150000₩

Это занимает меньше времени, чем предполагалось изначально. Глядя на знакомую машину, останавливающуюся напротив ставшего уже родным фонаря, Ги-Хун мимолётно думает о том, что ему бы в такой ситуации напрячься и напугаться: ни адреса не сказал, ни опознавательных знаков (фонарей-то в городе миллион), и всё равно как-то нашли. Но чем дольше он с Ин Хо общается, тем меньше удивляется. Граница его возможностей пока видится очень туманной. Сам Ин Хо вылезает с заднего сидения, закутанный по самую шею в тёплое пальто, и останавливается на тротуаре, засунув руки в карманы. Они смотрят друг на друга некоторое время, перебрасывая ответственность за начало разговора как мячик в детской игре, пока Ин Хо наконец не прерывает молчание первым. — Садись в машину. Здесь холодно. Холодно, это правда. Ги-Хун сто раз успел пожалеть и о том, что пешком пошёл, и что остановился здесь отдохнуть — за полчаса ожидания у него все кости продрогли. Успел бы домой за кофтой сбегать и назад вернуться. Но садиться в машину всё равно не хочется. Не из-за того, что Ин Хо предложил, скорее из-за того, что там пропадёт ощущение уединения. Если они собираются разговаривать про секс и трудности в общении, то не над ухом у водителя. — Не хочу. Отпусти своего рулевого, пускай по району покатается, а мы здесь посидим. Ин Хо смеряет его прищуренным взглядом, будто подозревая в этом очередную нелепую шутку, но шутки в этом никакой нет. Ги-Хун правда не собирается никуда отсюда уходить. — Если ты не хочешь говорить в машине, мы можем поехать куда-нибудь в другое место, — спокойно предлагает Ин Хо. — Кафе, ресторан, бар, что угодно. Я сниму отдельный угол, никто не потревожит. — А может сразу к тебе домой поедем, чего мелочиться? — бросает Ги-Хун. — Не надо ни на еду тратиться, ни на бензин лишний раз, только на секс. А утром я туда-сюда — и на автобусе домой, маршрут уже знаю. На проезд только подбросишь. Ну или ночью, сразу как закончим, если нищим не позволено спать на твоей постели. — Ты злишься. — Нет, я радуюсь до безумия. Мне ведь денежки так сильно нужны, а их редко предлагают просто за то, чтобы я десять минут на кровати молча полежал, пока меня трахают. Нашёл вот себе новую, знаешь, профессию. — Десять минут? — фыркает Ин Хо. — Ты преуменьшаешь. — Ты если не настроен разговаривать, — одёргивает Ги-Хун, не чувствуя настроения на то, чтобы сводить разговор к вот этому вот, — садись назад в машину и катись домой. Поспи, денежки посчитай, поплачь в подушку. Ну или чем там ещё люди без друзей занимаются в субботу вечером. Ин Хо качает головой, отходя назад к машине. Постучав костяшками пальцев по окну около водительского сидения, он дожидается, пока опустится стекло. — Съездь заправься, — кидает Ин Хо водителю. — Я напишу, когда надо будет меня забрать. Машина трогается с места, оставляя их наконец-то вдвоём. Ругаться хочется жутко, наплевав на то, что это всё ещё жилой район, где любой недовольный может высунуть из окна голову и сказать им пару ласковых за шум (или, что более вероятно, вызвать просто полицию). Ещё хочется зубами сжать металлическую ручку или откусить себе вообще язык, чтобы больше никогда не разговаривать. С Ин Хо сначала было как-то очень просто, хорошо и расслабленно, почти как с другом, а теперь как на качелях. И непонятно, где прошла эта незамысловатая черта между смехом ночью в машине, одной сигаретой на двоих и сексом за деньги. Два раза всего общались, напоминает себе Ги-Хун. А ведь какие-то люди с ним по десять-двадцать лет взаимодействуют. Как жена с ним жила вообще? Вздохнув, он переводит взгляд на застывшего над ним Ин Хо и вытягивает вперёд ладонь. Тот смотрит на неё с сомнением, пытаясь понять, каких