Призраки

Сначала не было вообще ничего. Только холод и свинцом разлившаяся под рёбрами боль — но вскоре исчезли и они. Всё исчезло, осталась только чёрная пустота, в которую Росинант проваливался, и проваливался, и проваливался — по ощущениям, пару-тройку вечностей. Подумал: «Так вот, значит, как выглядит смерть. Темнота и покой — и больше ни-ху-я», — и улыбнулся. Улыбнулся бы — будь у него тело. Кто бы при жизни сказал Росинанту, что он будет так радоваться вдруг обрушившимся на него оглушительной тишине, покою и забвению — так он, пожалуй, рассмеялся бы, а возможно и плюнул этому дураку в лицо. Но сейчас… сейчас небытие казалось не самым плохим вариантом посмертия. После стольких лет рука об руку с трудными жизненными выборами и синдромом беспокойного сердца — определённо неплохим. …первым вернулся свет. Просочился в чёрную пустоту, словно под плотно закрытые веки, заиграл на ней разноцветными пятнами. Росинанту почему-то не понравилось. Он не понимал, откуда и зачем в небытии может быть свет. Следом за светом вернулась боль — и это понравилось Росинанту ещё меньше. Она не навалилась вся сразу, скорее подступила постепенно, как прилив, откуда-то из глубины его несуществующего тела и медленно разлилась по нему, затопила жидким огнём отсутствующую грудную клетку. Это показалось ему возмутительным и несправедливым. Он ведь уже умер, всё уже должно было закончиться, что, скажите на милость, могло до сих пор болеть у мертвеца?! Потом небытие стало обрастать звуками. Тоже не одномоментно: поначалу они доносились словно издалека, из-под многотонной толщи воды, но постепенно набирали и набирали отчётливость — пока не превратились в голоса. Голосов было несколько, Росинант пока не мог определить точное количество. Но они звучали где-то поблизости и, судя по всему, друг с другом переговаривались. Пришлось очень сильно сконцентрироваться и напрячься, чтобы разобрать, о чём именно. — …будут какие-то подвижки — в любую сторону — сразу набирай на корабельный ден-ден-муши, — говорил один, и Росинант с неприятным удивлением узнал голос Диаманте. — В любое время дня и ночи, понял? Чтобы Доффи по возвращении не ждал сюрприз в виде холодного трупа, а то без головы останешься и ты, и все мы за компанию — и это при наилучшем исходе. Хотя… — голос взял задумчивую паузу, — знаешь, в случае трупа тебе так и так пиздец. Так что ты уж постарайся как-нибудь, ну… — Да понял я, понял! — ответил ему другой, незнакомый, в котором, тем не менее, звенели отчётливые истерические нотки. — Не извольте беспокоиться, господин Диаманте, ничего с вашим раненым не случится, острая фаза уже миновала, и осложнений пока не наблюдается… Ага, то есть Росинант всё-таки не обознался. Хотя это по-прежнему нихрена не объясняло — и тем более не радовало. Что, интересно, этот ублюдок забыл в его посмертии? И тот, второй? Он вообще кто? Сделав над собой ещё одно нечеловеческое усилие, Росинант попытался разлепить несуществующие веки — и очень сильно охуел, когда у него это получилось. Перед глазами плыл потолок. Самый обычный потолок, похожий на тот, что встречал его по утрам в его комнате на базе в Спайдер-Майлс — разве что очень нечёткий и расплывчатый. Нечёткой и расплывчатой была вся комната, в которой он себя обнаружил, но ширины обзора, чтобы осмотреть её хорошенько, не хватало — кажется, он лежал на кровати. В углу комнаты стоял какой-то предмет, очертаниями напоминающий стол, рядом с ним возвышались какие-то фигуры, очертаниями напоминающие людей. Кажется, их было двое — один повыше, другой пониже, но Росинант не поручился бы: в глазах отвратительно плыло и двоилось. Это было очень странное посмертие, которое с каждой секундой нравилось ему всё меньше. — Беспокоиться? Ха. Не хватало об этом ещё и беспокоиться, — презрительно фыркнула долговязая фигура. Попытавшись ещё немного сфокусировать зрение, Росинант обнаружил, что она действительно приобрела очертания Диаманте. Тот, с кем он говорил, был в белом халате, и его Росинант по-прежнему не узнавал. — Если хочешь моё мнение, так я бы предпочёл, чтоб этот недоношенный ещё на том острове двинулся, меньше хлопот было бы. Но Доффи почему-то… эй, глянь-ка, а он, кажись, очухался! Вон, зенками лежит хлопает! Росинант всё силился понять, о чём, или, вернее, о ком идёт речь, когда обе фигуры обернулись прямо на него. — И правда, очнулся! — воскликнул мужчина в халате с таким облегчением, будто у него с плеч целый остров рухнул. — Господин… Коразон, так ведь? Вы можете говорить? Как себя чувствуете? Что-нибудь… Росинант решил проигнорировать странного мужчину вместе с его странными вопросами и уставился прямо на ухмыляющегося Диаманте. Физиономия у того была такая же подвижная и нахальная, какой Росинант запомнил её при жизни. Тьфу. — Ты что здесь делаешь? Он попытался бросить это с вызовом, потому что этого придурка и правда