All the Stars in Blame

***

             Широкие стеклянные двери зала для брифингов в гостинице «Монте-Карло Бич» разъехались в стороны с приглушённым шипением, деликатно раздвигая занавес перед началом трагедии. В тот же миг группа охранников переместилась вперёд, превращаясь в живой барьер между Шарлем и бушующим хаосом. Молодой пилот, ещё недавно сиявший на подиуме, с улыбкой раздающий автографы восторженным фанатам, теперь шагал, плотно прижимаясь к телохранителю. Его глаза метались по залу, словно у загнанного зверя, а свет мощных прожекторов выхватывал капли напряжения на лбу и тени усталости под глазами.       Шум был оглушительным. Камеры щёлкали, вспышки одна за другой выстреливали в лицо, лишая пространства и малейший намёк на уединение. Журналисты напирали, протягивая микрофоны и выкрикивая вопросы, каждый из которых был точеным лезвием, стремящимся пробить остатки его выдержки. — Как вы можете прокомментировать утечку личного разговора?! — Вы действительно оскорбили жертв конфликтов?! — Правительство Монако требует объяснений! Чего вы ждёте от встречи с их представителями?!       Охранники в чёрных костюмах, напрягая мышцы, оттесняли репортёров и переграждали путь особо настырным. Шарль едва приподнял подбородок, мельком глянув на линзу ближайшей камеры. Гнев и разочарование клубились внутри, ярким вулканом пытаясь вырваться наружу, но он не мог позволить себе вспышку эмоций. Сейчас любое резкое слово стало бы очередной порцией горючего в огне скандала. — Прошу, без комментариев, — резко бросил пресс-атташе, пытаясь перекрыть шум. Но тотчас его голос утонул в новой волне вопросов.       Шарлю нужно было пройти всего несколько шагов до ожидающего у бокового выхода чёрного седана с гербом княжества на дверце. Его ждали представители правительства Монако — встреча, от которой зависела не только его карьера, но и репутация команды и благополучие множества контрагентов.       Автомобиль уже стоял заведённый, водитель взглянул в зеркало заднего вида, встречаясь взглядом с пилотом, как только тот наконец втиснулся на заднее сиденье. Дверь захлопнулась, звук вспышек и криков разом стал приглушеннее, немного успокаивая пульсацию в голове. Пока машина осторожно выезжала от гостиницы к узким улицам Монако, Леклер, сжав кулаки и задержав дыхание, думал о том, с чего начнётся его разговор с правительственными чиновниками. Ведь за последние сутки он превратился из многообещающей звезды автоспорта в человека, от чьих слов отрекались и спонсоры, и влиятельные фигуры.       Сегодня ему придётся заплатить по счетам — и не факт, что только словесными извинениями.       Телефон издал булькающий звук приходящего уведомления. Вздрогнув, молодой человек вытащил его из кармана пиджака, отмечая на шторке уведомлений множество пропущенных вызовов. Смартфон отозвался лёгкой вибрацией, когда он коснулся экрана, разблокируя устройство. В списке пропущенных вызовов выделялись знакомые имена: Лоренцо, Мама, Николя. Наверняка за этим тянется целая вереница сообщений — нельзя было не открыть.       Он, дрожа внутренне, задержал взгляд на иконке мессенджера и решительно нажал. Первым делом всплыли голосовые от Лоренцо. Брат не стал скромничать и скинул десяток кратких записей, разбавленных длинными текстами. Шарль включил последнюю из них, прикладывая телефон к уху, чтобы не слышал водитель.       «Черт побери, что ты там натворил?! Все каналы орут твоё имя, это не просто скандал, это катастрофа! Ты хоть понимаешь, в какую яму ты себя загнал? Я пытаюсь связаться с твоим менеджером, связаться с пресс-отделом, но все в панике! Ответь!» Следом шло ещё одно сообщение от брата, уже текстом:       «Позвони немедленно, пока не поздно. Надо придумать план, как отмыть твоё имя. Я ищу адвоката. Если сейчас же не вмешаемся, ты можешь забыть о Формуле-1.» Шарль сжался, прокручивая дальше. На очереди мама.       «Сынок, что происходит? По новостям показывают твои фото и что-то ужасное. Ответь, мы волнуемся. Люди говорят такие гадости, а я не верю, что ты мог так… ну… так сказать. Прошу, дай знать, что с тобой всё в порядке.»       Её слова, обычно мягкие, сейчас были пронизаны горечью и страхом. Он представил, как она сидит у себя в гостиной, сжимая в руках телефон, бледная и растерянная. Это кололо больнее любого упрёка, болью отзываясь в сердце. Наконец, сообщение от менеджера:       «Слушай, нам нужны твои комментарии. Срочно. Пресс-служба требует заявления, нейтрального, но чёткого. Я говорил тебе сто раз: не реагируй на провокации журналистов! Отзовись, пока не стало хуже. Я пытаюсь договориться с телеканалами, но они уже раздули скандал на всю Европу. Если ты не ответишь в течение часа, боюсь, всё полетит к чёрту окончательно.»       Он откинулся на спинку сиденья. С улицы доносился гул нарастающего трафика — машина уже покидала район отеля, направляясь к резиденции правительства. Мысли в голове слились в белый шум. Дыхание стало частым, и он машинально потянулся к вороту рубашки, словно тот вдруг стал тесным, колючей удавкой обвивая горло. В голове вертелось одно: как это исправить? Есть ли способ? Телефон в руке остыл, и Леклер понял, что у него есть всего несколько минут, чтобы придумать, что сказать, прежде чем окажется перед суровыми лицами чиновников.