действий от него ждут. — Ты хочешь подержаться за руки? — уточняет он. — Или тебе помочь встать? — Сигареты дай. Ин Хо никак это не комментирует, только поджимает губы. Холод ли это или человеческая реакция на свой небольшой провал, но бледное лицо знакомо краснеет. Из кармана он выуживает ещё запакованную пачку — та же самая марка, которую они курили тогда в машине. — Ты подвинешься? — просит Ин Хо, положив упаковку в протянутую ладонь. — Я бы предпочёл не вести этот разговор стоя. — Нет, — бросает Ги-Хун, срывая полиэтиленовую плёнку. — Это скамейка для бедных. Впрочем, — приподнявшись на локте, он освобождает место у края, — ты явно эмоционально нищий, поэтому присаживайся. — Почему тебя это так сильно задело? — спрашивает он, усаживаясь на скамейку. Недолго думая, Ги-Хун устраивает голову у него на коленях. — Я помню, что высказал свою просьбу максимально нейтрально. Я тебе нож в печень воткнул, но сделал это без злого умысла, поэтому не обижайся. Ги-Хун жмурится, пытаясь сбросить пьяный морок, но это тяжело — вдвойне тяжелее с Ин Хо, который всё крутит и крутит свою пластинку. Мама его всегда называет незрелым, увещевая, что к сорока пяти не обзавёлся головой на плечах, не остепенился, работу даже не нашёл нормальную. Ин Хо вот и остепенился (пусть трагично), и голова у него на плечах рабочая, и работа хорошая, но на простых истинах спотыкается. Как вот это ему всё объяснить? Какие тут слова будут правильными? — Сигареты же ты взял, в чём проблема денег? — продолжает Ин Хо. В голову всё-таки заглядывает мысль, что он, наверное, просто издевается. Играет так на нервах, чтобы посмотреть на реакцию. Невозможно в самом деле говорить вот это вот, считая себя правым в каждом слове, которое произносишь. — Так я их у тебя сам попросил. — Но спрашивать сам про деньги ты бы не стал, несмотря на то, что они тебе явно нужны. Очевидно. — Очевидно. — Я сделал шаг навстречу сам. — А тебя кто вообще просил его делать? Это хуже, чем разговаривать про фонарь. Там ирония скрашивала нелепость; здесь — чистая серьёзность, ни улыбки на лице, ни смешков в голосе. Настолько всё плохо, что хочется перейти от цивильного метода решения проблем разговором к пьяному мордобою. Был бы тут кто другой на месте Ин Хо, так бы Ги-Хун и поступил, но с этим драться как-то несолидно. Куда солиднее — и правильнее, если уж на то пошло — было бы просто выкинуть визитку до того, как номер отпечатается в памяти телефона, чтобы потом вспоминать об этом раз в год, на совместных пьянках с очень близкими друзьями, и смеяться, мол, ну вот мудак, правда? Очень легко винить в этом всём свою дружелюбность. Вроде как, ты первый подошёл заговорить со мной, а значит теперь мы друзья, даже если ты упорно это отрицаешь. И раньше ведь казалось, что с Сан-Ву сложно. Наверное, вся жизнь его готовила к этому моменту, учила влезать людям под кожу со своей навязчивой прилипчивостью и сдирать с них скорлупу. Но вот с Сан-Ву, думается Ги-Хуну отстранённо, надо было всё-таки об этом поговорить. Его рациональность помогла бы устаканить всё в голове и распределить по полочкам — или просто нужно было услышать от кого-нибудь здравое «Убиваешься из-за человека, с которым два раза общался? Ты совсем идиот? Сколько тебе лет, напомни?». — Надо было всё-таки поехать куда-нибудь, — произносит Ин Хо, мастерски игнорируя прямой вопрос. — Не оставаться здесь. — Чем тебе моя скамейка для бедных не нравится? — фыркает Ги-Хун. — К скамейке у меня претензий никаких нет. Дело скорее в погоде — ты сейчас окоченеешь. — Да здесь нормально. Приемлемо. — Ты сигарету выкинул, — настаивает Ин Хо. — Хотя выкурил её только наполовину. А потом сразу спрятал руки в карманы. К тому же, куртка у тебя