса назад, виновато тупила взгляд в пол, говоря, что не может их спасти и забрать из Тейвата, на что Кэйя с Альбедо лишь насмешливо хмыкнули — Альбедо не хотел жить бесконечно, зная, что его любовь умерла и угробила за собой его дом. У Кэйи, наверно, были подобные мысли — конечно, с учётом его ситуации. Чайлд, вероятно, уже погиб. Если даже нет — это вопрос пары часов. Если весь этот ужас уже донесло ветром от Снежной, то битва давно была в самом разгаре. Люди паниковали, но понятия не имели, куда бежать и что делать. Наверно, они могли бы предупредить не только Чайлда — но им бы никто не поверил. Кэйя держался из последних сил, чтобы не побежать к Дилюку — нервные, ломаные жесты выдавали все его желания. Альбедо… Альбедо просто хотел уже услышать от Дайна новости — и навсегда закрыть глаза. Мир рушился, и в голове была блаженная пустота. Легко подтолкнув Кэйю к выходу — тот не поверил, обернулся, не пряча своего удивления — и обнял Альбедо так сильно, что, наверно, что-то ему сломал, перед тем как уйти, — Альбедо замер у окна. Темнота становилась всё гуще, не было ни солнца, ни звёзд — почти Каэнри’ах, только дышать чуть легче. Альбедо потерял счёт времени. Он не хотел уходить, он не хотел покидать свою комнату — от трагедии не спрятаться, Селестия уже устраивала геноциды, и ему, как одному из последних выходцев Каэнри’аха, было не скрыться. Уповать на милосердие? Увольте. На победу Бездны или Царицы? Для Альбедо все варианты были равны. Альбедо достал свой альбом и по памяти стал рисовать любимые черты. Он не мог себе позволить такую роскошь, как увидеть свою любовь последний раз вживую перед собственной смертью, но смотреть на рисунок в последние секунды — с лёгкостью. Какая жалость, что Альбедо не любил фотографироваться и у них не осталось ни одной фотографии за столько лет. О чём ещё можно было жалеть?

***

«Дорогой Чжунли, любовь моя… Надеюсь, ты открыл это, когда я тебя попросил и ни секундой раньше. Прости. Я знаю, я не должен был уезжать так, я знаю, я просто слабак, что не смог сказать это тебе лично — но это была наша последняя встреча. Надеюсь, ты ни на секунду не подумал, что это моя вина? Я люблю тебя. Буду любить всегда. Твоё имя последнее, что сорвётся с моих губ. И как ты понимаешь, время настало. Что там — война с Селестией? С Бездной? Не знаю. Знаю только, что это случится в самые ближайшие дни. Я знаю, что ты сможешь выжить, если захочешь. Я знаю, что ты всегда выживал. Я знаю, я уверен — для тебя я небольшая потеря. Очередной смертный, затерянный в тысячелетиях воспоминаний. Я люблю тебя. Я мог бы написать только это, я хотел бы писать только эти три слова, но, наверно, ты хочешь услышать что-то другое? Мне жаль, что у нас было так мало времени. Я виноват, я думал, я смогу молча любить тебя — на расстоянии и со стороны. Мне так жаль, любовь моя. Мне так… Я хотел бы видеть твоё лицо в самый последний момент, я хотел бы ловить твой взгляд, когда дальше — только темнота посмертия. Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя. До последнего вдоха. Искренне, всегда твой, Аякс»

***

Дайнслейф знал, что он выживет, чтобы не произошло. Реки крови, разливающиеся по бесконечным снегам Снежной, вспышки света от богов Селестии, тьма порождений Бездны — ничего не могло прервать его проклятия на бессмертие. Он уже видел поле битвы — ему никто бы не позволил принять ни одну сторону в этой жуткой войне, Принцесса Бездны выгнала бы его со своей стороны, Селестию он презирал сам, а Царица… Ей не нужна была помощь от проклятого Хранителя. Дайн наблюдал, как люди умирали. Ворох тел, кажется, земли не было видно под трупами… Кажется, сама земля потеряла свой цвет, покрытая кровью. Снег притаптывался войнами и плавился от горячей крови — это было бы даже красиво. Кишки были распластаны по снегу, мясо с трупов мгновенно обгладывали твари Бездны — Дайн чуть кривился, глядя за этой жестокостью и грязью. Дайн видел рыжеволосого друга Кэйи — тот из последних сил дрался, кажется, у него было серьёзное ранение в боку, но тот не замечал. Волосы его были уже не рыжими, а кроваво-красными — вероятно, раны были и на голове. Этот мальчишка не переживёт битву — но, кажется, Кэйя и так это знал. Архонты объединились под предводительством Царицы. Да, они были ослаблены, но сила семи гнозисов в одних руках вполне могла бы сломать Селестию — если бы Принцесса Бездны не вела свою игру. Дайн так и не понял, чего она хочет. Он знал только, что она его презирает — и этого хватало за глаза. Битва продолжалась, кажется, ни людей, ни монстров не становилось меньше — хотя трупы буквально были распластаны ковром. Тёмные пятна на белом снегу — уже не белом, уже красном. Где-то проглядывала сухая трава, зажигаясь от вспышек пиро. Это не помогало людям и не убивало монстров. Запах обожжённого мяса витал над полем, приторно-сладкий, чуть тошнотворный — Дайн давно не видел таких масштабов. Битва не на жизнь, а на смерть. Все против всех — а мир рушился. Бедный Итэр — он знал, кажется, всех. Пылал ненавистью к Асмодей, побитым щенком смотрел на сестру, иногда бросал взгляды на Архонтов… А ещё постоянно скрывал боль, видя, как очередному смертному наносят последний удар — кажется, буквально в пяти шагах от него умер кто-то из его друзей. Создания Бездны были кровожадны — огромные твари просто раскусывали людей, если не хватало реакции, от человека не оставалось даже костей. Селестия просто не следила за жертвами. Кого-то разрезало пополам от удара бога — так разве это бог виноват, а не жалкий смертный, что полез в эту битву? К ногам Дайна подкатилась чья-то голова — он стоял на самой границе сражения, спрятавшись от чужих взглядов между широких ветвей ели. Кровь ещё не перестала хлестать из перебитого горла, а вот глаза уже помутнели, неаккуратно закатившись. Дайн лишь слегка оттолкнул от себя голову, словно мяч. Дайн лучше всех знал, когда начнётся конец света. И Дайн лучше всех знал, что конца света в Тейвате не наступит никогда.