***

      Это было накануне важной пресс-конференции. Шарль сидел в своём номере, глядя в окно, за которым фасадными огнями оживал ночной Монако, создавая более спокойную атмосферу и позволяя погружаться в мысли, которые могли всплывать в сознании. Он ждал менеджера, который должен был принести свежие сводки о новых спонсорских контрактах. Телефон, лежащий на столе, внезапно завибрировал. На экране высветилось имя: Пьер. Старый друг из мира гонок, с которым они когда-то делили не только трассы, но и амбиции, мечты, а порой и сомнения, которые было слишком трудно озвучить кому-то ещё.       Шарль ответил, и разговор потёк в привычном ритме. Они говорили обо всём и ни о чём, пока язвительный голос Гасли не прорвался через смех:       — Ну что, ты видел, сколько денег в следующем сезоне вольют спонсоры с Ближнего Востока? — послышался лёгкий шорох, будто бы Пьер решил перелечь на другой бок. — Громкие заявления, имена, а за кулисами грязь… Это тебя не бесит?       Шарль напрягся. Он и сам не раз думал об этом, но предпочитал держать такие мысли при себе. Тем не менее, сейчас, в полуночной тишине номера, слова вырывались как неприкаяные. И он удивлялся каждый раз, что определённый человек, к которому ты чувствуешь доверие, может раскрыть то, что ты бы не сказал. По крайней мере, первому встречному:       — Да, меня уже достала эта показушная жалость! - Леклер тяжело выдохнул, сделав паузу, — Они хотят, чтобы я по камерам лил слёзы о каких-то беженцах, будто они святые. Но давай будем честны: многие из этих «бедных жертв» ещё вчера сами держали в руках автоматы и устраивали резню. Я не собираюсь лицемерить и выжимать слёзы ради тех, кто отчасти сам превратил свой регион в кровавую кашу. Спонсоры думают, что я должен с умилением говорить о страданиях, пока они сами, возможно, подпитывают этот хаос. Голос на том конце фыркнул:       — Что ж, ты думал, спорт — это храм морали? Привыкай. «Чем громче моторы, тем тише становится совесть». Тем более, правительство Монако само на эту тему сделало кучу заявлений, тебе придётся их поддержать.       — Переживают за имидж? Пусть сами наденут эмблему «спасем всех» и пойдут жалеть кого угодно. Мне плевать на этот их фарс, их липовую гуманитарщину и на то, что они мне заплатят. — Шарль испытывал большое раздражение на этот счёт, — Я гонщик, а не придворный клоун, подыгрывающий большим деньгам в их «спектакле милосердия». Если кому-то от этого горько — их проблемы! Друг тихо засмеялся:       — Ты слишком идеалистичен. Постарайся завтра не подключать к своему лицу субтитры, когда об этом снова зайдёт речь. Иначе, рано или поздно тебя сожрут с потрохами.       Шарль усмехнулся в ответ, но его мысли не отпускало. Разговор вскоре свернул в другое русло — общие друзья, планы на отдых, даже погода.       А где-то в тени, невидимый им обоим, кто-то перехватывал каждое слово. Несколько фраз, вырванных из контекста, превратились в оружие. Без намёка на предысторию или важность конфинденциальности частной беседы, записи зазвучали иначе. Теперь они были не выражением сомнений, а хладнокровным, жестоким приговором. Интернет подхватил их с жадностью, и через считанные минуты имя Шарля стало синонимом цинизма и равнодушия.       Но для него это был просто разговор по душам. Повод пожаловаться на лицемерие системы, а не на людей, что стали её невольными жертвами. Только объяснений уже никто не слушал — из контекста выдрали самое болезненное, выставляя всё так, что он воришка, укравший чужое место в команде высшего пелотона. И теперь ему предстояло отвечать за эти слова, будто он произнёс их с трибуны на весь мир.

