Посланная свыше

      Проблема Цзияня заключалась в том, что он преимущественно занят. Должность генерала занимала львиную долю часов в его сутках, и когда казалось, что длинный список задач наконец отбрасывал хвост, новые задания уже грызли пятки, моля о внимании.       Время текло быстрым ручьем. Свою мать и возлюбленную он мог навещать очень и очень редко, существуя от встречи к встрече. Никакие подарки не могли показать всю ту тоску, которую Цзиянь испытывал вдали от близких. Но всё же генерал старался напомнить о себе любыми способами.       Поэтому тебя уже тошнило от уведомлений на терминале.       «Доброе утро, любимая». «Что у тебя на обед, любимая?». «Как провела день, любимая?». «Мы можем созвониться, любимая? Наконец несколько минут отдыха». «Дома, любимая?». «Сладких снов, любимая».       «Спишь, любимая?».       Любимая-любимая-любимая-любимая-любимая.       Это слово уже потеряло для тебя глубинный смысл, превратившись в клеймо.       Он желал услышать твой голос в любое удобное ему время, — неудобство для тебя просто исключено. Погрузиться в рассказы о бренной человеческой жизни, не опечаленной войнами, кровью и предсмертными криками товарищ. Ту жизнь, которую он каждодневно отвоевывал для вас, чтобы вы не знали ни звериных клыков на шее, ни трупной вони, застревавшей в его ноздрях каждый чертов поход.       Только во время ваших разговоров Цзиянь мог по-настоящему расслабиться в твёрдой койке на военной базе, где мрачные мысли закрадывались к нему голову и отплясывали некий спектакль, где ты отыгрывала главенствующую роль. Мог почувствовать тепло и уют, пусть даже пропитанные лицемерием во имя собственной выгоды.       Он хочет чувствовать себя живым. Любимым. Сам жаждет любить. И он любит.       — Скажи, какого оно цвета? — быстро перебирая мозолистыми пальцами, мужчина расстегнул душащую ширинку. На светлых боксерах уже расцвело мокрое пятно. По разгоряченному после тренировки телу пробегали крупные капли пота.       Он тяжко выдохнул, вызвав у тебя волну мурашек, и стал упорно наглаживать себя через белье. Ты слышала всё: каждый свист, шорох, хмык. Знала, где находится его рука, каково выражение лица, насколько затуманен взгляд.       — Черное. С зеленым кружевом.       Он не мог видеть, как тебе это уже опротивело спустя несколько секунд после начала звонка. До какой степени надоело держать себя в рамках мнимого приличия из страха сделать что-то не то. Что-то, что расстроит его, генерала, чиновника, способного вернуть тот самый ад, который завершился несколько месяцев назад.       Прошло семьдесят шесть дней как ты поклялась всем, чем только можно, лишь бы видеть солнечный свет и общаться с внешним миром. Лишь бы Цзиянь не был тем, кого могла увидеть последним перед смертью, если всё же решилась на самый скверный шаг.       — Хочу увидеть его. Сделай фото.       У тебя есть папка с заранее заготовленными фотографиями. На самом деле, он не привередлив. Иной раз домашняя футболка с дыркой у шва вызывала больший шквал эмоций, чем чулки на ремешках.       Это всегда тяжёлые двадцать минут. Его пыхтение, радость, твои наигранные стоны, стыд. Несколько слов о тов, как он скучает. Обещание приехать в ближайшие дни.       Самое приятное, это завершающее «Люблю тебя, любимая». Конец развратного спектакля.