явно не по погоде, ты бы ещё в том же самом пиджаке на улицу вышел. Ноябрь всё-таки на дворе. — Не нравится мне смена сезонов, — жалуется Ги-Хун. — Почему я должен менять удобную одежду только из-за того, что становится холоднее? Я бы и зимой в футболке ходил, но там правда совсем невыносимо. — Это, наверное, самая идиотская вещь, которую я когда-либо слышал в своей жизни. — Мы с тобой явно мало общались, раз это для тебя самая идиотская вещь. Разговор всё плавает по верхам, ни на шаг не приближая их к тому, ради чего они здесь, собственно, собрались. Ин Хо, справедливости ради, не высказывает желания переходить к сути, уходя куда-то в сторону то с нелепыми фразами про десятиминутный секс, то светской болтовнёй про погоду. Делать ему, что ли, правда нечего в субботу вечером? Вот до чего человека доводит одиночество. Копошение отвлекает от мыслей. Ги-Хун пытается повернуть голову, чтобы посмотреть, чем там Ин Хо занимается, но вместо этого его хватают за плечи, заставляя приподняться. Следующее, что он ощущает, оказавшись вновь уложенным вдоль скамейки — тёплое пальто, укрывающее сверху, как одеяло. Да ладно, чёрт возьми. Серьёзно? — Я не хочу быть ответственным за твою простуду потом. Судя по твоим заверениям, что я виноват в сегодняшнем пьянстве, такого обвинения вполне можно ожидать. — Ну да, — бормочет Ги-Хун. — На лекарства-то мне денег явно не хватит. Ин Хо цокает языком, качая головой. — Мы сегодня отойдём от этих шуток? — Да мы ради них и встретились. Пальто греет правда как одеяло, заставляя окоченевшие пальцы наконец-то прогреваться. Ги-Хун беспокоится было, что невольно подставил под угрозу простуды Ин Хо вместо себя, но у того и под пальто оказывается свитер, ещё и натянутый на рубашку, отглаженный воротничок которой аккуратно торчит из выреза. Что-то кроме костюма, ого. Хотя с подбором одежды под погоду у них у обоих явно проблемы, пусть и разного характера. — Тебя задели мои слова про деньги, и я бы хотел извиниться, — произносит, наконец, Ин Хо. — Я обдумал произошедшее за это время. Возможно, сказанное мной было не к месту в тот момент, но я не ставил перед собой цели оскорбить тебя. — Это было неуместно, — соглашается Ги-Хун. — Верно. Я должен был предложить это уже после всего того, что мы могли бы сделать. Ги-Хун стонет снова, закрывая лицо ладонями. Это невозможно. Это нерешаемая головоломка. Судоку высшего уровня сложности, где всего по паре цифр в квадрате, и сама игра бьёт тебя током за ошибки. Пытаясь уложить в голове всё происходящее, он ударяется пару раз затылком о металлическую ручку скамейки, до тех пор, пока чужая ладонь не встаёт на пути преградой. — Прекрати, — ворчит Ин Хо. — Чего ты делаешь? Ги-Хун подрывается с налёжанного места, придерживая пальто, чтобы не упало на землю, и пялится ему прямо в лицо, пытаясь прочитать там ответы хоть на один из миллиона вопросов, которые роятся в его голове. — Объясни мне это, — просит он. — Покажи мне, как всё это выглядит в твоих глазах. Я не понимаю. Серьёзно, каждым своим словом и действием ты посылаешь абсолютно разные сигналы. Мне так новооткрывшаяся информация про ориентацию голову не морочит, как ты. Там хоть как-то разобраться можно самостоятельно, но с тобой всё вообще по нулям. Почему деньги обязательно должны участвовать в процессе? Сдвиг у тебя какой-то на этом или что? — Ты снова быстро разговариваешь, — замечает Ин Хо как ни в чём ни бывало, выглядя снова слишком довольным и увлечённым для человека, который ходит и предлагает людям трахаться за деньги. — Ты всегда так делаешь, когда волнуешься? — Ты сейчас узнаешь, как я бью людей, когда волнуюсь. И вряд ли тебе понравится. Ин Хо приподнимает вверх обе руки, сдаваясь, всё ещё