***

      Удивительно, как Шарль всё ещё не поддался эмоциям. Впервые за долгое время он ощущал себя так, будто снова сидит за рулём. Его тело казалось болидом, стремительно несущимся по идеально гладкой трассе без резких поворотов. Ни сопротивления, ни сомнений — только монотонный ритм скорости.       Руки и ноги перестали существовать, а ум растворился в тишине, поглощённый странным, почти искусственным спокойствием. Лёгкое онемение — не боль, но отстранённость, как если бы он наблюдал за собой со стороны. Словно ещё один виток этого безликого круга, где дорога никогда не кончается. Он поднялся с гладкого кожаного сидения и вышел из автомобиля, сопровождаемый мужчинами в белом. Наверняка, придворная система безопасности — Леклер не стал пристально вглядываться в обстановку, оставляя фигуры на смазанном фоне бокового зрения.       В кабинете правительственной резиденции Монако царил приглушённый полумрак, который лишь подчёркивал строгую роскошь помещения. Вверх уходили мраморные стены, отливающие мягким серебристым блеском, когда на них попадал тусклый свет; вдоль нижней части шли панели из тёмного дерева с замысловатой резьбой, где прикоснувшись, можно очертить чёткий контур пальцами. Воздух пропах тонким ароматом полированного дуба и старых книг — оставалось впечатление, что, помимо официальных совещаний, здесь проводили длительные дискуссии, надёжно скрытые от любопытных ушей.       Шарль Леклер остановился у широких дубовых дверей, куда его привела охрана, и лишь короткий кивок начальника смены дал понять, что пора входить. Когда тяжёлая створка закрылась за спиной, звук оказался словно выстрелом стартового пистолета — отрезающим от всего внешнего мира и вынуждающим сконцентрироваться на том, что предстоит.       За массивным столом сидели двое высокопоставленных чиновников. Они представились мельком, но Шарль успел уловить фамилии — мсье Делакруа и мсье Ренье. Первый — высокий, сухощавый мужчина с аккуратно подстриженными усами и седеющими висками, почти неотрывно смотрел на посетителя сквозь тонкие очки. Второй был ниже ростом, с мягкими чертами лица, но в голосе слышались стальные нотки, будто контрастируя со спокойным обликом. На столе перед ними лежала папка, которую мсье Ренье аккуратно придерживал ладонью, словно оберегая документы внутри.       — Добро пожаловать, — строго произнёс Делакруа, сдерживая тон. В его голосе не было ни намёка на приветливую улыбку — только холодная констатация факта. Тихий стук ручки о стол явился ответом на напряжённую паузу. Шарль подошёл ближе, ощущая, как по спине прокатывается невидимая, липкая волна дискомфорта, обхватывая огромными лапами.       — Думаю, вы уже понимаете, почему мы вас вызвали. Ваше имя не сходит с первых полос новостей, и, боюсь, не в лучшем свете, — продолжил Делакруа. Леклер невольно сжал кулаки. Кожа чуть побелела на костяшках, но он старался держать лицо непроницаемым, хотя тело немного потряхивало и в глубине души он надеялся, что этого не заметят.       — Я читал заголовки. Всё перевернули с ног на голову. Это был частный разговор… Ренье, всё так же постукивая авторучкой о край стола, бросил взгляд на коллегу, словно спрашивая разрешения продолжить:       — Разговор, из-за которого Министерство иностранных дел уже третий час блокирует телефон. Любая «частная вещь» перестаёт быть таковой, когда попадает в социальные сети и эфир телеканалов. У нас колоссальный скандал. Инвесторы уже подготовили заявления об уходе. Голос Шарля чуть вибрировал, когда он произнёс:       — Понимаю, что всё это не шутки. Я бы хотел объясниться перед прессой и… извиниться. Услышав эти слова, Делакруа едва заметно кивнул, но в его глазах отражалось сомнение. Он обменялся красноречивым взглядом с Ренье, после чего продолжил:       — Одних извинений может оказаться недостаточно. Проблема в том, что из ваших слов следует не просто резкая критика, а, по мнению ряда юридических экспертов, оскорбление целого региона и народа. Арабские спонсоры