никто сюда не звал, но получился отчего-то только жалкий надсадный хрип. Грудную клетку с левой стороны обожгло болью, и Росинант тяжело закашлялся. — Блядь, оно разговаривает. Никак не привыкну, — ухмылка расползлась по роже Диаманте ещё шире. — Это скорее у тебя нужно спросить, что ты здесь делаешь. Я и спросил бы, если б только самолично тебя сюда не притащил. «Пиздабол, — с каким-то странным удовлетворением подумал Росинант, обратно прикрывая глаза. — Такой же, как и в жизни. Кого ты наебать пытаешься, я-то знаю, что меня сюда притащил Доффи. Это Доффи в меня тогда выстрелил, и поэтому теперь я мёртв, и поэтому у меня так невыносимо болит теперь в груди, и так тяжело и больно дышать, хотя зачем вообще, интересно, после смерти нужно дышать, и…» — Я, короче, пошёл за Доффи, — прервал поток мыслей настырный голос Диаманте; твою мать, а Росинант так надеялся, что если закрыть глаза, то и эти надоедливые призраки исчезнут с концами. — Вовремя ты очухался всё-таки, аккурат перед отплытием, может, он теперь хоть в море пойдёт не такой психованный и дёрганый. Хоть что-то, блядь, в своей жизни нормально сделал… — на этих словах хлопнула дверь, и Росинант наконец оказался в благословенной тишине. Ненадолго, впрочем. Тот второй, что в белом халате, немедленно засуетился рядом, зашуршал чем-то и вновь заладил со своими дурацкими вопросами типа «как вы себя чувствуете?» и «что беспокоит?» «Ты меня беспокоишь, — хотелось сказать Росинанту, — так что, пожалуйста, завали ебало и исчезни уже из моей смерти, сделай одолжение». И может, тогда боль тоже потихоньку пройдёт, и получится вновь провалиться в то благословенное чёрное небытие, где нет ни теней прошлого, ни огнём горящей грудной клетки, ни грохота выстрела, вновь и вновь звучащего внутри черепной коробки. Росинанту ж много не надо, ни пира с морским дьяволом, ни сисястых русалок, ни прочих посмертных моряцких радостей, о которых так любили порассуждать те же Диаманте с Пикой, перебрав вина. Только небытие и сраный покой. Уж по крайней мере такую милость он заслужил после двадцати с лишним лет хер пойми чего, во что превратилась его сраная идиотская жизнь — с тех пор, как… Росинант молчал и надеялся, что если игнорировать навязчивое зудение, то оно в конце концов как-нибудь само собой рассосётся вместе с этой комнатой и всем остальным. А потом где-то в отдалении послышались шаги и чужие голоса, и прежде, чем даже отворилась дверь, Росинант ощутил присутствие. Присутствие Доффи, такое же мощное и осязаемое, как и всегда, накрыло, словно приливной волной, и он едва не захлебнулся в этом потоке чужих эмоций, которые был сейчас не в силах разобрать на отдельные составляющие — не считая, разве что, граничащего с лихорадкой нервного возбуждения. А потом дверь в комнату распахнулась, и к волевым ощущениям примешались физические, Росинанту в ноздри ударил запах сигарет, тяжёлого дорогого парфюма и самую малость — железа, взметнулось перед полузакрытыми веками розовое облако… и всё вместе это было уже как-то слишком. Присутствие Доффи даже сквозь затуманенный болью разум было слишком сильным, слишком настоящим для призрака посмертия, и слишком настоящими были чувства Росинанта по этому поводу, чересчур осязаемой — дрожь в теле. Как будто Доффи не был призраком. Как будто Росинант всё ещё был жив. И в этом ощущалось нечто неправильное. Очень, очень неправильное и почти пугающее. — Я что… не умер? — просипел он с некоторым недоверием к самому факту того, что вообще это спрашивает, и всё-таки заставил себя окончательно разлепить веки. Расплывчатое розовое пятно перед глазами обрело финальную форму и трансформировалось в брата, стоящего у изножья кровати в своей неизменной любимой шубе. Шальное солнце золотыми бликами играло в волосах, глаза прятались за непроницаемыми стёклами очков. Где-то за его спиной взорвался хохотом Диаманте. — Нет, Доффи, ты слышал? Он походу реально решил, что откинулся! А мы ему, видимо, на том свете мерещимся! Вот же… — Диаманте, — Доффи резко обернулся, прерывая этот поток безудержного веселья. Очки опасно блеснули в солнечных лучах, — а съебись-ка ты отсюда, будь добр. Или тебе, может, заняться нечем? К отплытию всё готово, или ещё чем-то озадачить? Голос звучал так мягко и ласково, что было сразу понятно: ещё немного — и рванёт. Диаманте, впрочем, идиотом не был и обстановку накалять не стал. — Понял, кэп, уже съебался, — только и произнёс, исчезая за дверью. — Морти, — кивнул Доффи мужчине в белом халате, который до сих пор маячил в углу комнаты около столика с какими-то непонятными склянками, — ты тоже потеряйся. — Так точно, молодой господин, — тот с готовностью встрепенулся и кинулся к двери, но уже на выходе вдруг зачастил: — Только, если будет угодно… раненому сейчас показаны отдых и максимальный покой до выздоровления, желательно слишком его не волновать, и… Доффи