Игра в любовь

Нормально ли не сводить с неё взгляда? Нормально ли искать эту светлую макушку в толпе? Нормально ли всматриваться в то, как она улыбается? Нормально ли выучить все детали, все эти крошечные детали, которые её характеризуют? Нормально ли ревновать её к каждому представителю противоположного пола, который слишком, чертовски близко, приближается к Болконской, втирается в доверие и улыбается во все тридцать два? Нет, не нормально. И Даню тошнило от этих мыслей, но перестать он не мог. Кира была везде, где и он. Ну вот объясни, какого хера ты бесишься? Она ведь даже не твоя, вас ничего не связывает, ровным счётом ничего. Но он, блять, видел, что Киру волнуют его прикосновения, видел, как она нервничает. А что ты хотел? Нет, ну серьезно? Чего, мать твою, ты хотел? Чтобы она бросилась тебе на шею так быстро, прямо с порога? Нет. Чего же ты хочешь? Хотя, чёрт тебя дери, ты сам не понимаешь, чего хочешь. Как объяснить это немыслимое притяжение? Как? Почему куда бы он не пошёл, где бы он не остановился, мысли о Кире Болконской, девчонке со своими смешными чувствами из общего прошлого, преследовали его? Мир вокруг как будто начал насмехаться над Даней. На, смотрите, какая-то девица закрыла ему рот парой ласковых. Почему же он тогда не чувствует этой ужасной ненависти к ней? Больше того, Воронцова даже удивило её упорство. Её отчаянное желание доказать всем, что Кира чего-то стоит. А чего стоили остальные девушки? Воронцов и не помнил, когда принял решения не привязываться к ним. Просто брать то, что хочется, особо не обращая внимания на их чувства. Девушек было много, он многих интересовал, но все они казались такими глупыми, наивными, ничего не стоящими. Даня не мог точно вспомнить дату, когда решил никого больше не подпускать к себе. Постарался внушить себе, что не умеет любить и что любить — это не по его части. Просто пиздец. Дожился. Дожился до того, что та, которую он избегал и унижал всю свою жизнь, отплачивает ему почти той же монетой. Не имеет сейчас значения, было ли это намеренно. Доигрался. Но самый настоящий пиздец случился тогда, когда он увидел её в этой чёртовой юбке, открывающей вид на до одури стройные ноги. Мать твою, когда она успела? Когда у неё успели появиться такие невероятные ноги? Главное, это пробуждало в нем вовсе не детские чувства: он был готов нагнуть её прямо на этой парте. И, видимо, не он один. И видимо, ей нравилось это. Нравилось быть в центре внимания. Она обводит взглядом класс и даже не смотрит на Воронцова, намеренно игнорируя его. Даня не мог. Хотел бы, но не мог. Он не позволил бы себе просто нагнуть её. Без чувств, грубо. И от осознания этих диких мыслей хотелось выть. Даже не столько от этих мыслей, сколько от досады. Ему просто нужно было целовать её, слыша собственное имя сквозь поцелуи. Просто оставлять следы от губ на чувствительной коже такой изящной шеи, запах которой дурманил — он уже проверял. Нужно. Так чертовски было нужно. Нужно так сильно любоваться её телом. Её телом, мать вашу. Чтобы от прикосновений её пальцев в грудной клетке выбивало весь кислород. Воронцов, ты себя вообще слышишь? Опережает её соседку по парте и садится рядом. Просто уйди к чёрту, тупая дура; надеюсь, ты научилась читать по глазам. Натыкается на удивлённый взгляд Болконской. Только она приоткрывает рот, чтобы нарушить тишину, как звенит звонок. Удача сегодня явно на его стороне. А если серьёзно, то какого чёрта ты сел сюда? Среди всех парт вокруг ты выбрал именно ту, что стоит последней в кабинете литературы, пока этот динозавр в лице старой учительницы что-то тихо мямлит себе под нос. Ты выбрал именно то место, где сидела Кира. И пускай она будет отрицать, что происходящее её попросту не интересует, но Воронцов знал, что это не так. Как бы она сейчас не строила из себя холодную и неприступную суку, это не так. Вообще. Это не она, а то, что он с ней сделал. Этот блядский запах, её не приторный, пиздецки манящий запах, от которого все кости внутри сводит. А то, что она сидит так близко и пишет своим ровным, без малейшего наклона, круглым почерком в тетради, слегка нахмурившись? Нарочито избегает его взгляда, того, как Воронцов за ней наблюдает, медленно сходя с ума. Да он даже колкости ни одной сказать сейчас не может, вот настолько Болконская завораживала его. Настолько. Что не хотелось больше ничего. И никого. Секунда. Хватило лишь секунды, чтобы его рука оказалась на ноге Киры, слегка поглаживая. Вздрагивает, молчит