считают, что вы разжигаете вражду. Для дипломатии это опасный прецедент. От слов «опасный прецедент» у Шарля дрогнули губы: он понимал, что дела куда хуже, чем обычно представляют журналисты. Ренье раскрыл папку на столе и провёл пальцем по официальным бумагам:       — Если посмотрим на юридическую сторону: расторжение всех спонсорских контрактов по пунктам об «Имидже и репутации»… судебные иски о диффамации или клевете со стороны крупных корпораций… уголовно-правовые последствия — маловероятно, но не исключено, что некоторые страны подадут международный иск. Представьте, что любая ваша поездка за границу может закончиться повесткой в суд.       Он приподнял бровь, глядя прямо в глаза Леклера, словно выжидая реакцию. Шарль провёл рукой по волосам, на мгновение утратив ощущение времени и пространства. От массивных стен и столь же массивных угроз вдруг сделалось тесно. Делакруа тем временем поглаживал пальцем обложку папки, словно взвешивая, стоит ли добавлять следующую порцию новостей:       — Также Монако вынуждено будет публично показать, что мы не одобряем подобное поведение. Если вы откажетесь сотрудничать, мы умоем руки. А это значит официальное осуждение со стороны княжества. Вполне возможно, и лишение гоночной лицензии или давления на международные федерации, чтобы вас отстранили, следовательно, пожизненная потеря возможности выступать в Формуле-1 и других сериях. К тому же, вам грозит блокировка счетов, пока не завершится судебное разбирательство…       Каждый пункт тяжёлым ударом гулко отдавался внутри Шарля. Он прикрыл глаза на миг, сглатывая пересохшим горлом: казалось, будто его гоночная карьера была лишь хрупким замком из песка, который готовы разметать всего одной командой сверху, одним взмахом руки, как неудачную постройку, чтобы вот-вот заменить.       — Вы… серьёзно? — произнёс он тихо, стараясь удержать ровность голоса, скрывая тихое отчаяние. Ренье посмотрев на Делакруа, снова взял авторучку.       — Боюсь, да. Уже сейчас мы едва сдерживаем волну негатива и дипломатических нот от ряда ближневосточных инвесторов. Если вы откажетесь сотрудничать, они проявят всю свою мощь. Финансовые механизмы, связи в спортивных организациях — всё это обернётся против вас.       После этих слов в кабинете установилась давящая тишина, придавливая тяжёлым грузом. Шарль чуть склонил голову, словно видел перед глазами всю будущую катастрофу. Затем вскинулся, будто пытаясь отыскать хоть искру надежды. Но в холодных взглядах чиновников не было и намёка на снисхождение, они окончательно приняли своё решение и не собирались отступать.       — Чтобы спасти вашу карьеру и репутацию княжества, — голос Делакруа снова зазвучал сдержанно, но напряжённо, — мы предлагаем искупление в виде службы в миротворческом корпусе. Вы покажете, что способны не только на громкие заявления, но и на конкретные действия. Ваше участие будет выглядеть как добровольное решение помогать нуждающимся. Ренье наклонился вперёд, прижимая документы рукой:       — Подписание контракта на службу решит сразу несколько задач. Скажем, возможность сохранить вам, по крайней мере формально, дальнейшие шансы в гонках, а также это послужит сигналом для арабских спонсоров, что Монако умеет держать дисциплину.       Он пронзительно посмотрел на Шарля, прищурив глаза.       — Если откажетесь, последствия будут печальными. Вы сами слышали: отказ приравнивается к признанию «виновным» в подрыве имиджа Монако, и международные санкции не заставят себя ждать. Шарль облизал пересохшие губы, одна рука осталась сжата в кулак, другая неловко лежала на боку, словно он не знал, куда её девать.       — Вы хотите… чтобы я стал военным? Но я… я не проходил подготовку, я — пилот. Делакруа коротко кивнул, едва заметно хмуря брови:       — Миротворческая миссия не означает отправку на передовую. Вам найдут посильные обязанности, хотя лёгкой жизни не ждите. Но это лучше, чем судебный процесс на международном уровне и полная потеря карьерных перспектив.       