сохраняя глупую полуулыбку, будто всё происходящее его в высшей мере забавляет. Ги-Хун не понимает, нравится ли ему упиваться чужими страданиями или это естественная реакция на невыносимую тупость всего происходящего. — Думаю, не секрет, что я несколько очарован тобой, — начинает Ин Хо, заходя откуда-то совсем издалека. «Не секрет» — это сильно сказано, но, возможно, это и объясняет то, что он прикатил сюда в ночи, даже не возмущаясь позднему звонку. — Немного одержим, возможно. Ты вызываешь у меня эмоции, которые я давно не испытывал, и дело не во внешности или вожделении. Безусловно, если бы дело было только в этом, мне не составило бы труда выбросить тебя из головы, но меня привлекает скорее твоё поведение, манера общения и незамутнённый взгляд на мир. Всё это, те две встречи — это было довольно… освежающе. Думаю, я ищу встречи, потому что гонюсь именно за этим. Это звучит достаточно искренне и ошеломляюще (и всё ещё не объясняюще денежный аспект всего происходящего), чтобы заставить понимающе протянуть: — А я тебе так и говорил, что со мной всегда трахаются только из-за того, что я весёлый. — Дело не только в этом. Но и это отрицать я бы тоже не стал, хоть мне и не свойственно тащить в постель всех, кому удалось меня рассмешить. — Твоя жизнь бы положительно изменилась в этом случае, — заверяет Ги-Хун. — Стоит начать так делать. — В этом вопросе я предпочту инвестировать в один перспективный актив, а не разбрасываться во всё, что потенциально может принести прибыль. Наверное, это какая-то метафора с глубинным смыслом, но сейчас не то настроение, чтобы вникать в то, на что Ин Хо пытается намекнуть замудрёнными фразами. Поэтому Ги-Хун дёргает его за плечо, поторапливая. — В чём тогда проблема? Давай переспим бесплатно, — предлагает он. — Это не я вообще должен предлагать, но у меня свой шкурный интерес. Проверить всё ещё надо теорию про бисексуальность. Наверное, тот факт, что у него всё-таки встал на мужика, уже является полноценным доказательством, но лучше один раз убедиться точно, чем сто раз предполагать. — Проблема в том, что мне не нужен секс на один раз. Не в этом случае. — Ну, — Ги-Хун разводит руками, — в рамках закона окольцевать тебя я не могу, но дружить и трахаться нам никто, вроде, запретить не может. — Это не будет дружбой, — настаивает Ин Хо, морщась, будто его раздражает сама мысль о том, что они останутся друзьями. — Мы не сможем спать вместе на постоянной основе и оставаться друзьями. Ты слишком эмоционален, чтобы не пересекать грань. Я, в свою очередь, знаю себя достаточно хорошо, чтобы знать, во что перерастёт моя лёгкая одержимость. Ты мне интересен, я очарован и привязываюсь к эмоциям, которые ты у меня вызываешь. — Это всё никак не объясняет твоё предложение спать за деньги, — честно отвечает Ги-Хун, не акцентируясь на комментарии про свою эмоциональность. В конце концов, это правда. Про отношения с мужчиной даже думать страшно, куда уж там, но Ин Хо пока достаточно уверенно кошмарит его своим странным поведением, чтобы отвлекаться от тяжких мыслей о принятии ориентации. — Скорее подчёркивает то, почему нам не стоит этого делать. — Никому из нас это не нужно. Мы из разных миров, и я не могу представить кого-то вроде меня влюбившимся в кого-то вроде тебя. Это не сработает. Смысл фразы долетает не сразу, но ударяет ровно по затылку, как в забавных старых мультиков, где тебе по лицу прилетает кувалда, а ты это осознаёшь спустя секунд двадцать. Ги-Хун отстраняется, усаживаясь прямо, и упирается локтями в свои колени, пряча лицо в ладонях. Он бы посмеялся над тем, что Ин Хо на чёртову третью встречу заливает что-то про влюблённость, но смеяться тут не над чем. Переводя на более понятный