Зеленый мрак

      — Пещера летучей мыши.       Питер стоял, облокотившись на стену, пока Энн переодевалась в соседней комнате.       — Удивительно, как тебя не тянет домой. Тут очень уютно.       Он изучал прихожую, что была соединена с кухней.       — Меня тянет только в те моменты, — Энн появляется из комнаты, пытаясь застегнуть платье, — когда мне больше некуда идти, а люди вокруг осточертели.       Питер наблюдал, как она босая подходит к нему. Волосы как всегда подняты на громоздкую заколку, но мешковатой одежды больше нет.       — Сэр, не надо раздевать меня взглядом, — замечает, как он на нее смотрит, — Это платье единственное, что на мне есть.       Он сжал губы, попытался отвернуться и перестать на нее пялиться.       — Я не знал, что под одеждой заправщика пряталась утонченная античная статуя.       — Такая же красивая и такая же холодная.       — Не сказал бы. В отеле была очень даже теплой.       Она опять бьет ладонью по его торсу от смущения и наклоняется, чтобы надеть кроссовки, что стояли рядом с туфлями на небольшом каблуке.       — Это в качестве наказания для меня?       — Боюсь, что мои неподготовленные к пыткам ноги не справятся. Красотой лучше пренебречь.       — Сам понимаю, что далек от прекрасного принца на белом коне, — голос стал более глубоким, — но я везу тебя в Бруклин не для прогулок по заброшкам. Если ты считаешь, что не достойна шикарного места, смею тебя огорчить. И в конце концов, я не на каждый повод, надеваю белую рубашку и пиджак.       — Хочешь сказать, что надо выглядеть соответствующе? — поднимает на него голову.       — Хочу сказать, что если ты устанешь я тебя на руках домой донесу.       Энн смерила его скептично взглядом.       — Ну ладно, довезу на машине.       Скинув кроссовки, она наклонилась к каблукам, обулась и поравнялась с ним, испуганно отшатнувшись.       — Боишься высоты? — иронично заметил он.       — Никогда не стояла настолько близко с твоим лицом.       — Не переживай. Я не кусаюсь. Если только не захочу, — он обножил в улыбке клыки.       — Теперь переживаю, — Энн захватила кожаную куртку, маленькую сумку и вышла из подвала. Рассматривая, как ткань платья облегает ее силуэт, следом за ней вышел Питер.       Усевшись в машину музыканта, которую Энн шуточно назвала «катафалком из пост-апокалипсиса», она поняла, что будучи в коктейльном платье, которое принесла ей Лиля, в туфлях на каблуке, которые удалось найти на местной барахолке, единственным, что идеально подходило под антураж это лишь ее кожаная куртка, которую ей еще в девяносто третьем подарил Эрик перед тем, как окончательно улететь в амфетаминовый трип и попасть в лечебницу.       — Нравится? — Питер заметил, как девушка крутила головой.       — Меня постоянно удивляет, как мужчины умеют кастомизировать под себя вещи, что им принадлежат. Этой машине только острой проволоки по бокам не хватает.       — Была такая идея. Дети часто возле моей машины ошиваются, — он завел мотор авто.       — Злой дядя Пётр снова не дает детишкам посмотреть на свое творение. Какая жалость.       — Для некоторых лучше оставаться злым, иначе они не понимают.       Машина тронулась с места и Энн погрузилась в пассажирское сидение, что было оббито состарившейся кожей. В салоне пахло состоянием сродным с моментом из детства, когда ее отец ехал с ней на дачный участок на другой берег города. Только вместо запаха бензина присутствовал запах железа и наступающей осени, когда листья только начинали желтеть, и постепенно опадать, в воздухе пролетал первый холод, от которого пока проходила лишь легкая дрожь.       