Он отодвинул папку и достал лист с формой. Казалось, даже лёгкое шуршание бумаги звучало громче, чем голоса.       — Вот заявление. Подпишите — и вы официально становитесь добровольцем. Миссия продлится столько, сколько сочтёт нужным командование. Но, поверьте, это всё равно легче, чем лишиться всего.       Шарль медленно перевёл взгляд с документа на чиновников. В глазах мелькнула бунтарская искра, но плечи уже начали опускаться — перед ним разворачивалась чёткая перспектива потери всей карьеры и репутации, и он видел, что пространство для манёвра стремительно сужается, нельзя действовать необдуманно, риск и так велик.       — И… у меня нет выбора? — в тишине кабинета его голос прозвучал тускло, даже безжизненно. Ренье пожал плечами с ледяной вежливостью:       — Выбор есть всегда. Вопрос в том, готовы ли вы к последствиям другого варианта.       Несколько секунд тягостного молчания прозвучали громче любых слов. Шарль смотрел на бумагу перед собой, словно на протянутый приговор.       Леклер сделал едва заметный вдох, чувствуя, как вокруг лёгких сжимается упругое кольцо, грозясь раздавить. Он скользнул взглядом по чиновникам, которые, казалось, уже знали, какой он сделает выбор. Затем наклонился над бумагой, переосмысливая каждый пройденный этап карьеры и каждую опрометчивую фразу, которая привела его к этому столу. И в моменте, когда кончик авторучки коснулся листа, отчётливо слышалось лишь биение собственного сердца. Карьера, семья, все, кого он любил, зависели от этого решения.

***

      Просторная гостиная дышала тёплыми отблесками торшеров, но будто потеряла уют из-за тяжёлого напряжения, царящего между братьями. Из соседней комнаты доносились тихие всхлипы — мама, а Артур пытался её успокоить. В воздухе висел едва уловимый запах старого дерева и полироли, смешавшийся с горечью тревожных мыслей.       Шарль опустился на пол, прижав колени к груди, словно старался закрыться от всего мира. Его мокрая от пота челка липла к лбу. Взгляд был устремлён куда-то в пол, но время от времени перескакивал на мерцающие зайчики от ламп. Рядом громко звучали шаги: тяжёлые удары каблуков по доскам. Лоренцо не мог остановиться — ходил кругами, снова и снова оборачиваясь к брату.       — Ты не мог это подписать! О чём ты вообще думал?! — его голос прорезал воздух острым ножом, заставив Шарля содрогнуться. Он не спешил отрывать лицо от колен, но выдохнул так, будто слова дрались в его горле, оставляли неприятные ссадины, не давая выговорить ни слога.       — Мне кажется, я уже раз сто объяснил… — прошептал он, напряжённо, почти беззвучно.       — Чёрт возьми, Шарль! — Лоренцо остановился резко, скользнув взглядом по сгорбленной фигуре брата. — Мы бы что-нибудь придумали, обратились к юристам, нашли бы, кто слил переписку! Этот мерзавец предстал бы перед судом… Младший наконец поднял голову. Под глазами залегли тени, взгляд выдал болезненную смесь усталости и глухой обречённости.       — Лоренцо, у меня нет самого главного — времени. За ночь всё вылилось в пожар, который мне не затушить самому. Завтра… у ворот собрались бы толпы, требуя посадить меня в тюрьму. И, боюсь, у них бы нашлись все основания: СМИ уже сделали из меня врага народа.       — Чем же то, что ты выбрал, лучше тюрьмы? — спросил Лоренцо, замедлив дыхание, будто сам боялся услышать ответ. — Там, в зоне боевых действий… может быть куда опасней. А ты так легкомысленно…       Это слово — «легкомысленно» — прозвучало, как выстрел, прошибая и без того шатающийся рассудок Шарля. Он почувствовал, как что-то в нём оборвалось, будто ослабленная струна, натянутая до предела. Руки дрогнули, а пульс участился, наполняя уши глухим шумом.       Словно сорвавшись с пружины, Шарль резко вскочил. Пуфик, о который он опирался спиной, отлетел в сторону и мягко ударился о стену, но звук казался громче, чем был на самом деле. Резкость его движения застала даже Лоренцо врасплох, но Шарль уже не мог остановиться.       — Да чёрта с два я легкомысленный! — сорвался он, и голос его дрогнул, будто пытаясь прорваться сквозь густую массу эмоций, накопившихся за эти сутки. Он шагнул ближе к брату, но не угрожающе, а так, словно сам искал, за что зацепиться. Его глаза горели смесью гнева, боли и непонимания.       — Думаешь, я не понимаю, куда меня отправляют? — в его голосе звучала смесь вызова и отчаяния. — Думаешь, я наивный ребёнок, который подписал бумаги, не осознавая, что это значит? Леклер взмахнул рукой, словно хотел отбросить прочь невидимую тяжесть, а затем резко остановился, будто сам испугался своих эмоций. Он вскинул взгляд на Лоренцо, губы дрожали, а голос сорвался на полтона ниже:       — Может, это и правда похоже на побег… Но, Лоренцо, я боюсь за вас всех не меньше, чем вы за меня!       Эти слова вырвались с такой силой, что в комнате на мгновение стало тихо. Шарль сделал шаг назад, вздрагивая от приглушённых всхлипов из соседней комнаты. Его взгляд метался, словно он искал, где бы найти поддержку, но ничего, кроме упрёков брата и собственного чувства вины, не находил.       В глубине души он понимал, что Лоренцо был прав: подписанный контракт означал риск, означал, что он, возможно, пожертвует всем ради спасения своей репутации. Но разве у него был выбор? Разве он мог позволить толпе разорвать не только его, но и их семью?       — Ты думаешь, мне легко? — вдруг тише добавил он, но голос всё ещё дрожал, — Думаешь, я хотел этого?       Он замолчал, прислушиваясь к всхлипам из гостиной, где мама, сломленная горем, уже не скрывала слёз. Лоренцо тоже вскинул голову, прислушиваясь. В эту секунду тишина казалась невыносимой — словно беззвучный упрёк обоим братьям. Шарль вздохнул глубоко, но воздух словно давил изнутри, обжигал лёгкие, не давая расслабиться.       — Мы пытаемся тебе помочь, — сказал Лоренцо чуть тише. — Просто… почему именно служба? Там же… это не лучше, чем тюрьма. Леклер младший порывисто сжал кулаки, потом вновь разжал, как будто пытался согнать дрожь с пальцев.       — Ты не видел их лиц, Лоренцо. Эти чиновники… Они смотрели на меня так, будто я уже не человек, а отработанный материал. Главное, чтобы я не порочил репутацию Монако. Или, как они выражаются, «искупил вину».       — Но ведь… — начал брат, чуть приподняв подбородок, — мы же могли найти того, кто тебя подставил, Пьер… Шарль коротким взмахом ладони отмёл эту идею.       — Я не могу ждать расследования. Пока ищут настоящего виновника, меня уничтожат в медиа, лишат карьеры — да и свободы тоже. Если бы не подписал бумаги, всё пропало бы уже сегодня. Лоренцо сжал губы, отвёл взгляд в сторону. Звук его шагов вновь зазвучал: однообразные удары туфель о дощатый пол. Он нервно провёл рукой по волосам, пытаясь унять смешанные чувства гнева и растерянности.       — Ты хоть представляешь, что мама теперь чувствует? — проговорил он, понизив голос, словно не хотел, чтобы она услышала. — Ей страшно даже думать, что тебя могут заставить… Шарль мягко коснулся локтя брата, пытаясь притормозить его бесконечные круги по гостиной. Во взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость и желание успокоить.       — Я знаю. И, правда, мне страшно… Но, Лоренцо, клянусь, я попытаюсь вернуться целым и невредимым. Я не знаю, что там будет… Но у меня хотя бы останется шанс. Шанс что-то изменить. И… своё будущее в том числе. Лоренцо остановился. На его лице отразилась болезненная смесь эмоций — будто он одновременно сердится и жалеет. Он чуть прикрыл глаза, стараясь взять себя в руки.       — Только пообещай, что не будешь там геройствовать, лезть на рожон… Шарль вздохнул и опустил взгляд к полу. Тихонько кивнул.       — Я обещаю.       Из глубины коридора снова донёсся жалобный голос мамы. Артур всё пытался её успокаивать, но его слова терялись за стеной. Лоренцо сжал кулаки, будто хотел ударить воздух, но так и не решился на грубое движение. Всё, о чём братья когда-то мечтали, теперь разбивалось о суровую реальность. В этот миг они оба понимали, что Шарлю всё равно придётся уйти.

