Всяк сюда входящий

Их выкидывает на какой-то помойке, хорошенько так расплющив и протащив через слои пространства. Данте тут же сгибается пополам, сплевывает под ноги желчь — больше нечем блевать, в Аду они с братом питались лишь энергией и кровью… да и то чаще в триггере. Все, что было поглощено в Аду, давно уже стало частью их тел и душ. А Вергилию будто бы наплевать, лишь побледнел немного — и черты лица его стали острее, а линии вен и тени под веками стали темней и резче. Данте выворачивает, тошнит чем-то черным и, наверное, демонически-ядовитым. Зубы ломит, а живот скручивает от голода. Данте хочется броситься на что-то, на кого-то и пожрать без остатка. Его тело немеет от холода, каждая кость ноет, а потроха пытаются встать на место. Спонтанные прорывы между мирами — со всех сторон абсолютное зло. Для перехода — любого, как между мирами, так и между формами, всегда требовалось много энергии. Ему нужно, нестерпимо нужно… Данте не знает, что. Просто нужно. Он поднимает глаза на брата, по-прежнему не разгибаясь. Воздух верхнего мира с непривычки кажется слишком чистым и до крови дерет глотку. Данте дышит, хрипло и тяжело, не закрывая рта — чтобы не закашлять, не выдать свою слабость. Это глупость, он брату доверяет, но что-то внутри все равно панически кричит о необходимости если не быть, то казаться сильным. Вергилий смотрит на него жестко и холодно — точно так же, как сам Данте сейчас на него смотрит. — Терпи, — говорит Вергилий, едва шевеля бескровными губами. Данте досадливо морщится, отворачивается и не глядя показывает брату оттопыренный средний палец. Умник нашелся, ага. И кишки ему выблевать не хочется, и сожрать годовой запас пиццы в один присест, и вообще, вот он весь такой большой и страшный демон-стоик, которому чуждо все человеческое и остальные слабости. То-то его человечность буквально… Не-ет, вспоминать такое, пожалуй, не стоит. Данте снова сплевывает на асфальт черно-зеленую желчь и отстраненно надеется, что она не прожжет асфальт. …напряженная ладонь меж лопаток вдруг обжигает пламенем. Данте каменеет под этим касанием, боится не то что обернуться — дышать… чужие пальцы медленно, практически невесомо скользят вдоль позвоночника. И это приятно, это отчего-то именно то, что нужно, и даже по-настоящему демонический голод и практически адская боль будто бы отступают. А затем Вергилий, будто пугаясь порыва, замирает — но все же не убирает руки. Данте хочется попросить… молить о продолжении, но в горле сухо, и слова все никак не падают с языка. Данте стоит так еще немного, пока восприятие окончательно не перестраивается, а затем медленно разгибается, хрустит позвонками, поводит плечами, будто желая расправить крылья… рука Вергилия незаметно и тактично соскальзывает. Жаль. Но прежде чем брат привычно закладывает руки за спину, Данте успевает ладонь поймать. Цапает за запястье — совсем не осторожно и не бережно, даже, наверное, грубо… но иначе он не может. Не имеет права. Иначе Вергилий может снова… Наверное, Данте за время в Аду разучился контролировать взгляд. А может, Вергилий просто вспомнил, как считывать эмоции и мысли Данте до того, как тот их почувствует и осознает. Вергилий понимает — и не отнимает руки. — Жрать? — произносят они практически одновременно — и недоуменно, как-то даже неловко, переглядываются. Смотрят сначала цепко и как-то напряженно, но быстро расслабляются, успокаиваются… Данте скалится, широко и весело — и он уверен, что брат улыбнулся в ответ. Не губами, взглядом, но этого ему достаточно. — Жрать, — Данте уже не спрашивает — утверждает. Вергилий закатывает глаза. — Определенно, — соглашается Вергилий, прикрывает на пару мгновений глаза — и щелкает Ямато одним легким движением пальца.