***

Кэйя стоял на пороге собственного дома, который только что перестал им быть и сжимал в руке свой Глаз Бога. Конечно, Крио. Мальчишка из проклятой богами земли получил Глаз Бога — какая ирония! И только это спасло Кэйю от смерти. Если Царица покровительница любви, как говорится в легендах, то, наверно, только поэтому Кэйя не умер — потому что иначе смерть бы он принял от рук своей любви. Проливной дождь, считай, ливень, бесконечно лил на землю и на Кэйю — а он мог лишь думать, что даже сейчас, раненный, разбитый, потерянный, с этой идиотской раной… Он всё равно любит. Он, Кэйя, любит. Любит Дилюка и вряд ли это что-то изменит. И вряд ли это когда-то пройдёт. Это не прошло за несколько лет — а Кэйя когда-то пытался вытравить эти чувства, ведь они были явно неправильными, ведь он не мог, не должен был, ведь это… Но Кэйя любил. И будет любить — всегда, вечность, до последнего вздоха. Кэйя был уверен, что это никогда не изменится. Если уж даже сейчас всё, о чём он думал — это о Дилюке, то как это могло пройти?

***

Альбедо неловко наблюдал за пришлым путешественником. Незнакомца звали Итэр и он только что спас Мондштадт. Итэр смеялся, шутил, улыбался кому-то, с кем-то болтал, а Альбедо мог лишь думать о том, какого же цвета у него глаза — медовые они? карие? жёлто-зелёные? Альбедо никогда не мог представить, что будет тратить своё время на такое — на разглядывание кого-то незнакомого. На кого-то настолько прекрасного-интересного-милого, что Альбедо не будет готов отвести взгляд. Это люди называют любовью? Разве так бывает? Альбедо обязательно подойдёт к нему — когда-нибудь. Альбедо обязательно узнает, какого оттенка его глаза — и обязательно позовёт на свидание. Альбедо никогда не мог подумать, что он сможет испытать хоть толику чувств, как в тех романах, что ему присылали на иллюстрирование. Альбедо был уверен, что он неправильный, бракованный, что он — лишь пародия на человека. Без чувств, без эмоций, без привязанностей и уж точно без того, что все вокруг называют любовью. Но сейчас он смотрел на Итэра — и, кажется, хотел чего-то подобного тому, о чём пишут в романах. Альбедо не мог это пока понять, осознать, но это явно было чем-то важным — и более глубоким, чем к близким Альбедо. И Альбедо готов был потратить вечность ради того, чтобы у них с Итэром что-то получилось.

***

Чайлд впервые ступил на берег Лиюэ. Не прошло и пары часов, как он начал изучать эти улочки — первая миссия за пределами Снежной, Чайлд в принципе впервые был где-то за пределами родной страны и его интересовало всё. Какие-то лавки с товарами, небольшие тележки, с который торговцы продавали угощения, магазины в каждом доме на базарной улице… У Чайлда даже рябило в глазах от разнообразия красок. — Вы не местный? Может, Вам чем-то помочь? Чайлд, ещё не оборачиваясь, понял, что пропал. Сердце пропустило удар от одного звука чужого голоса, и Чайлд на долю секунды зажмурился. Три, два, раз… Чайлд обернулся. И тут же застыл, не зная, что сказать. Если это не самый красивый человек, которого только Чайлд видел в своей жизни, то он готов был умереть на месте — а ведь он видел придворных во дворце Царицы, вот уж где красота была на каждом углу! — Я Чжунли, консультант похоронного бюро Ваньшэн. Я вижу, что вы немного смущены от местных нравов, быть может, я могу Вам помочь? Чжунли улыбнулся — на долю секунды — а у Чайлда в голове пронеслось лишь такое странное: «Я хочу смотреть на эту улыбку вечность». Можно полюбить за минуту? Чайлд теперь был уверен, что да. И Чайлд так сильно хотел, чтобы первая мысль о Чжунли стала правдой.