язык, Ин Хо просто не хочет, чтобы между ними установилась связь из-за того, что ему не нравится перспектива испытывать чувства к… ну, кому-то вроде Ги-Хуна. — Поэтому ты хочешь оставить это профессиональным, — произносит он сухо. — Не переводить это в разряд каких-либо взаимоотношений: дружеских или любовных, потому что тебе со мной сейчас весело, но в перспективе всё это бессмысленно. — Теперь ты понимаешь. Деньги сделают всё это менее… напряжённым. Менее личным. Да, это действительно всё объясняет. Как минимум то, что сто тридцать тысяч за сеанс у психотерапевта Ин Хо выбрасывает на воздух. Ему бы, по-хорошему, пойти сдаться в дурку да полежать в комнате с мягкими стенами месяц-другой. На автомате Ги-Хун достаёт пачку из кармана своей куртки и щёлкает зажигалкой, закуривая. Ему бы всей пачки не хватило, чтобы выкурить из головы всё, что он только что услышал, но хоть какая-то отдушина. Тяжело, наверное, так жить. И, наверное, есть какое-то внутреннее объяснение тому, что Ин Хо поступает именно так вместо того, чтобы отпустить свой контроль и просто плыть по течению, не задумываясь о будущем, но желание рыться в этом растворяется вместе с уплывающим вверх дымом. Прикрыв глаза, Ги-Хун откидывается назад, закидывая голову на спинку скамейки. — Как ты это видишь? — спрашивает он из любопытства. — Мы договариваемся о встречах, ты мне за них платишь, а потом мы просто разбегаемся до тех пор, пока тебе снова не приспичит расслабиться. Как-то так? — Грубо говоря, да. Обидно не это, а то, что сигналы правда всё это время были смешанными, и как ублюдок Ин Хо всё же ведёт себя на порядок реже, чем как нормальный человек. Приезжает, извиняется, улыбается шуткам, проявляет какую-то глупую заботу, а потом припечатывает всё это зубодробящей циничностью. Сохраняет, мать его, профессионализм, серьёзный человек. Выдохнув снова дым в воздух, Ги-Хун поворачивает голову, натыкаясь на пристальный взгляд. — Моё предложение тебе не нравится, — сразу понимает Ин Хо. Искренность его грусти всё-таки вытягивает нелепую, пронизанную тоской улыбку. — Я сейчас встану и начну танцевать от радости, настолько оно мне нравится. Ты меня с каждым разом умудряешься в такой ступор вводить, не прилагая к тому вообще никаких усилий. Тоже, знаешь, освежает. Я бы предложил, для сохранения профессиональности, платить со своей стороны за это, но мне денег не хватит. Впрочем, ты так нервы треплешь этим, что это можно считать за плату. — Я делаю это из благих побуждений, — говорит Ин Хо, продолжая и продолжая давить своей откровенно разъедающей душу искренностью, будто пытаясь в этом убедить. — Для нас обоих. Так будет проще. — Да уж. Проще. — Ты не согласен с моими условиями? — Если я не соглашусь, — начинает Ги-Хун, стряхивая пепел с сигареты прямо на скамейку между ними, — мы сейчас просто встанем, разойдёмся по домам и больше никогда не будем разговаривать? С пару секунд Ин Хо, кажется, размышляет, но после сдержанно кивает. — Понятно. Привычка видеть хорошее в людях станет его смертью. Ги-Хун знает, что ему бы сейчас надо повторить перфоманс последней встречи, встать и уйти, но его грызут любопытство и интерес. Люди вокруг него всегда делились на полных незнакомцев и тех, с кем потенциально можно подружиться, даже если всем вокруг это всегда казалось странным. Ин Хо удачно так влез в его поле зрения, весь такой отчуждённый и потерянный, слишком серьёзный для своего блага, неосознанно взывающий к тому, чтобы кто-нибудь присел рядом, поставил перед ним бутылку и заставил высказаться, что тянет к нему, как магнитом. Отказаться сейчас очень просто. Всё это настолько плохо и сломано, что потом он даже о потерянных деньгах жалеть не будет, потому что