мотнул головой, не удостоив его даже взглядом, и мужчина — Морти? что ещё, мать его, за Морти? — без дальнейших увещеваний пулей вылетел за дверь. На комнату обрушилась тишина, нарушаемая только далёким шумом прибоя за окном. Росинант решился нарушить её первым. — Доффи, что… что происходит? — вопрос, правда, для этого был выбран совершенно идиотский, но уж слишком много сейчас было вопросов в гудящей тупой болью голове — и ни единого ответа. Доффи хмыкнул. Подтянул к кровати табуретку, ютившуюся около столика со склянками, и уселся на неё, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу. — А тебе с какого именно момента пересказывать? — сверкнул на Росинанта одновременно очками и зубами. — Мы на Спайдер-Майлс, в лазарете, ты три дня провалялся в отключке с пулевым ранением лёгкого. Вроде ещё несколько рёбер сломано и пара других ранений по мелочи, но Морти сказал, что ничего фатального, жить будешь. — Что за Морти? — зачем-то невпопад спросил Росинант. — Новый медик, — Доффи пошарился по карманам шубы и извлёк оттуда пачку сигарет с зажигалкой. Закурил, выпуская в окно позади Росинанта облачко серого дыма. — Это он из тебя пулю выковыривал. А с предыдущим, юным и подающим большие надежды, что-то, видишь ли, случилось. На словах брата Росинант сосредотачивался с трудом. Все внимание отняла тлеющая в чужих пальцах сигарета, на которую он смотрел глазами умирающего от жажды, которому поднесли к носу стакан воды. Пить, к слову, тоже хотелось невыносимо — но курить всё-таки больше, он только сейчас это осознал в полной мере. Доффи проследил его взгляд. — Ещё чего, — пачка моментально исчезла в ворохе перьев. — Тебе только что лёгкое залатали, прояви уважение хотя бы к работе медперсонала, если на себя совсем уж насрать. Ну и пожалуйста. Не очень-то и хотелось. Воды Росинант тоже просить не стал — из принципа. Попытался вместо этого хоть немного прочистить горло для следующего рвавшегося наружу вопроса, но грудную клетку вдруг скрутило судорогой, и он зашёлся в новом приступе болезненного кашля. — Почему… — это было всё, что удалось из себя выдавить. Доффи вскинул бровь и снова затянулся. — Почему — что? — П… почему я жив, Доффи? Я не понимаю, — Росинант сглотнул. Лёгкие горели, в голове по-прежнему было тяжело и мутно; он и правда не понимал решительно ничего. — Я же… ты… ты застрелил меня. Тогда. На Миньоне. Я помню, что застрелил. Холод, сковавший тело, отдающийся дрожью в сжимающей пистолет руке. Крупные красивые снежинки, оседающие на розовых перьях, на сияющих диким золотом волосах. Искажённое яростью лицо напротив. Разрывающий холодную ночь грохот выстрела. Разрывающая лёгкие боль. Росинант не смог бы выжечь это из памяти, даже если бы очень постарался. Доффи сидел с нечитаемым лицом и, судя по всему, изучал что-то очень важное за окном. — Ну, как видишь, всё-таки не застрелил, — выверенным щелчком он отправил окурок в полёт и соизволил обернуться к Росинанту. — Не насмерть, во всяком случае. Сердце не задело, крупные артерии и бронхи — тоже. Хотя ещё немного — и ты, по словам Морти, откинулся бы от потери крови, но парни вовремя дотащили тебя до корабля, так что, можно сказать, повезло. Как я уже говорил, ничего фатального, считай, что это было в воспитательных целях. Росинанту сдавило горло нервным смешком. «В воспитательных целях» было любимым выражением Доффи, и обычно означало в лучшем случае простреленные коленные чашечки воспитуемого. В худшем, надо полагать, чуть-чуть промазавшую мимо сердца пулю. Но… — Почему? Уголок губ Доффи нервически дёрнулся. — Роси, блядь, — он тяжело вздохнул и поправил очки, — я понимаю, ты, наверное, ещё до конца от морфина не отошёл, но формулируй, пожалуйста, конкретнее. Росинант пытался, блядь, формулировать конкретнее. Пытался, но получалось откровенно так себе. Из-за густого тумана в голове (причиной которому, видимо, был морфин), из-за боли в груди, из-за нарастающего панического непонимания, какого хрена тут вообще происходит. — Зачем было тащить меня на корабль? Зашивать? Зачем, Доффи? — он нервно облизал пересохшие губы и заглянул брату прямо в непроницаемые стекла очков, туда, где должны были по идее быть его глаза. — Ты… я… почему ты… просто меня не убил? — Потому что ты мой брат, — пожал плечами Доффи так обыденно, будто это всё объясняло. Будто это объясняло хоть что-нибудь. К горлу снова подкатил иррациональный смех. Возможно, это были первые звоночки подступающей истерики. — Серьёзно? Теперь ты решил вспомнить о семейных узах? С чего бы?! — по лицу поползла улыбка, по градусу безумия напоминающая улыбку самого Доффи. — Кажется, от того, чтобы застрелить нашего отца, они тебя не удержали. — А ты серьёзно решил сейчас припомнить мне это? — тот вздёрнул бровь с таким презрительным недоумением, будто речь шла о неподеленной в детстве игрушке или о том, кого мама дольше на