День подходил к завершению и в небе проступали первые оранжевые оттенки, когда Питер стал заезжать в свое борро и Энн снова увидела едва ли знакомые неблагоприятные районы. Музыкант увидел интерес девушки:       — Нравится эстетика индустриального упадка?       — Я сама родом из индустриального города. Из нашего окна был вид на дымоходные печи, а в район ночью запрещено было заходить.       — Высокая преступность?       — Да. Ходила байка, что со стороны промзоны, откуда выходит речка есть овраг, куда затаскивают девушек насиловать. Частные дома, за ними разваленные бараки, кущери, слышимость хорошая, но вокруг никого. Однажды я увидела, как у соседей жена довела до горячки мужа, он ушел как раз в сторону оврага, так она послала за ним старшую дочь. Девочке было десять лет. Вернувшись, на ней лица не было.       Энн остановилась на полуслове, осознав, что она монотонно лепечет как завороженная, ей стало не по себе.       — Не волнуйся. Теперь ты в безопасности, — серьезно уверил ее Питер, сам будто приняв близко к сердцу ею рассказанное.       На улице уже вырисовывались семейные двухэтажные дома с чистыми полянками. Прилизанные дворики, не так давно подстриженные кусты и родители, что идут по дорожкам с детьми, катающимися на велосипедах. Несколько лет назад Энн не видела картинки идиллии и принимала когда-то рассказанные сказки, а теперь реальность как данное, оно не меньше и не больше, а оно всегда никакое, как и виды со смотровых площадок в немецких лесах. Сколько в этих картинках желания и сколько в них мнимого стремления пощупать эту сладкую реальность только ради примерки такого теплого и незнакомого, но до скулежа впечатляющего состояния комфорта, будто ты душой всегда был в этом месте, но разлагающимся телом обязан быть в бетонных оковах?       — Может тебе включить музыку? — голос Питера вывел ее из секундного ступора.       — Я выгляжу очень скучающей?       — Самое ужасное, что можно сделать для женщины это заставить ее скучать.       — Ой, бога ради, не надо этого пафоса, — цокнула она.       — Что? Я выражаю свою позицию, — в спокойном тоне возражает он. — Если женщина скучает с мужчиной, она либо уходит от него, либо изменяет, либо действует ему на нервы.       — Со мной проблем не будет. Самое ужасное, что я могу сделать для близкого человека это начать ему доставлять хлопоты.       — Для близкого человека? — он метнул взглядом в ее сторону. — Я уже стал им?       — После того, как ты видел, как я плачу и успокаивал, да. Я не при каждом слезы роняю. Образ статуи держать надо, особенно в робе заправщика.       Она глядела на кассету возле музыкальной коробки. Cocteau Twins, которые она слушала прошлой зимой, пока запекала лосося с лимоном, чтобы потом под очередной фильм со Сталлоне поужинать и порисовать. Но тот альбом был из 1983, а тот, что она заприметила у Питера вышел в 1984 и покоился у нее спокойно на полке возле проигрывателя не открытым и все ждал, когда у Энн появится желание его услышать, учитывая то, что за прослушиванием группы заметила у себя неприятных страх, что за ней может кто-то следить, будто музыка только создавала удачный фон для подобной ситуации.       — Cocteau Twins как по мне идеально подходят для двух вещей: чтобы резать вены или заниматься сексом.       — Не могу не согласиться, — говорит Питер, пока они стоят на светофоре, — Два моих любимых дела.       — Ты их слушаешь, ради атмосферы? — заулыбалась Энн.       — Почему бы и нет? В основном, у них хорошая музыка. Бывшая девушка их когда-то посоветовала. Я благодарен ей за привнесение разнообразия в мой вкус и соответственно в то, откуда я могу брать фишки звучания, которые мне нравятся.       — Музыка у них какая-то… мечтательная и одновременно пугающая.       — То, что нужно чтобы укорачивать свою жизнь и создавать новую.       Они подъезжали к ресторану, что находился в районе недалеко от моста Вильямсбург, и как только авто остановилось, Энн заволновалась:       — Мы будем идти сюда? — показала она пальцем на невзрачную вывеску итальянского ресторана, возле которого они стояли.       — Ты просила Неаполь, я нашел его, — непринужденно ответил Питер. — Есть возражения?       Мышца на шее Аннабэт нервно вздрогнула, и она замотала головой. Мужчина вышел первым и открыл для нее дверь, подав руку, помог ей встать из машины; Энн аккуратно дошла до входа к ресторану держась за локоть Питера.       Хоть внешне заведение выглядело как обычное кафе, но внутри открывался шикарный облик одного из самых старых итальянских ресторанов, что находился в Бруклине еще с начала двадцатого века. Низкие потолки при входе, деревянные стойки и отделка стен, широкие залы на множество столов, за которыми в вечернее время сидели семьи, компании старых друзей, коллеги и простые люди, что хотели красиво провести воскресный вечер.       — Как тебе? — наклоняется к ней Питер и его голос звучат тихо у ее уха.       — Мне будто снова девятнадцать, я впервые в дрезденском театре оперы и чувствую, что не должна здесь находиться.       — Натали, не дури. Ты достойна этого места.       Она удивленно подняла на него глаза, услышав с его уст свое старое имя что ощущалось как первый продирающийся луч света зимним утром сквозь плотные шторы. Официант провел их за столик, находившийся в недалеком уединении, но и не в углу зала; Питер помог снять Аннабэт куртку, подвинул ей стул, сам сел напротив. Все то время, что они находились в ресторане девушка ощущала, как пушистые лапки пауков ласково щекотали ее полости от восторга и переживаний, так и не решившись достучаться до сути: она была заворожена тем, где находилась и ей хотелось хихикать и закрывать детскую улыбку или все же ей страшно было ступить лишний шаг по ковровому покрытию и нечаянно бросить взгляд на окружающих людей.       — Тебя никогда не водили по хорошим заведениям? — облокачивается Питер на стол.       — Было дело, поэтому прикидываю во сколько мне обойдется это свидание.       — Не думай об этом. Я за тебя заплачу.       — Я это и имею в виду, — вкрадчиво сказала Энн.       — Я не собираюсь просить у тебя что-то взамен, если ты об этом. Я просто захотел привести шикарную девушку в шикарное место.       — Будучи мелочным скрягой, что вместо нормального ремня для гитары использует цепь из строительного магазина?       — На себе я могу сэкономить.       — Все равно, так не пойдет. Давай я хотя бы за тебя заплачу, — ее рука тянется к меню, — Я ведь тоже какую-то копейку зарабатываю. Могу шикануть раз в полгода.       Она открывает меню в мягкой кожаной обложке и бросив глаза на столбик с ценами, возмущенно произносит одними губами «Сколько?!».       — Вот поэтому, — на лице мужчины появляется смеющаяся улыбка, — позволь мне поухаживать за тобой. Сегодня ты не обязана что-либо делать.       Последовал ее тяжкий вздох, она в последний раз обвела взглядом обеденный зал и стала думать, что заказать.