и судорожно выдыхает. Она закусывает губу, но не поворачивается в сторону Дани. Блять, как эстетично она закусывает губы. Чего только стоит, чтобы сдерживать себя, пока чертовка проверяет на нём свои навыки очарования. Поднимается выше, настойчивее, касается внутренней стороны бедра. Удивительно, что Болконская подпустила его настолько близко. Удивительно и то, что они уже сколько минут сидят вместе и молчат, не поливая друг друга дерьмом. Разгорячённая, нетронутая, красивая. Вся в его власти. Стены просто давят, а эти недоумки-одноклассники даже не обращают ни малейшего внимания. Девчонка дышит через рот, закрывая глаза и подпирает руку так, чтобы все эти невинные шалости не выглядели подозрительными. Чувствует, как Киру бьёт дрожь. И как он мог раньше жить, даже и не замечая её? Как мог унижать? Стоило ему поглаживать ногу ещё выше, до неприличия задрав юбку, как Болконская вскакивает, будто бы ошпаренная, просясь, нет, умоляя выйти из класса. Вдох и выдох. Наблюдает за молниеносно удаляющейся фигурой в этой пиздецки короткой юбке, благодаря длине которой все так и одаривают Киру вниманием. Вдох и выдох. Чувствует, как становится тесно в штанах. Нет, блять, просто не сейчас. Ему стоило только прикоснуться к Болконской, стоило только вдохнуть её аромат, исходящий от желанного тела, как всё внутри замирало в тревожном ожидании. Ни с одной, мать твою, ни с одной девушкой раньше такого не происходило. Было всё, кроме подобного. Нет, он её никогда не ненавидел. Даня всегда, хотя признать это означало поражение, просто всегда удивлялся ей. Читающей книгу и верящей в прекрасных принцев. Той, что просто никак не реагировала на его выпады. Нет, дорогуша, так не подходило. Нужно было задеть как можно сильнее и больнее, чтобы она уже выразила малейшую, просто малейшую эмоцию и, наконец, обратила на него внимание. Ведь в этом и была вся Кира: сотканная из противоречий, не по годам добрая и милосердная даже к таким, коим был Даня. Воронцов как будто посылал импульсы, мол, заметь меня наконец! Только вот он всегда, просто каждый раз был обезоружен, стоило Кире начать плакать. Но когда слёзы катились по её бледным щекам, а в голубых глазах плескалась обида, то становилось особенно… Гадко? Легче было отгонять безумные мысли о том, что она даже плачет красиво! Но зачем? Зачем становиться слабым ради неё? Зачем, если проще издеваться? Только вот все эти гадости рикошетом отдавались ему вдвойне. И это бесило. Почему Кира делала это с Воронцовым? Почему она, да-да, она, имела колоссальное влияние на Даню? Нет-нет-нет. Он ничего к ней не чувствует. Да, вообще ничего. Закроет глаза на то, что их неимоверно тянет друг к другу, закроет глаза на то, что она свела его с ума. Кира Болконская — просто очередная девушка в его жизни, не представляющая из себя ничего особенного. Зачем лелеять её, оберегать от невзгод, спасать, если того будет нужно? Можно просто сломать, растоптать её гордость и воспользоваться ею так, что на следующее утро с трудом имя своё вспомнит. Просто скажите, что так будет проще.

***

Чего только стоило посетить привычное подростковое сборище, на которое мечтали попасть не только люди из их школы, но и их друзья, знакомые из прочих учебных заведений. Всё по-старому и ничего удивительного: богатенькие родители оставляют своему детищу дом на целую неделю, уезжая в деловую поездку и, конечно же, он решает закатить вечеринку. Без этого никак, да и незачем. Потому сейчас около огромного особняка собирается народ. Уже грохочет музыка. Всё так же, как и обычно. Безудержные танцы, алкоголь и красивые девочки, разодетые специально по такому случаю, будто бы выходят в свет в последний раз в своей жизни. Мало ли, кто знает, может и им перепадёт лакомый кусочек прямо с рук популярных ребят, ради которых они тут. Или их начнут узнавать с помощью друзей тех самых популярных ребят. Казалось бы, пей и наслаждайся, что ещё желают на вечеринках, если не учитывать активное времяпровождение в закрытой комнате? Вокруг пиздецки много обжигающих брюнеток, милых шатенок и игривых блондинок, сидящих очень близко, стреляя глазками в твою сторону. И почему-то Даня уверен, что Кира бы так не делала. Блять, опять он о ней думает. Может уже хватит, а? Пора бы прекратить даже вспоминать о ней. Воронцов пришел расслабиться и вновь окунуться в тот стиль жизни, который Болконская потревожила: водоворот событий, каждое из которых случалось ночью. Мир совсем недетских забав, где