руках держала. Росинант подавился воздухом. — П-припомнить? Это так теперь называется?! — его аж подбросило на подушках, в грудь будто ввинтилась раскалённая кочерга, но даже это не имело сейчас значения: такое сильное охватило его бешенство, срочно требующее хоть какого выхода. — Ты, блядь, ёбнутый на всю голову мудак, который убил отца, чуть не прикончил меня, а теперь говоришь об этом так, будто… — Роси. Голос брата был слаще патоки, а в воздухе вдруг зазвенело такое напряжение, что казалось, одной искры хватит, чтобы на воздух взлетела не только эта комната, а весь Спайдер-Майлс целиком. Кажется, так звучала Королевская Воля. — А давай я тебе тоже кое-что припомню, хочешь? Раз уж мы тут начали делиться невысказанными обидами и травмами. Он наклонился к Росинанту вплотную, почти нос к носу. Улыбка полностью сползла с лица, венка на лбу не просто вздулась, а натурально пульсировала. — Например, то, что ты несколько лет сливал меня Дозору? Или что увёл у меня из-под носа ценный фрукт вместе с не менее ценным членом семьи? Или что сам вполне был готов пальнуть по мне из своей сраной пушки там, на Миньоне? И это после того, как я без вопросов принял тебя в семью, когда ты спустя столько лет объявился на пороге базы, дал место своего Коразона, несмотря на твою абсолютно фантастическую бестолковость и неуклюжесть, и доверял как своему, и… — и пил с тобой вино, и смотрел этими своими бешеными полными жажды и трепета глазами, и целовал до кровоточащих губ и сбитого дыхания, и… — И ты отплатил мне вот этим? И теперь ещё смеешь что-то мне высказывать?! В ушах у Росинанта стучала кровь, на языке плавился вкус железа, перед глазами плыло. С Королевской Волей Доффи он предпочёл бы не сталкиваться и в более здоровом состоянии. Сейчас он был близок к обмороку. — Ну так что ж ты меня не убил тогда всё-таки, а, братик? — прохрипел на последнем дыхании практически в самые губы и вновь мучительно, надсадно закашлялся. На губах и подбородке Доффи расцвели красные брызги. — Если честно, братик, сейчас я и сам уже не знаю, — его лицо вновь перерезал хищный оскал, он облизнулся и подался ещё ближе… …а потом вдруг откинулся обратно на спинку стула — и всё резко прекратилось. Напряжение лопнуло, как смоляной пузырь Сабаоди, оставив после себя лишь пульсирующую боль в висках и привкус крови во рту. Росинант со стоном упал обратно на подушку. Пиздец. Доффи тем временем встал и снова зашарил по карманам в поисках сигарет. — Впрочем, знаешь, Роси, — он щёлкнул зажигалкой, — я предлагаю отложить этот разговор до лучших времён. Ты ещё, как я вижу, не вполне отошёл от травматического шока и морфина. К тому же, Морти сказал тебя пока особо не волновать. Так что давай мы с тобой нормально поговорим, когда я вернусь из плавания, а ты будешь чувствовать себя немного лучше. Идёт? И всё это — таким ебучим светским тоном, как будто не он только что чуть не размазал Росинанта в кровавое пятно по матрасу. Сука. Какая же сука. — Да пошёл ты нахуй, Донкихот Дофламинго, я не собираюсь ни о чём с тобой разговаривать, ни сейчас ни потом, ты, блядь… — он попытался вновь приподняться на подушках — и понял, что не может двинуться с места. Совсем. Тело отказывалось подчиняться. Пальцы Доффи шевельнулись, уголок губ дёрнулся вверх. Росинант почувствовал, как задыхается от бессильной ярости. — Убери. С меня. Своего. Ёбаного. «Паразита», — выплюнул буквально по слову. Рот перекосило гримасой гнева. Доффи даже в лице не изменился. — Как только перестанешь дёргаться и себя калечить, братишка, — он ещё раз затянулся и направился к выходу. — Не скучай и, пока меня не будет, постарайся всё же не самоубиться. Если не ради себя или меня, то, как я уже сказал, хотя бы ради медперсонала. Бедный Морти за тебя головой отвечает, как-никак. Доффи ослепительно улыбнулся на прощание и, не говоря больше ни слова, захлопнул за собой дверь. Росинант лежал в тишине лазарета, по-прежнему не в силах шевельнуться, сверлил взглядом потолок и очень, очень жалел, что всё-таки не сдох. *** Доффи с командой не было неделю. Росинант не знал, куда они уплыли, и спрашивать принципиально не собирался. Но, кажется, операция была масштабная, судя по тому, что на базе остался только он сам, Морти, чтобы присматривать за ним, и Бейби с Баффало — вероятно, чтобы присматривать за Морти, который опасался своего пациента едва ли не с той же силой, что и самого Доффи. Возможно, дело было во внешнем сходстве, а может, в обыкновенной трусости. Даже удивительно, как он такой вообще умудрился попасть в команду. Росинант сильно подозревал, что Доффи просто взял первого врача, попавшегося под руку, сочтя, что любой доктор лучше его полного отсутствия. Тем более, что в своём деле он был в общем-то неплох. Первые пару дней Росинант занимался в основном тем, что лежал, мрачно пялился в потолок и прикидывал, насколько сильно