***

Вергилий жадно жрет третий по счету бургер и чувствует себя охуенно. Данте смотрит на все это и чувствует себя жестоко обманутым. Идиотом, который сам себя наебал. И это… не самое приятное чувство. Вергилий, его братишка Верджи, весь такой из себя правильный, весь “я питаюсь пиздюлями брата и слезами грешников”, ведет себя… вот так. Почти как сам Данте. Его пальцы — все еще с адской грязью и пеплом под обломанными ногтями — вымазаны соусом и мясным жиром, но Вергилию на это очевидно насрать. И на то, что из бургера вываливается салат и пачкает штаны и плащ — тоже. Вергилий — даже в грязной рванине, в которую превратилась его когда-то шикарная одежда, умудрявшийся выглядеть как лорд, не меньше… Сам на себя сейчас не похож. Вот если бы перед ним было какое-нибудь дохуя дорогое и пафосное блюдо с экзотическим названием и не менее экзотическим вкусом — Данте бы не удивился. Пафос Вергилия родился раньше него самого — с него бы сталось с важной рожей нарезать какой-нибудь единорожий стейк на крохотные кусочки и макать в соус, капля которого стоит как чей-нибудь особняк у моря… …хотя откуда на вокзале Редгрейва единорожьи стейки? Тут даже пиццы нет и мороженого не завезли — пришлось ограничиться пивом. По вкусу оно немногим лучше тухлой демонской крови. Данте медленно тянется к выпавшим из бургера овощам, но наталкивается на злобный, тяжелый взгляд. Вергилий молчит и даже не рычит — рот занят, но для угроз слова ему никогда и не были нужны. “Только попробуй двинуться дальше — отрежу пальцы.” Данте хорошо знает этот взгляд — примерно так Вергилий смотрел в детстве, стоило попытаться взять его меч или книги. Но сейчас с него станется в самом деле отрезать. Как там человеческие матери учат своих детей — не лезь к бешеной псине, пока она ест? Вергилий не псина, конечно, но… Вергилий откусывает все больше и почти перестает жевать — сразу же глотает, будто бы боится, что кто-то рискнет вырвать еду из его рта. Данте смотрит на все это: на то, как брызжет во все стороны соус, как щелкают чужие зубы, как куски — слишком большие для человеческой глотки — медленно прокатываются по пищеводу, чудом не застревая… И понимает, что сольет не одну и даже не две крупных платы за контракт только на то, чтобы приучить брата нормально есть. Ну, хотя бы есть, не шокируя окружающих настолько. О том, что пацан и Триш с Леди могли за прошедшие месяцы развалить Devil May Cry, Данте старается не думать. Он хмуро смотрит на свое пиво — хотя, там и пива нет почти, одна лишь пена за неприятно-высокую цену… Но лучше уж сюда смотреть, чем на брата. Тот выглядит так, будто вот-вот набросится, вцепится кому-нибудь в глотку — и, скорее всего, не выходя в триггер. Иногда Данте кажется, что в форме демона Вергилий спокойней. Это, конечно же, полная хрень. Вергилий всегда — почти всегда, но об этом лучше не вспоминать — себя контролирует и осознает. Его не успокоила даже смерть… впрочем, Данте не жалуется. Лучше живой, пусть и отбитый наглухо брат, чем вообще никакого. — Почему ты выкинул нас именно сюда? Не мог поближе к агентству? Вергилий медленно — будто бы издевается — слизывает с ладоней соус и не отрываясь смотрит на Данте. Это… слишком, такое лучше не анализировать, лучше забыть. Данте гипнотизирует пивную пену. Вергилий тщательно стирает салфеткой пятна с одежды — будто бы в этом всем есть какой-то смысл, будто бы соус и жир не впитались в ткань, не слились с демонической кровью и грязью Ада… — Я не помню, где твое гнездо. Ямато может провести по любой дороге, но если идешь оттуда сюда — нужно знать точно. Если идешь не один — тоже. Очень легко заблудиться. Особенно если… устал. На языке вертится едкое “Темен-ни-Гру ты призвал у моего порога” и “да и ты-человек наверняка изначально знал дорогу”, но Данте не говорит ничего из этого, только фыркает. Наверняка у Вергилия при открытии портала в голове вертелась какая-то пиздецки тупая мысль, если вообще хоть что-то было — и сейчас ему этого признавать не хочется. Данте надеется, что там не было какой-нибудь хуйни на тему “сбегу от брата где-нибудь по дороге, и пусть он ищет еще пару десятков лет”. Вергилий красноречиво отворачивается и смотрит на часы. Долго — слишком долго для того, кто вообще помнит, как считается время. — Скоро наш поезд. Данте бросает на часы короткий взгляд и угукает. Он почти уверен, что брат сказал наугад — и попал пальцем в небо. Но начинать еще один глупый спор ему откровенно лень. Ничего, у них на подобные развлечения отныне по-настоящему полно времени.