***

      В зале становится все меньше людей; время близится к ночи. На столе стоят бутылка наполовину выпитого итальянского вина, винный бокал, бутылка из-под воды и пустой стакан. На тарелке у Энн до сих пор недоеденная паста, и она предлагает Питеру доесть за нее.       — С тобой удобно ходить поесть.       — Да, особенно если я плачу.       — Кстати, — он цокает по винному бокалу, — можешь попробовать. Может тебе все-таки понравится?       — Не думаю, что даже тысячный раз меня убедит в том, чтобы пить спиртное.       Он наливает в ее стакан немного для пробы, она подносит к себе, пробует на запах и кривится.       — Один глоток сделай, ничего страшного не будет, — подначивает Питер.       Она выпивает то малое, что было в стакане.       — Чисто на вкус, распробуй, не проглатывай сразу.       Энн пытается держать вино во рту и чувствует, как алкоголь жжет ей слизистую.       — Гадость, — говорит она, выплевывая вино обратно в стакан.       — Где твои манеры? — иронично проговаривает он.       — Я бы могла проглотить нечто другое по твоему указанию, но точно не эту спиртягу, — она захватывает вилкой немного пасты с соусом из тарелки, и встречается глазами с Питером.       — Аннабэт, — начинает он патетично, — у тебя облик музы, но поведение как у дворового кошака, которого не привили к заботе. И когда к нему прикасаются он по началу шипит. А потом привыкает и начинает даже есть с рук.       — Ты чересчур красноречиво отзываешься обо мне. Это стесняет.       — Тогда прошу прощения за то, что озвучиваю мысли вслух.       Энн рассматривала, как он откидывается на спинку стула: его пиджак висел на быльце, рукава рубашки закатаны по локоть, а взгляд расслаблен.       — Ты всегда так с женщинами?       — Да. Особенно с теми, которые меня привлекают. Я считаю, женщины — это единственное, что пока держит планету на плаву. Мужчины бы разорвали давно все на клочки, присвоили бы себе по континенту ради эфемерных амбиций и возможно сами бы себя выебали.       Энн слушает его и улыбается от его слов.       — Как много баек ты травишь рядом с интервьюерами?       — Не больше, чем позволяет моя совесть. Ты считаешь, я многое придумываю? — отпивает он со своего бокала.       — Не многое, но в некоторую часть мне сложно поверить.       — Например?       — Байка про том, что тебе хотели заплатить за секс.       Он уводит голову в сторону, чтобы вспомнить и смеется.       — Да, было. Я еще работал в парке. Группа на тот момент уже была, но мы не часто выступали.       — Сколько она предлагала?       — Сорок тысяч долларов. Моя годовая зарплата на тот момент.       — Инфляция делает кошмарные вещи, — она подвинулась ближе к Питеру и забрала из тарелки еще одну макаронину.       — А сколько бы ты заплатила?       — Не думаю, что мне пришлось бы предлагать цену, чтобы ты согласился переспать со мной.       Он соглашается, водя глазами как детектором по ее торсу.       — К тому же, я считаю, ты стоишь намного больше, чем годовая зарплата паркового рабочего.       — Так сколько же? — наклоняет к ней.       — Мне кажется таких цифр не существует, — сказала она обыденно.       — Мисс, не стоит меня вгонять в краску. Иначе я могу ответить.       — Я не вгоняю в краску, говорю то, что думаю, или как ты там высказался?.. Знаешь, если бы у меня было дохера бабла, я бы тебе платила за то, чтобы ты ходил со мной на свидания. Просто так.       — Я похож на мальчика по вызову?       — А ты бы хотел, чтобы тебя называли мальчиком? — понизила она голос. — Я могу.       Питер мечтательно смотрит на Энн и говорит:       — Как же я рад, что ты отказывала каждому гандону в туре, и не отказала мне.       — Все-таки кошак себя не на помойке нашел. Ведь когда-то он принадлежал дорогой породе и его кормили отборным кормом. Поэтому его интересуют только редкие гондоны. Прямо как ты.       Она видела, как его светлые глаза медленно покидали ее и уходили в сторону; подперев подбородок ладонью, он прикрывал часть лица, скрывая улыбку, которую уже невозможно было сдерживать.       — Тебе во сколько на работу?       — По понедельникам в клубе выходной. Потому у нас все время мира.       — Я хочу тебя кое-куда отвести.       — В те самые злачные места, где никто не услышит крики?       — Почти, — он встает со стула, накидывает пиджак.       Энн встает вместе с ним; Питер расплачивается у бара, поглядывая на нее, стоящей у входной двери. За ее спиной уже ночь. Ее волосы слабо держатся в заколке, на открытой шее отблескивает уличный фонарь. Она крепко стоит на каблуках и звонко ступает по асфальту, мотая бедрами из стороны в сторону, в руке кожаная куртка. Сидя уже в машине, она выглядывает в окно.       — Ты была когда-нибудь на Рэд Хук?       — Почти никогда. Я знаю там был порт.       — До сих пор есть. Пора проветриться.