ему насрать на жизнь Морти, чтобы сделать брату подарок к возвращению и всё-таки самоубиться. В итоге решил, что насрать-то, конечно, в полной мере, но вряд ли это событие по-настоящему сильно расстроит Доффи, а значит, и особого смысла в нём нет. На третий день, когда Росинант наконец перестал безостановочно кашлять кровью и нашёл в себе достаточно сил, чтобы подняться с кровати, им было принято решение немедленно отправиться в свою комнату — или, скорее, то, что когда-то ей было — и по возможности найти там заначку сигарет. Может, что-нибудь из одежды, если повезёт. Добрался он в итоге только до двери палаты, и ещё несколько минут стоял, привалившись к косяку и завернувшись в одеяло (из одежды на нём, как выяснилось, были одни бинты) — пытался отдышаться. Путешествие в комнату, расположенную на другом этаже, было решено отложить до лучших времён, и в итоге туда направился Морти. Росинанту по-прежнему ни о чём не хотелось его просить, но желание курить было сильнее и гордости, и дыры в лёгких, и чужого осуждающего, хоть и по-прежнему опасливого, взгляда. Морти вернулся с долгожданной блоком сигарет, стопкой одежды и той самой, мать её, чёрной шубой, практически точной копией шубы Доффи, только другого цвета. — На вашей кровати лежало, господин Коразон, вместе с остальной одеждой, я решил, что может пригодиться, вот и… «Где ты тут Коразона увидел, интересно», — хотел ответить ему Росинант, которого после всего произошедшего явно выписали уже из всех чинов и званий, но вместо этого только молча кивнул. Шуба была подарком Доффи, и ещё некоторое время Росинант смотрел и на неё, и на притащившего её Морти с какой-то затаённой враждой и обидой в глазах. Но вскоре кровную неприязнь пересилил банальный холод: в одной рубашке и бинтах было не очень приятно даже под одеялом, а укрывшись сверху шубой — вроде ничего. Удовлетворив базовую потребность организма в никотине, Росинант задумался о более высоких материях. Например, о том, что если он ещё хоть немного времени проведёт, тупо пялясь в потолок и раздумывая о том, во что превратилась его жизнь, то определённо сойдёт с ума и, вероятно, кого-нибудь прикончит. Возможно, даже всё-таки себя. Попрошайничеством Росинант был уже сыт по горло, так что способы отвлечься было решено искать самостоятельно. Но в зоне досягаемости под это определение попадала только полка с медицинской литературой в углу комнаты. Здраво оценив собственное психическое состояние, он постановил, что это всё-таки лучше, чем ничего, и с каким-то странным остервенением погрузился в чтение научных трудов, в которых понимал хорошо если половину написанного. Ноющей болью под рёбрами — не на месте ранения, а где-то чуть левее — отзывалась мысль о том, что многие из этих книг Росинант раньше не раз видел в руках Ло. В некоторых даже попадались его карандашные пометки. Тот вообще вечно сидел, обложившись какими-то очень серьёзными и скучными книжками, как будто ему было не двенадцать, а все пятьдесят. Ужасный зануда и совершенно невыносимый ребёнок. «Надеюсь, у тебя все хорошо, пацан, — думал Росинант и ещё яростнее зарывался в журналы по военно-полевой медицине. — Надеюсь, ты где-то уже очень-очень далеко, вне зоны досягаемости моего дорогого ебанутого братца, и по возможности начинаешь жить свою лучшую, счастливую жизнь. Потому что у меня вот ни с жизнью, ни со смертью как-то нихуя не сложилось». В одном из этих журналов Росинанту попалась статья с совершенно потрясающим названием: «Огнестрельное ранение: причины, симптомы и лечение». Со слова «причины» он смеялся ещё минут пять — надо признать, слегка истерично, — но в самом списке этих причин, к сожалению, не нашёл ни слова про «слив своего брата-психопата Морскому Дозору» или чего-то в этом роде. В конце, в разделе «профилактика», также отсутствовали советы типа «постарайтесь любыми способами избегать агентурной деятельности или, если избежать не удалось, научитесь хотя бы стрелять первыми, ради всего святого». «Дилетанты какие-то писали», — подумал Росинант, закрыл журнал и закурил. Время тянулось медленно и мучительно. Доффи вернулся из моря на рассвете седьмого дня. О прибытии оповестили раскатистый голос Диаманте, который было слышно, кажется, ещё с борта Нумансии, и радостный визг Деллинджера, экзальтированного долгожданным воссоединением с Бейби. Росинант, страдающий от бессонницы и навалившегося под утро тяжкого кашля, закрыл учебник по кардиохирургии, поморщился и приготовился. Строго говоря, он собирал для этого события моральные силы всю неделю, сколько ни пытался отвлечься на весёлые статьи об огнестрельных ранениях и выкуривание по полпачки сигарет за день. Мысли всё равно каждый раз соскакивали на брата, и Росинант не находил в них никакого удовольствия. Он не боялся Доффи, нет. Весь свой запас страха, он, кажется, истратил лет эдак примерно в восемь, а те