***

      Воздух на открытой площадке перед аэропортом звенел от напряжения, смешанного с шумом толпы. Полицейские и сотрудники охраны растягивали жёлтые ленточки, обособляя «коридор» для прессы, вокруг которой столпились любопытные зеваки. Папарацци старались выхватить хоть один удачный кадр: объективы, вспышки, выкрики. Ощущение, будто здесь происходит грандиозное событие национального масштаба, хотя на самом деле — прощание одного человека перед вылетом туда, где его имя больше не будет ассоциироваться с гоночным треком.       Шарль Леклер стоял у низкой стальной ограды, в руке сжимая сумку, в которой лежали самые необходимые вещи. Он уже успел дать пару формальных комментариев дежурным репортёрам и теперь осматривал окружающую суету с отстранённостью, почувствовав, как через минуту будет рад ускользнуть внутрь терминала. На нём была ветровка, кепка с козырьком наполовину скрывала глаза. Чуть в стороне расположились Лоренцо и мама: она нежно улыбалась, скрывая переполняющее волнение, а Артур, младший брат, бережно держал её за локоть, чтобы она не подошла к прессе слишком близко и не дала волю эмоциям на камеру, наплевав на сдержанность.       Шарль перевёл дыхание, приподняв козырёк кепки — в очередной раз осматривая толпу, он почувствовал странную пустоту внутри. Пустоту, которая остаётся, когда жизнь вдруг даёт полный разворот и уносит тебя туда, где ты не планировал оказаться. Камеры продолжали щёлкать, но внезапно несколько охранников что-то крикнули. Журналисты вздрогнули, а сквозь рассевшуюся толпу выскочила хрупкая девушка.       — Шарль! — позвала она, и никто не помешал ей добежать до него. Охранники будто на мгновение растерялись, но уже поздно: девушка обхватила Шарля за талию и прижалась к нему всем телом.       В ней он сразу узнал Шарлотту. Её волосы трепетали на ветру, дыхание было сбивчивым, а глаза смотрели сквозь тёмные очки на него так, будто она нашла последнюю тихую гавань в бушующем море. Несмотря на всю маскировку, у Шарля внутри тут же образовался тёплый комок — смесь облегчения, радости и болезненной тревоги.       — Привет, милая… Как ты тут оказалась? — спросил он, слегка отстраняясь, но не выпуская девушку из объятий. Шарлотта перевела дыхание, обвела взглядом охранников, которые теперь старались загородить их от чересчур назойливых репортёров, которые так и норовили забрать себе пару снимков.       — Твои люди пропустили меня буквально чудом. Родители, конечно, против. Они вообще не хотят, чтобы моё имя снова всплывало в контексте всего этого… — она чуть кивнула в сторону камер. — Но я не смогла сидеть дома и ждать.       Услышав это, Шарль коротко улыбнулся, хотя улыбка вышла немного вымученной. Возле них тут же заверещали новые вспышки фотокамер; кто-то из журналистов выкрикнул: «Шарль! Это ваша девушка?», но в ответ только охранник сердито махнул рукой, призывая всех соблюдать дистанцию.       — Спасибо, что пришла. — Леклер вновь посмотрел на её лицо; в глазах девушки горело напряжение, но на губах оставалась смелая, почти решительная улыбка. — Я рад, что успели пересечься. Сборы прошли быстрее, чем думал. Подписал бумаги, и всё закрутилось.       Шарлотта скользнула взглядом к его сумке, словно пытаясь представить, насколько быстро собирался любимый человек в неизвестность.       — Мне сказали, что вы полетите обычным гражданским рейсом до ближайшего безопасного аэропорта… а потом в колонне, да? — она нахмурилась, словно это описание звучало слишком сухо и официально для того места, куда отправляли Шарля. Он вздохнул, стараясь сделать это незаметно, чтобы журналисты не сняли лишнюю эмоцию.       — «А дальше — с уважением, ООН», — ответил он с лёгкой горечью. — Похоже, они не хотят, чтобы пресса смогла следить за мной шаг за шагом. Сама понимаешь: международные дела, миротворческая миссия… чем меньше публичности, тем лучше.       Секунду они молча смотрели друг на друга сквозь гул голосов и гремящих затворов камер. Наконец Шарлотта взяла его за руку и повела в сторону, туда, где было чуть меньше людей. Охранники пропустили их, но пара папарацци всё же пошла вслед, стараясь что-то заснять с дистанции телеобъективов.       