***

      Сначала шли богатые дома больших семей, чьи зеленые садики возвышались на метр выше самой дороги, и напоминали дома викторианской Англии, с его крупным камнем в отделке и растительность в фасаде. Дальше линиями выстраивались дома, для семей среднего класса: простые балкончики, отделка из стойкого пластика, на первом этаже гараж, на втором и третьем квартира.       Пока за окном мелькали кварталы, в машине негромко играла кассета с Treasure, Энн и Питер молчали. Появились шестиэтажные квартирные блоки из красного кирпича по прямой дороге, что вела на небольшую парковку и парковый участок, откуда открывался вид на Ист-Ривер, впадающую в доки, где когда-то швартовались корабли, и спустя года медленно чахнут здания, прежнего в полную работающего порта, который в былые времена, принимал судна с иммигрантами в свой бедный район.       На улицах пустынно, тишина монотонно прерывается накатывающимися волнами, что бьются о причал. В заброшенных зданиях доков шнурует ветер и перешептываются крыльями птицы. Энн показалось на секунду, что она не на Верфи Тодда, а в том самом родном порту, где гуляла с отцом вечером еще будучи ребенком. Вновь увидеть реку, вдохнуть вплотную ночной воздух, что доносится от воды: она стояла у железной ограды и смотрела на противоположный берег, на Стейтен Айленд, что отблескивал фонарями.       — Не холодно?       Аннабэт пожала плечами, не зная, что ответить. Чувство холода и тепла отключились, была только темная ночь, стоящая позади машина и зыбкая земля под каблуками. На плечи опустился широкий пиджак Питера, что отдавал теплом. Девушка укуталась в него как плед и продолжила устремляться глазами в темень, в конце которой горел свет.       — Я любила ходить по набережным, — сказала она в тишину. — Просто стоять и смотреть на другой берег. В вакууме.       — Это место может скоро исчезнуть.       Энн подняла голову на Питера.       — Раньше компания Тодда занималась судостроением, но после шестидесятых перешла на ремонт. Здесь работал мой отец. Я думал, что я когда-нибудь буду заниматься в смежной ему области.       — Ты поэтому меня сюда привез? — он опустил на нее глаза.       — Я вспомнил, что ты рассказывала еще в первый день тура про родной город и подумал, что показать тебе это место будет хорошим завершением вечера.       — Ты не прогадал. Я очень скучаю по воде, у меня с самого приезда редко выпадали возможности побыть у реки.       Донёсся крик чаек и далекий гудок. У того берега проплывал пароход, пыхтя паром.       — Давай посидим в машине.       — Как скажешь.       Питер поддерживал Энн за локоть, они сели в машину и откинувшись на сидения, продолжали наблюдать за противоположным берегом. Девушка сбросила каблуки на пол.       — Можешь положить ноги на меня.       — Спасибо.       Питер рассказывал про то, что территория Рэд Хука изначально была болотом или отрытой водой, пока не была полностью обустроена для жилья до ранних 1900-х годов. Энн мирно слушала его рассказ о том, как в районе повсеместно появлялись самодельные трущобы, что группировались вдоль влажной земли. С течением времени приезжие привыкли жить у воды и начались первые зачатки промышленности и речного промысла.       Пока он рассказывал, он поглаживал пальцами лодыжки Аннабэт и смотрел вдаль; девушка смотрела на него и замечала тени на его лице, как его тембр голоса успокаивает ее и не иначе как убаюкивает, хоть она сама того не желала и старалась случайно не закрыть глаза и не уплыть в сон.       — Прошу прощению, что приспал.       — Я почувствовала себя чересчур комфортно, прости.       Они оба тихо засмеялись. Девушка потянулась и заболтала стопами, чтобы оживиться; ее икры все еще лежали на бедрах Питера и в темноте было еле видно, но отчетливо угадывалась, что ему нравилось касаться ее.       — Какой же соблазн, — уперлась она ногами на его бедра.       — Ты полностью права.       Он двигает ее стопы ближе к себе. Энн сдавлено вдыхает и с силой проводит по его паху. Его рот приоткрывается и вырывается стон.       — К чему эти сцены полные взглядов и ласок в темноте, если и так все давно понятно?       — Мне нравится, как тянется резина.       — Энн, резина уже давно горит, — он повернул головой на нее, — а мне бы хотелось продолжать эту поездку как можно безопаснее.       — С какого момента ты думаешь обо мне в сексуальном плане?       — С того самого коридора. Если бы одна из дверей была открыта… — делает он паузу. — Можешь использовать воображение, что бы я сделал с твоим маленьким черным платьем и колготами.       — Значит мне нельзя оставаться с тобой наедине в закрытом пространстве.       — Поэтому ты не пригласишь меня к себе переночевать?       — Чтобы моя кровать, весь мой подвал и я пропахли тобой?       — Я знаю, ты не против.       — Преступление считать, что я против.       Энн снимает пиджак. Питер отодвигает кресло водительского сидения дальше, чтобы дать девушке, уже приподнимающей подол платья, сесть на него. Она усиживается на его бедра и оставляет поцелуи на шее, расстегивая ворот рубашки. Он расстегивает молнию платья и спускается ниже к декольте. Когда он касается губами ее кожи, Энн откидывает назад голову и глухо ударяется о вверх автомобиля.       — Да будут прокляты люди, что умеют трахаться в машине, — говорит она в плечо Питера, пока он снимает заколку с ее волос и гладит по голове.       — Еще есть время всему научиться, — слышит вибрацию от его смеха. — Едем к тебе?       Она соглашается; он помогает ей сесть обратно на пассажирское сидение, застегивает ее платье.       — Не собирай волосы, — говорит он, заводя машину, — тебе идет с распущенными.       Питер всматривается в ее едва ли уставший полураскрытый взгляд, взъерошенную прическу; Аннабэт поднимает упавшую бретельку платья.       — Если ты случайно уснешь, мне придется тебя разбудить.       — И мне это не понравится?       — Совершенно не понравится.