не было места маленьким и наивным девочкам. А даже если они тут и появлялись, то подобное мероприятие кардинально меняло их мировоззрение и личность в целом. Обнимает какую-то брюнеточку, попивая алкоголь в своем стакане. Музыка грохочет настолько, что он уже, пожалуй, и не слышал себя. Танцующая молодёжь, кто-то раздевает друг друга глазами, другие уже обжимаются в углу, третьи набуханные до беспамятства. Сидящие на диване друзья, «короли» этого вечера, заняты самими собой. Им особо и нет дела до происходящего, ведь важны только их интересы и их удовольствие. Так было всегда, всегда внимание компании завоёвывали, как бы это не звучало, словно клише. А это так и прозвучит. В каждой чёртовой школе есть та самая кучка плохих парней, от которых все малолетки расплываются в лужицу с довольной улыбкой. И более того, вам очень сильно повезло, если с этой компашкой у вас нет связей. Себе дороже. Хуже, когда ты часть этой компании. И она тебя затягивает, будто болото. Мать твою, это что, она? Каждый её шаг, каждое мимолётное движение, то, как спадают её волосы было, блять, идеальным. Ей нравилось, как отходили некоторые парни, смотря ей вслед, как восхищались ею. Кира Болконская вся светилась обаянием и сексуальностью. В этом шёлковом облегающем платье изумрудного цвета, подчёркивающем все предметные изгибы её фигуры, она выглядела сногсшибательно, настолько сногсшибательно, что Даня задержал дыхание, не в силах отвести взгляд. А эти её острые плечи, выпирающие ключицы, которые были видны из-за тонких бретелек? Во рту как будто пересохло, стоило ему только подумать, что на Кире почти нет белья. Или, как это платье резко спадёт, открывая взор на молодое и привлекательное тело. Но вперемешку с восхищением накатывала и злость. На неё все смотрят, изучают, а идиотка просто купается в чужом внимании. Она пришла на массовое сборище почти что полуголая! Какого хера у нее отсутствует инстинкт самосохранения? Вот какого хера этот ублюдок из параллельного уже мысленно имеет её во всех позах, а тот, сидящий рядом, пялится ей в спину? В спину, которая едва ли прикрыта этим платьем, в спину с идеальной осанкой, за которую её долго терроризировала родительница. Хотелось просто замотать её во что-то и увезти подальше, ведь от мысли, что какой-то мудак будет трогать Болконскую просто сносило крышу. Не мог себе даже представить подобного сценария. Какое тебе до неё дело? Почему тебе так занимательно думать о её ебырях? Почему тебе не сидится спокойно, пока рядом с ней трётся какой-то сопляк, предлагая ей стакан с выпивкой и так нагло заглядывая в вырез? В тоже время брюнеточка рядом, не обделённая вниманием Воронцова, тянется к нему, проводя своим языком по нижней губе. Но от этого ни холодно, ни жарко. Более того, становится как-то противно и хочется прополоскать рот. А лучше вообще не заморачиваться, чтобы уже отстала наконец и не тёрлась, как мартовская кошка. Нежась, хотя, это явно не то слово, в объятиях одной, Даня пристально следит за девушкой в изумрудном, которая была самой привлекательной на всём этом мероприятии, напоминая мираж, который вот-вот растворится сквозь пальцы. Он наблюдал за тем, как неумело, хотя, так только казалось, Кира начинает флиртовать. Но в каждом прикосновении к чужой руке, мимолётном, как и заправленная за ухо прядь, было столько фальши, столько наигранного удовольствия. И сейчас Воронцов чувствовал себя точно так же, как и Кира. Как будто его насильно заставляют находиться в не особо благоприятной среде и в не особо благоприятное время. Она оборачивается и смотрит в его сторону. Заметила. Наконец-то. Неужели! Смотрит несколько секунд и, замечая брюнеточку рядом, отворачивается, улыбка на минуту сходит с её лица. С этого прекрасного и уже до боли родного лица с вечерним макияжем. Она отвела взгляд первой, лишь на секунду будучи обескураженной в связи с увиденным. Что это было, блять? Посмотри ещё раз, на, любуйся до чего ты его довела! Что уж там говорить, если Воронцов не может смотреть ни на одну другую девушку в этом зале, кроме тебя. Ни у одной нет таких губ, ярких, до безумия ярких глаз, посмотрев в которые однажды ты не сможешь существовать спокойно далее. Ни одна не обладает такими же приятными волосами на ощупь, хоть они вполне обычного цвета. Ни одна не может похвастаться этим божественным запахом и грациозностью, естественной грациозностью, а не тем, что под ней обычно подразумевают недоохотницы: напускные действия, пыль