В доме с желтыми стенами

Мне кололи феназепам, поэтому сознание всегда было затуманено и спутанно, а из памяти то и дело пропадали кусочки воспоминаний. Многие сказали бы, что такое лучше не помнить. Но не я. По ночам было особенно тяжело. Мало кто спал ночью. Большую часть обитателей палаты привязывали к кроватям, и они до изнеможения кричали и плакали, умоляя развязать веревки. Все ночи слились в одну. Они состояли из тихих стонов, переходящих в оглушительные вопли. - У кого-нибудь есть ножичек?.. Порезать эти чертовые веревки... Или бритвочка? Ну дайте, пожалуйста... Что же вы, не люди что ли? Сережа, подойди, дай ножичек. Я сказала, подойди! Матери родной помочь не хочешь? Все меня бросили, никому я не нужна... Ну дайте ножик! Казалось, никто кроме меня не слышит этих причитаний. Я сходила от них с ума. Засыпала, просыпалась, слушала. Бесконечно. И плакала от ужаса. Все изменилось в одну ночь. До меня начало доходить, что случилось на самом деле. Выпитое снотворное подействовало. И я умерла. Я в аду. Сомнений не было. Я вытянула правую руку и полоснула по ней отросшими ногтями. Потом еще раз. И еще. Много-много раз. Никто не следил за палатой. Вокруг ходила только Оля Белозерова, но я старалась не обращать на нее внимание. Один раз она подошла ко мне и поцеловала в лоб. Это было неприятно. Я продолжала царапать руку. Никак не выходило дойти до вены. Только сдиралась кожа. Тогда я прокусила зубами кожу. Но кровь все равно не хотела идти. Я плакала от боли и страха, но продолжала. Так и уснула. На утро я почувствовала леденящий ужас от пробуждения. Рука нещадно болела. Она была разодрана до мяса. Я спрятала ее под рукавами платья. Слезы безостановочно катились по щекам. Ко мне подошла медсестра, и я попросила о разговоре с лечащим врачом. - Что-то случилось? - медсестра склонилась надо мной, заглядывая в глаза. - Голоса? Нет, какие голоса... У меня же не шизофрения все-таки. Я снова попросила об аудиенции. Мне сказали, что врач подойдет, когда у него будет свободное время. Свободное время у врача появилось только ближе к обеду. Я в мыслях успела несколько раз прокрутить свою речь. Зачем меня поместили сюда? Я ведь и так не отличаюсь любовью к жизни, так зачем меня поместили в палату на 20 человек, из которых трое - таких как я, а остальные шизофреники или люди в глубокой деменции, что, в принципе, визуально никак не отличается от шизофрении. Почему меня оставили наедине со всеми этими людьми, с их голосами, криками, стонами? Это мое наказание? Зачем все это? Зачем? Но когда я увидела безучастный взгляд врача, сил хватило только на то, чтобы закатать рукав, открывая сочащуюся сукровицей руку, и спросить: - Зачем все это? Зачем все это? Я спрашивала и спрашивала, слезы капали на покрывало, а взгляд врача оставался таким же холодным и безучастным. - Значит, лечение не помогает. Попробуем другое. Ногти отрезать. Руку обработать. Переместить ближе к выходу. И меня переложили на другую кровать, прямо напротив выхода, чтобы дежурная медсестра из коридора всегда могла видеть меня. Ногти отрезали. Запретили прятать руки под одеяло, даже во сне. А рану полили зеленкой. Нет, не намазали, а именно полили из баночки. Меня трясло от боли, но я терпела, едва слышно шепча: - Сама виновата... А медсестра кивала и говорила, как сильно я их подвела, не сказав про рану с самого начала. Бинтовать руку запретили, потому что бинты мне не положены. Когда я засыпала, рука прижималась к покрывалу, прилипала к нему, а после отдиралась, оставляя куски мяса на ткани. Медсестры ругались, говоря, что я опять травмирую руку. На сгибе правой руки навсегда остались белые шрамы.