***

      Засвет фонарей и светофоров падает на закрывающиеся глаза Энн, когда Питер едет к ее дому, иногда поглядывая на нее и будя, касаясь до оголенных коленей. Она пожелала остаться в кресле его чудного катафалка настолько долго, насколько сможет. А лучше навечно.       Открытая дверь машины. Он, что-то бормоча в полголоса, берет ее на руки и доносит до спальни, где уже горит светильник и пару свечей. Она стала сонно расстегивать платье и оставшись в одних трусах упала на кровать. Из проема двери был виден свет с кухни: звук закрывающейся двери машины, шаги по мокрому асфальту, с улицы слышно, как начинается дождь, металлическая дверь подвала закрывается, закрывается деревянная дверь. В ванной течет теплая вода, шорох одежды, он прочищает горло и заходит в ее комнату. Еще одна дверь закрывается.       — Я не сонная.       Питер снимает с себя рубашку и расстёгивает ремень.       — Охотно верю, — голос эхом раздается по комнате.       — Я боюсь, что после этой ночи все только ухудшится.       — Считаешь, я с тобой только до первого секса? Ты всегда узнаешь, где меня найти в турах.       — Я не про это, — ее голос сонный и не может донести всю тревогу, что в ней есть. — Секс портит всю атмосферу, что была до него.       — Ты слишком много думаешь, — он ложится под одеяло, и притягивает ее к себе, — тебе все-таки стоило немного выпить.       — Я хочу убежать и ничего не помнить, но только не таким образом. Пожалуйста, я хочу потеряться. Не помнить, что у меня дальше будет неделя и мне нужно дальше жить и быть.       Он целовал ей лицо, и его шепот сладко прокатился до ушей:       — Как пожелаешь.       Он накрыл ее своим телом, и она наконец ощутила горячую тяжесть всеми костями. Жжение от его дыхания проносилось аккуратно от шеи до самого низа живота, где он касался пальцами, заходя ладонью между ног. Последний раз уловив ртом ее стоны, он опустился к ее трясущимся бедрам. Разорванное нижнее белье Энн упало с кровати. Одеяло наполовину лежало на полу. Дождь только усиливался.

***

      — Тебе нравится?       Последовал толчок. Она едва выдавила из пересохшего горла «Да».       — Что конкретно?       Она не произносит ничего кроме стонов. Давление. В голове. В груди. В плечах. Внутри мышц в пояснице. В…       — Я не слышу, — жар дыхания у уха.       Она впивается ногтями в его руку, что обвивает ее спереди.       — Господи…       — Он тебе на вряд ли поможет.       Еще один толчок, сильнее чем предыдущий.

***

      Огонь одной из свечей потух и Питер сдул вторую. Он заприметил на рабочем столе Аннабэт стопки книг и раскрытый блокнот. Зарисовки с глазами, что он каждый день видел в зеркале; рядом на развороте были написаны строчки на английском хаотичным почерком, чтобы разобрать его нужно было внимательно всмотреться. Энн лежала на боку и не могла пошевелится, с того момента, как он последний раз ее обнимал. В один момент он понял, что в комнате стоит кромешная тишина: нет тиканья часов, дождь за окном прекратился, а сопение девушки было совсем не слышным. Питер еще раз вгляделся в ее заметки.       Временами, когда мы сидим за сценой, тебя трясет от паники и стресса, даже в такое время я вижу только лучшее в тебе. Ты не сделан из стали, ты такой же как я и все мы. Но не смотря на это, у тебя есть та энергия, в которой я нуждаюсь, которую я хочу постичь. Хочу поселить в себе, попробовать каждый дюйм твоего хаоса и внутренней тьмы, в которой я стремлюсь потеряться. Боюсь признаться в этом, сказать вслух, но в самом глухом углу себя самой тонкие голоса шепчут мне, что оно стоит потери каждого моего страха. Возможно, это то, кто я есть. Возможно, это то, где я честна не только по отношению к тебе, но и к себе тоже.       Я слишком долго болела и ломала себя, чтобы сейчас не замечать того, что я на самом деле хочу, но очень сильно боюсь.       Он решил не напрягать дальше глаза и потер лоб. Из окна была еле видна луна. Питер подошел к светильнику и выключил его. Лег на кровать, побоявшись разбудить, он решил ее не обнимать. Мысль о том, что эти отношения продлятся недолго стала болезненной.