в глаза, желание привлечь к себе внимание. Это состояние души, которое проецируется наружу. Кира сочетала в себе самые лучшие аспекты женской натуры, так было всегда. И есть, ведь так? Раньше она не могла это показать, а сейчас будто насмехается над Даней. Ублюдок что-то нашептал Болконской на ухо. Она, вложив свою руку, свою красивую и холодную руку, а он всё ещё помнил и чувствовал их прикосновения, как тогда; в его лапу, уходит, последний раз обернувшись и кидая в сторону Воронцова этот её победный взгляд «мучайсяотневозможностиприкоснуться». Он может поклясться себе, что помимо насмешки там было что-то скрытое, необычное, что-то, что он должен был понять без слов. Немой вопрос: «К чему всё это?» И он понял, но пульсация в голове, жуткий шум и навязчивая «муха» рядом не давали сосредоточиться. Руки сжимаются в кулаки, когда он только представляет, как какой-то мудак суёт ей свой язык в рот, как трогает её там, где ещё недавно касался Киру Даня, как Болконская позволяет делать это всё с собой. А она наверняка позволит. Наверняка как последняя шлюха раздвинет ноги! Да её даже шлюхой назвать трудно, потому Воронцов пообещал себе не думать в этом ключе дальше. Ревность медленно отравляет. Он не может смириться с мыслью, что кто-то другой позволит себе обладать Кирой. Что вообще кто-то другой, помимо него, сможет ею обладать. Воронцов напряжён, пиздец как напряжён. Зубы сводит до характерного звука, но даже это не отрезвляет. Вернись, иначе тебе пиздец. Не может сидеть, скидывает руки непонятной девицы, обшарившие все его тело, и пулей направляется в сторону уборной. Охладиться. Успокоиться. Выдохнуть. Перестать думать о Болконской, отгонять мысли о том, как же хочется снять с неё платье и любоваться этим её прекрасным телом. Заключить в объятия и проводить пальцами по каждому позвонку. Отгонять мысли о том, что у него просто начинается ломка. Останавливается, тяжело дыша. Даже когда он закрывает глаза, то видит Киру: эти её два огромных голубых озера, обрамлённых негустыми ресницами. Сегодня она по-особенному прекрасная и чарующая. Открывая дверь, которая вела в туалет, Воронцов видит это. Как руки незнакомого ублюдка, его руки, которые он оторвёт нахуй, лапают Киру, которая пытается оттолкнуть его от себя, пока весь макияж вместе со слезами стекает по щекам. Пьяная туша сильнее, пьяная туша резче, потому, когда Кира даже и не пытается позвать на помощь, её пытаются заткнуть. Блять, как она успела попасть в это дерьмо за всё то время? Почему бретели ранее красивого платья спущены, почти что оголяя небольшую грудь? Грудь, которая ранее вздымалась от тяжелого дыхания. От уложенной прически нет и следа, помада размазалась, и она рыдает навзрыд, её жутко трясёт. Но Воронцову все равно на всех. Настолько, что когда этот мудак падает на пол, чертыхаясь себе под нос, а он бьёт его наотмашь, ничего уже не тревожит. Просто убьёт его нахер за слёзы, за то, что хотя бы попытался прикоснуться к тому, что ему, мать вашу, небезразлично. Убьёт за грубость по отношению к ней, убьёт за то, что причинил ей малейший дискомфорт. За то, что посмел даже посмотреть в её сторону, не говоря уже ни слова о попытке воспользоваться. Этот бесстрашный уже покойник, лицо напоминает кровавое месиво, он продолжает бить и даже не ощущает сопротивления. — Д-Даня! — испуганно, заикаясь так, что заставляет остановиться с зависшим кулаком где-то в воздухе. Её голос, этот пиздецки мелодичный голос, охрип и дрожит. Он дрожит, и не на шутку. — Пожалуйста, увези меня отсюда, прошу, пожалуйста, я прошу. Даня, пожалуйста! — а дальше он и не слышит. Она заикается, бормочет что-то, повторяет себе под нос всякую чепуху. Воронцов лишь обнимает эту идиотку так крепко-крепко, даже не сдерживаясь, чувствует нежную кожу спины, не прикрытую никаким клочком одежды. Там лишь шнуровка платья, до которой не добрался пьяный ублюдок. Кира такая беззащитная. Он не может ей отказать. Даже если бы и хотел, то не смог. Будто включается инстинкт защитника, и он ощущает ответственность за неё. Воронцов накидывает на её плечи джинсовку, свою любимую, укутывает и обнимает, говорит что-то успокаивающее, она всё так же всхлипывает и в последний момент лишь шепчет: «Спасибо». И от этого «спасибо», неловкого и тихого, на душе становится тепло и уютно. Было в этом моменте что-то такое, что не дало Дане вновь ощутить привычное за столько лет одиночество, губительное, которое теперь как будто бы отошло на второй план.