Здесь ветер был чуть сильнее, бил по лицу прохладой и порывами трепал волосы Шарлотты. Она остановилась и внимательно посмотрела в глаза Шарлю, сжав его ладонь в своей.       — Послушай… — начала она тихо, а в голосе звучала невысказанная тревога. — Ты уверен, что справишься?       В этот момент она убрала с лица прядь волос, и Леклер заметил лёгкое мерцание в её глазах: то ли от слёз, то ли от ощущения, что времени в обрез и она не может задать все вопросы, которые её мучили.       — Справлюсь? — Шарль невольно сильнее сжал лямку рюкзака. — Я понятия не имею. Там всё зависит не только от меня. Если всё утихнет за месяц — может, вернусь скоро. А может и… — он не договорил, но в груди словно что-то щёлкнуло. — Там рядом реальная война, Шарлотта, а не просто показательная акция. Девушка быстро кивнула, хотя сжатые губы говорили о том, что она не желала принимать эту суровую правду.       — Значит, ты не знаешь, когда вернёшься. Не знаешь, как выбраться из этого кошмара…       Он только тяжело выдохнул в ответ.       — Я хотел бы сказать, что всё под контролем, но это не так. Я уже подписал все бумаги. Отменять что-то бессмысленно. Родные… они против, но понимают, что вариантов нет. Голос его звучал ровно, но в глазах тлел тот же страх, что и у Шарлотты. Девушка поёжилась, будто пробирал её озноб, а потом осторожно коснулась его плеча.       — Ладно, — прошептала она, стараясь скрыть разочарование за более мягким тоном. — Если выбора нет… я понимаю. Прости, что задаю глупые вопросы. Я просто… хочу быть увереннее в том, что тебя не загнали в угол окончательно.       Он посмотрел на неё и, прижав к себе, невольно ощутил, насколько ей страшно. Но ему нужно было хоть немного поддержать её.       — Если бы была возможность решить это по-другому — клянусь, я бы решил. Но сейчас… не хочу втягивать ни тебя, ни семью глубже, чем уже втянул. — В его голосе прокралось чувство вины. — Спасибо, что пришла. Для меня это действительно важно.       Где-то вдалеке снова надрывно кричали репортёры, надеясь выцепить пару громких фраз, и судорожно мигали белые вспышки. Шарлотта прикусила губу, отвела взгляд и вновь прижалась к Шарлю, словно хотела выжать из этого момента максимум тепла.       — Я буду писать тебе, — сказала она, опустив голос до шёпота. — Во что бы то ни стало, хоть каждый день. Если у тебя будет возможность ответить — отвечай, даже парой слов. Шарль коснулся губами её виска, глубоко вдохнув запах знакомых духов.       — Конечно. Я и сам собираюсь выйти на связь при первой же возможности. В этот момент сбоку раздался голос Лоренцо:       — Шарль! Тебе пора!       Леклер отстранился. Лёгкая судорога пробежала по его лицу, когда он понял, что время расставания пришло. Шарлотта на мгновение задержала его руку, а затем сама отпустила, сделав короткий шаг назад.       — Милая, — тихо пробормотал он, наклоняясь к её уху. — Береги себя, слышишь?       — Пиши мне, — шёпотом отозвалась Шарлотта. — Я буду ждать.       Голос прозвучал надломленно. Сзади них уже выстроился коридор из охраны, и журналисты приготовили камеры, готовясь к финальным снимкам. Леклер выпрямился, в мгновение включив «публичный режим». Развернувшись к толпе, он приподнял руку с рюкзаком и коротко кивнул в ответ на чей-то вопрос, прокричанный издалека.       — Друзья, спасибо за поддержку. На все вопросы ответим позже, сейчас мне действительно нужно… пройти регистрацию, — сказал он достаточно громко, чтобы перекрыть щёлканье затворов и гул голосов. Лишь бы нескончаемые вопросы утихли.       Охрана поспешила сомкнуть ряды, оттесняя прессу, а Лоренцо буквально перехватил сумку у брата, помогая двигаться быстрее к дверям терминала. Мама оставалась чуть в стороне, сжав руку Артура, но по её взгляду было ясно, как она хочет обнять Шарля. Он лишь мигом встретился с ней глазами: в этом коротком взгляде было больше слов, чем за все прошедшие дни.       Шарлотта стояла позади толпы, у горла подкатывал горький комок, но она упорно старалась не заплакать. Спустя миг Леклер исчез за дверями, а журналисты ломанулись следом, оставив в относительной тишине. Но тишина эта была наполнена тревогой, несказанными словами, а в воздухе ещё долго висел запоздалый отблеск вспышек, который не мог развеять ощущение, что впереди — мрак неизвестности.