жалкие остатки, что ещё лежали по тёмным-тёмным-тёмным уголкам души, улетучились в тот момент, когда Росинант смотрел на Миньоне в чёрное дуло направленного на него пистолета. Поздновато было бояться. Что, в конце концов, такого страшного может сделать ему Доффи? Убить? Смешно. Хотел бы — убил бы тогда. А поскольку Росинант по-прежнему был до нелепого жив, значит, не очень-то и хотел. Это-то как раз и напрягало больше всего. Что уважаемое командование Дозора, что дорогой брат не раз отмечали, что логика у Росинанта всегда была своеобразная и, прямо скажем, местами довольно альтернативная. Он и сам это с удовольствием признавал. И всё-таки она была. И Росинант ей доверял. И сейчас она прямо-таки дурным голосом орала, что уже примерно полторы недели, как его не должно быть в живых. Ну не должно — и всё тут. Не может оставаться в живых тот, кто предал и капитально наебал человека, менее всего на свете склонного к прощению предателей и наёбщиков. Это было похоже на бред и абсурд, и, что самое тупое и страшное одновременно — это был уже далеко не первый бред и абсурд, возникающий в поведении Доффи, когда дело касалось Росинанта. Он старался об этом не думать и вообще никаким боком не вспоминать, потому что прекрасно знал: единожды задумавшись об их запутанных, непонятно в какой плоскости лежащих отношениях на протяжении этих четырёх лет, можно было дойти хрен знает до каких выводов. И тем страшнее было встречаться с Доффи лицом к лицу. Почему-то казалось, что после следующего разговора он рискует сойти с ума окончательно. Поэтому сейчас Росинант сидел на кровати, курил, мрачно уставившись в стену, и готовился. Он готовился — а Доффи всё не заходил. Не зашёл утром, сразу после прибытия. Не зашёл ближе к полудню, когда Росинант нервно докуривал уже седьмую сигарету подряд. А часам к четырём усталость, отсутствие ночного сна и скучнейшее медицинское чтиво всё-таки победили психоз, и Росинанта отрубило. Он проснулся от звука закрывающейся двери, но скорее — от ощущения чужого присутствия, колкой дрожью пробравшегося под рубашку. Комнату освещало рыжее закатное солнце, на коленях лежал раскрытый учебник по кардиохирургии, а у двери стоял Доффи, привалившись к дверному косяку, и глядел мимо Росинанта — в окно за его спиной. Росинант проморгался и сел на кровати, отложил учебник на подоконник. Набросил на плечи шубу, которой укрывался, плотнее в неё закутался — к вечеру стало ощутимо прохладнее. Доффи отлепился от стены и шагнул к кровати. — Как самочувствие? — поинтересовался он тем же отстраненно-светским тоном, на котором завершил их предыдущую беседу, по-прежнему глядя не на Росинанта, а куда-то за линию горизонта. В очках отражался пожар заката. — Хуёво, — в тон ему ответил Росинант. Потянулся за пачкой сигарет на подоконнике. Закурил. Доффи вскинул брови. — Ну извини, братик. Будь у нас в команде кто-нибудь, скажем, с фруктом Опе-Опе, или по крайней мере квалифицированный хирург, ты бы уже наверняка был на ногах, — он всё-таки перевёл взгляд на Росинанта, и хоть глаз за стёклами очков видно не было, тот готов был поклясться, что взгляд был многозначительным. — Но ни Опе-Опе, ни хорошего хирурга у нас, к сожалению, нет. Есть только Морти, и он тебя залатал, как умел. — Ой, знаешь, Доффи, завали ебало, — поморщился Росинант в ответ на плохо завуалированный упрёк, который отказывался принимать. Странно, что тот про сигареты ещё ничего не сказал — вероятно, решил не тратить понапрасну кислород. Доффи вздохнул. Поправил было очки — а потом неожиданно стянул их с переносицы и отложил на подоконник, к сигаретам и учебнику. Посмотрел на ютившуюся в углу табуретку, поджал губы и опустился прямо на кровать, в изножье. Росинант двигаться принципиально не хотел, но в итоге всё равно почему-то подвинулся. От брата привычно пахло сигаретами, его любимым парфюмом и железом, но теперь к ним примешался запах солёного морского бриза — тоже, в общем-то, очень привычный. Прозрачно-голубые глаза, оставшись без защиты, отливали в лучах умирающего солнца неестественным, не вполне человеческим оттенком, и влажно блестели — светобоязнь давала о себе знать даже в отсутствие яркого освещения. Он посмотрел этими своими психопатичными глазами на Росинанта, и тому совсем не понравился его взгляд. Что-то странное происходило в этой комнате. — Послушай, Роси, — начал Доффи, и голос его тоже был странным. Мягким — но не таким, какой обычно предшествовал вспышкам разрушительного гнева. Скорее таким, каким брат говорил с ним в моменты, о которых Росинант всю неделю отчаянно пытался никоим образом не вспоминать. — Я знаю, мы с тобой плохо начали, и я сейчас не про предыдущий разговор даже, а про… — он замялся, — раньше. Четыре года назад. Мы реально хреново и неправильно начали заново, и я знаю, что в этом, как и в… недавних событиях, есть и моя вина тоже. Сначала Росинант