любая сумма не стоит того, чтобы себя ломать о другого человека, который, непонятно ещё, оценит это вообще или нет. Если бы они прямо с этого своё знакомство начали, было бы действительно проще. Там ещё, в машине. Но теперь Ги-Хун чувствует себя по уши втянутым в чужие ментальные проблемы, и какая-то подсознательная тварь, привыкшая портить ему жизнь, не даёт отпустить. Хотя стоило бы. Видит бог, действительно стоило бы. — Что скажешь? — спрашивает Ин Хо, вырывая из попыток закопаться во внутренних терзаниях. Надо бы сказать, что у него беда с башкой. Надо бы сказать ему пойти полечить её, а потом звонить-писать, чтобы они могли разговаривать как люди. — Я согласен на один раз, — говорит Ги-Хун вместо этого. — Больше я не вытяну. — Не думаю, что меня устроит один раз, — хмурится Ин Хо. Ему самому и от одного раза, скорее всего, будет тошно, но что поделать. В этот момент они оба не получат то, чего хотят. Поэтому Ги-Хун только пожимает плечами. — Это моё условие. Бери или уходи. И правда ведь думает, размышляет. Ги-Хун смотрит, не отрываясь, ожидая ответа. Всё внутри противится самой идее, но всё та же подсознательная тварь не даёт покоя тоже. От одного раза не произойдёт ничего страшного. Он попробует и, в лучшем случае, сможет в процессе докопаться до чего-нибудь, за что можно будет зацепиться, чтобы продолжить всё это. — Ладно, — медленно произносит Ин Хо. — Мы договоримся на этом сейчас. Сколько ты хочешь… гм. Что ты хочешь получить взамен? Глубоко затянувшись, обжигая лёгкие горьким дымом от фильтра сигареты, Ги-Хун роняет первое, что приходит в голову, всё ещё уповая на то, что это безумие можно будет свести к смешной шутке или, по крайней мере, Ин Хо откажется из соображений здравого смысла: — Сорок миллионов вон. Или нет, погоди. Сорок пять миллионов вон, — подумав ещё немного, он добавляет. — И ты оплатишь мне потом такси назад. Ин Хо бросает на него долгий и крайне многозначительный взгляд. В самом лучшем случае, у него не окажется таких денег, и всё это правда можно будет свести к шутке. У нормального человека не должно быть таких денег, равно как и не должно быть желания тратить их на секс с едва знакомым человеком. — Это большая сумма. Тебе нужны они для какой-то конкретной цели? — Да. Но это, шеф, не твоё дело. Снова тишина. Ги-Хун смотрит на то, как сменяются эмоции на чужом лице. Он готов сожрать свой непотушенный бычок от сигареты, когда смятение сменяется твёрдой уверенностью, которая перечёркивает все надежды на здравость чужого рассудка. — Ладно, — произносит Ин Хо. — Хорошо. — Ладно? — переспрашивает Ги-Хун. — Ты серьёзно сейчас. — Это неразумно большая цена за секс в целом, но не неприподъемная, — он пожимает только плечами. — Я готов заплатить тебе столько. — Охренеть, — цедит Ги-Хун. — Просто охренеть. Я сказал это, чтобы ты отказался, к твоему сведению. — Я знаю. И поэтому я согласился. — Какой же ты упырь. Слов даже других подобрать не могу. Поднявшись на ноги, Ги-Хун цепляет пальто, всё ещё накинутое на его плечи, и надевает его полноценно. Похлопав по карманам, он достаёт оттуда кошелёк, телефон и какие-то бумажки, сбрасывая всё имущество Ин Хо на колени. — Мне на сегодня тебя достаточно. Звякни, когда будет настроение потратить сорок пять лямов на секс, условимся с датой. Шумно выдохнув, он шагает в темноту улицы, по направлению к дому, не чувствуя в себе правда желания или хоть какого-то стремления продолжать этот нелепый разговор. Всё это дело надо переспать и осмыслить со здоровой и чистой от выпивки головой. Вслед ему Ин Хо бросает только короткое и явно потерянное: — Ты мне пальто-то вернёшь? Ги-Хун только отмахивается жестом и кидает, не оборачиваясь. — Считай, что это аванс.