не поверил в то, что только что услышал. Потом подумал — и снова не поверил. Моргнул пару раз, подавился дымом, закашлялся. Разворачивающаяся перед ним действительность всё больше напоминала сон опиумного наркомана — потому что ещё ни разу на его памяти Доффи не признавал вину хоть за что-либо так же открыто и честно. И у него в голове не было ни единой инструкции на такой случай. Поэтому он просто потрясённо молчал. — Я… — тот тем временем продолжал. — Ещё в детстве я поклялся что буду всегда защищать тебя, потому что ты… очевидно не был готов к жизни в том мире, в котором мы оказались по прихоти нашего идиота-отца. Никто из нас не был, по большому счёту, но ты — ещё меньше моего, а отец очевидно был не в состоянии защитить вообще никого. И когда ты сбежал, я… — Доффи говорил очень медленно, тщательно подбирая слова, будто сказанное давалось ему с огромным трудом. — Четырнадцать лет я не знал, где ты, что с тобой, жив ли ты вообще, и всё это время чувствовал себя просто пиздец каким виноватым, Роси, потому что не смог сдержать обещания, и полностью проебался как старший брат. А потом, когда ты объявился здесь, на этом острове, спустя столько лет, я был так рад снова тебя видеть, что… Он помолчал. Вновь перевёл взгляд куда-то за окно. Росинант, застыв, смотрел на его пальцы, отбивающие по бедру ритмичную дрожь: жест не нервный, а скорее помогающий собраться с мыслями. — Мне и в голову не пришло, что что-то не в порядке. Я не задал нужных вопросов, где ты был, что с тобой произошло, а если и задал, то не настоял на ответах, ни на секунду, сука, не задумался, что что-то может пойти не так. Просто радовался как дурак, что ты снова со мной. Сигарета, давно дотлевшая до фильтра, выскользнула из пальцев и покатилась по полу. Росинант заметил это не сразу. Сейчас ему уже казалось, что он сам и есть этот опиумный наркоман, которому снится самый бредовый сон в его жизни. Потому что в реальность этого диалога он поверить никак не мог. — Доффи, я… не очень понимаю. К чему ты… — Ты всегда был очень наивным и доверчивым, Роси, — уголки губ Доффи искривились, поползли в усмешке. Неестественной, горькой, без капли обычного злого веселья. — Сколько тебя помню, с самого детства каждому моему слову верил. И вообще всему, что тебе говорят. Поэтому я ничуть не удивлён, что этой твоей наивностью решили воспользоваться какие-то мудаки. Он дёрнул подбородком, посмотрел прямо на Росинанта, и от этого взгляда тому инстинктивно захотелось отшатнуться. В нём горело нечто такое, что поистине стоило прятать за тёмными стёклами очков. — Если бы мне только хватило ума раньше об этом догадаться, понять, что тебя прибрал к рукам Дозор, чтобы использовать в своих целях и стравить нас друг с другом, я бы… — глаза Доффи потемнели ещё больше. — Я, блядь, никогда не прощу ни одного из этих уродов, едва не отнявших у меня младшего брата. Росинант сидел и молча на него таращился, пытаясь переварить услышанное. Сообразить, что вообще на это можно ответить. Медленно, очень медленно до него начинало доходить, что именно дорогой брат пытался донести этим выступлением, но смысл сказанного все ещё плохо укладывался у него в голове. Жизнь не готовила его к подобному градусу безумия и абсурда. — Доффи… — осторожно начал он, — ты что, блядь, такое несёшь? Ты себя слышишь вообще? По-твоему мне сколько лет, пять? — он пытался говорить спокойно, но с каждым словом чувствовал, как голос взвинчивается все сильнее и сильнее. — Ты серьёзно думаешь, что я ни принимать решения, ни за свои поступки отвечать не в состоянии?! Или что ты мне сейчас этой речью сказать хотел? Доффи хмыкнул — и вновь стал похож на привычного Доффи, без вот этого жутковатого, безумного огня на дне зрачков, который Росинант тоже уже не раз видел в обстоятельствах, о которых он не станет думать не станет, не станет, не станет — Знаешь, братик, ты иногда себя так ведёшь, будто тебе действительно пять лет. Делаешь какую-то хуйню, не думая о последствиях. Обижаешься как малолетка, когда тебе за это справедливо прилетает. Веришь кому ни попадя и влипаешь из-за этого в неприятности. Привычный Доффи привычно был ёбаным мудилой. Росинант почувствовал, как глаза понемногу застилает пеленой ярости. — Обижаюсь? Верю кому ни попадя? — он подался вперёд как кобра, зашипел сквозь плотно сжатые зубы: — Адмирал Сенгоку нашёл меня, сука, на улице. Вырастил. Заменил мне отца, которого ты, Доффи, вот этими вот руками грохнул у меня на глазах, когда… Доффи презрительно скривился и закатил глаза. — Что тут скажешь, Роси, отцовские фигуры у тебя конечно — одна другой краше. — ЗАВАЛИ ЕБАЛО, — взорвался Росинант. Крик больно саданул по лёгким, стало тяжело дышать, но замолчать уже не получалось. — Если у меня с кем и были проблемы, так это с фигурой старшего брата. Я все эти четырнадцать лет жил с мыслью, что мой брат — монстр, слетевший с катушек психопат, абсолютное ёбаное зло, я был счастлив, когда мне представилась возможность хотя бы попытаться тебя, урода, остановить, и ты сейчас будешь пытаться меня убедить, что это было не моё решение? Так что ли? — уголок пододеяльника, в который он вцепился побелевшими пальцами, жалобно затрещал. — Пошёл нахуй, Доффи. Будь у меня возможность все переиграть — я бы снова поступил точно так же. Доффи смерил задыхающегося собственным гневом Росинанта долгим и очень ласковым взглядом. Как умалишённого. Растянул губы в довольной улыбке, тоже подался ближе. — Ааааа. Я понял, — он по-птичьи склонил голову к плечу. — Ты, наверное, считаешь себя благородным рыцарем, сражающимся на стороне добра? Я прав, братик? Росинант опешил. — А ты что, хочешь сказать, что это ты на ней сражаешься? Или что? К чему… — А к тому, что я всё говорил верно. У тебя мышление наивного пятилетки, хуй знает по какой причине претендующего на взрослость, — Доффи протянул руку и подцепил его за подбородок, заставляя заглянуть себе в глаза. Улыбка сделалась ещё ласковее и наглее. — Нет никакой стороны добра, Роси. И зла никакого тоже нет. Есть власть. Влияние. Деньги. Сила. Понятия и правила игры из взрослого мира. И по этим правилам играю не только я. Твой любимый Дозор, твой обожаемый папочка Сенгоку играют по ним же, обслуживая интересы Мирового Правительства, о котором ты всё должен понимать не хуже моего. И если во имя этих интересов им понадобится всего-то пожертвовать одним легковерным, не в меру идеалистичным дозорным, они сделают это и даже глазом не моргнут. И я откровенно не понимаю, почему должен объяснять тебе такие банальные вещи, — интимным жестом он погладил Росинанта по щеке, очертил большим пальцем скулу. — Я, может быть, и монстр, Роси, но те, за кого ты с такой самоотдачей сражаешься, не лучше. Они такие же монстры, как и я. Только им, в отличие от меня, на тебя ещё и насрать. Росинант в ярости отшвырнул его руку, чувствуя, что ещё немного этого безумного диалога — и он либо снова зайдётся кровавым кашлем, либо его крыша окончательно съедет к хуям. — Я… Ты сумасшедший. Сумасшедший, Доффи, просто, блядь, ёбнутый наглухо, — из горла вырвался смешок на грани нервного срыва. — Я не хочу тебя больше слушать, не хочу больше видеть, я… Росинант дёрнулся, чтобы встать с кровати, уйти хоть куда-нибудь, куда угодно, плевать, лишь бы подальше от этого психопата, его сраных манипуляций, и безумных демонических глаз, и… И понял, что не может двинуться с места. Пальцы Доффи шевелились. Нахальный рот ослепительно улыбался. Росинант ощутил себя в ебучем дежавю. — Далеко собрался, братик? Смешок вырвался снова. И снова. И превратился хриплый лающий смех, в котором не было буквально ничего от понятия адекватности. — И что же ты сделаешь, братик? Если я не захочу оставаться с тобой и твоей так называемой «семьёй»? — на языке вновь оседал привкус железа. — К батарее привяжешь? Закроешь в подвале? Одаришь ещё какой-то формой братской любви и заботы? Ну, что?! Доффи в ответ как-то индифферентно пожал плечами. — Ты, кажется, дохуя высокого мнения о собственной ценности, — он поднялся с кровати. Выудил из кармана шубы пачку сигарет и закурил. — Знаешь, Роси, делай что хочешь. Хочешь уйти — пожалуйста, проваливай. Долечивай свою дыру в груди и выметайся на все четыре стороны. Хоть в Дозор, хоть к морскому дьяволу, мне плевать, — подцепив с подоконника очки, Доффи вновь водрузил их на нос. Росинант тем временем попробовал пошевелить пальцами — и с облегчением обнаружил, что нити «паразита» ослабли. — Только держи на всякий случай в уме, что тебя там никто не ждёт. Вероятно, уже списали в утиль и забыли, «погиб при исполнении» — и весь разговор, как будто мало у них таких полезных идиотов. И если ты сейчас такой красивый объявишься у адмирала Сенгоку на пороге, то станешь скорее проблемой, чем нежданной радостью. Нахуй ты там никому не нужен, в отлич… — Заткнись, — Росинант сделал в воздухе короткий жест, набрасывая «тишину» — и у Доффи вырубило звук. И его недоуменное лицо, пока он пытался сказать что-то ещё, но только беззвучно открывал рот, стало самым сладостным воспоминанием Росинанта об этом вечере. К сожалению, братик быстро сообразил, что к чему. Расплылся в оскале, перерезавшем его наглую физиономию от уха до уха, и шагнул к столу, на котором рядом со склянками валялся блокнот и письменные принадлежности Морти. Чиркнув в блокноте несколько слов, Доффи бросил его Росинанту на кровать, и, не прекращая скалиться, ровным шагом вышел из комнаты, сверкнув напоследок волосами, пылающими рыжим огнём в последних лучах заката. Всё это, разумеется, в гробовом молчании. Росинант поднял блокнот и прочёл выведенную ровным острым почерком надпись. «Ещё раз так сделаешь — и дожидаться выздоровления будешь в кайросеки». Рядом красовалось легкомысленное сердечко.