Метаморфозы белой фигуры

             Принц надел маску. Под ней было душно, как в аду, и воняло примерно также. От безрадостных мыслей отвлёк стук в дверь. Жрецу было запрещено входить в комнату без позволения.              — Ваше Высочество.              — Да?              — Дайте мне постирать бинты.              Ответа не последовало.              — У нас нет денег на новые. Вы не можете выкидывать их.              — Я сам постираю, — глухо ответил принц.              — Как скажете, — устало сказал жрец. — Вы поужинаете со мной?              — Нет.              — Я не видел вас несколько дней, живя в одном помещении. Не делайте из меня брошеную жену.              — Уйди.              — Я хочу увидеть вас.              — Я не выйду.              — Почему?              — Я занят.              — Чем?              — Не твоего ума дело.              — Когда вы освободитесь?              — Не сегодня.              — Мы увидимся завтра?              — Нет.              — А послезавтра?              — Нет.              — Я готов подождать. Сколько?              — Отстань!              Жрец услышал, как в комнате принца ломаются предметы.              — Я уже привык к этому. Давайте, наконец, договоримся.              Некоторое время стояла тишина.              — Я убью тебя.              Жрец замер.              — Отойди от двери.              Жрец отошёл. Какое-то время он стоял в ожидании, а затем дверь в комнату принца открылась. Жрец не устоял на месте и кинулся к принцу, схватив его за руки, то ли на случай, если тот действительно примется за убийство, то ли чтобы тот не сбежал.              — Ваше Высочество! Вы опять в маске?              Жрец в каком-то испуге сжал руки принца. Они и правда не виделись несколько дней, в течение которых жрец до того измучился, что его губы потрескались и кровоточили, а на ладонях виднелись следы от ногтей. Его любимый принц, который ни на секунду не отлучался от него, стал появляться всё реже, а теперь вдруг начал запираться у себя и выходил так, чтобы не встречать Няньцина. Сам Няньцин иногда так делал, когда крупно проигрывался в карты, но никогда это не длилось долго и в общем и целом было в его характере.              — Почему вы молчите? — нервно спросил жрец. — Это ведь вы, Ваше Высочество?              Жрец ощутил дрожь в чужом теле. И руки, и всё тело принца дрожали, как будто он сдерживал гнев. Принц молчал, дрожал и был в маске — всё это нервировало.              — Ваше Высочество? — жрец чувствовал себя в опасности, но ещё больше он боялся оставить принца хоть на секунду. — Вы хотите убить меня?              Принц дёрнулся от этих слов, как будто кто-то ударил его по голове.              — Закрой свой грязный рот!              Принц высвободил руки, толкнул Няньцина и с силой ударил маску ладонью, вжимая в лицо, едва не сбив на пол. Он попятился назад и опустил голову, ударяя то в лоб, то в щёки, и хотя маска должна была, вроде бы, смягчать удары, от каждого из них принц так болезненно стонал, что было страшно, как бы он не потерял сознание. Хриплое дыхание стало больше похоже на рваные всхлипы.              Няньцину отчего-то было боязно подходить, он не знал, попадёт ли следующим под раздачу. Он с колотящимся сердцем неожиданно цинично подумал: «Боги, почему я должен это терпеть?». Эта мысль была такой ясной и, казалось, вообще единственной в его голове, что Няньцину стало от себя противно. Он сделал пару шагов назад, а эта мысль всё ещё отчётливо стояла перед ним и перегораживала любую другую. Это было всё равно, что закрыть лицо руками, чтобы не видеть нечто пугающее, так и эта циничная мысль отвлекала Няньцина от чего-то более рационального, например, от вопросов, что там такое под маской, что так сильно болит. Он только и думал эту мысль или то, какой он плохой человек, раз так думает. Причём думал он так лихорадочно, что в голове будто кипел огонь.              — Куда ты?! Я вышел к тебе! Ты недоволен! Я всё для тебя делаю, а ты недоволен!              — Моё драгоценное Высочество, — попытался ответить Няньцин, но от страха он перестал соображать вовсе, хотя, по сути, ничего особенного сейчас не происходило — в последнее время принц всё чаще вёл себя неуравновешанно, и такие ситуации стали обыденностью. Пугало скорее предчувствие чего-то ещё более неприятного.              — Ай! — по-детски вскрикнул принц, когда особенно неудачно себя ударил.              — Хватит, не бейте себя, Моё Высочество! — наконец сформулировал просьбу Няньцин.              — Что? Что ты сказал? — с нехорошей интонацией спросил принц.              — Мне страшно на вас смотреть… — пролепетал жрец, совершенно не представляя, как справиться с ситуацией.              Неожиданно принц снова замолчал и действительно перестал себя бить.              — Я болен, — с тоской и завыванием сказал принц.              — Чем?              — Не знаю, я болен… Со мной что-то случилось. Я не хотел себя бить. Я себя не контролирую. — Принц отчаянно мотал головой.              — Моё Высочество, бедный мой, идите ко мне, — позвал жрец. Он был безмерно рад, что всё-таки настоял сегодня на разговоре лицом к лицу, видно, почуяв что-то неладное, что надо поговорить именно сегодня, и что это, вероятно, поможет принцу в его состоянии.              — Я болен, я опасен, — с ещё большей тоской отозвался принц.              — Чем вы болеете?              — Не знаю, я не в себе. Не знаю, как мне с этим спра…              Принц замолчал на полуслове; это признание словно оглушило его самого. Он стоял так, застыв, ненормально застыв, даже его волосы не шевелились от сквозняка.              — Моё Высочество, что такое? — дрожащим и уже совсем тихим голосом пролепетал жрец. Он сейчас ещё меньше, чем принц, понимал, что необходимо делать. Все те дни до этого, что он нервничал из-за сложившейся ситуации, давали знать, его нервы давали сбой, и он не мог думать, только лихорадочно искать пути отступления, если его будут убивать. Он никогда в жизни не планировал, что такое случится, даже когда стучался в комнату всё ещё надеялся, что принц просто вредничает и не хочет его видеть, а не заперся у себя, потому что нечто дурное толкает его на насилие против его воли.              — Я заслужил, — ответил принц, более ничего не пояснив.              Он долго стоял, не желая сдвинуться с места, а Няньцин чуть поодаль отчётливо дрожал, даже доски под его ногами постукивали.              — Ты боишься меня?              Жрец шестым чувством понял, что отвечать опасно, однако принц был слишком нестабилен, чтобы хоть какие-то осторожности сработали.              Принц повалил жреца и больно стиснул бока ладонями.              — Я вырву тебе сердце, — прорычал он.              Он вообще не мог говорить нормально: то ли мешала маска, то ли что-то ещё.              Няньцин так испугался, что его парализовало. Он не чувствовал собственное тело и, если бы принц и впрямь начал вырывать ему сердце, он бы этого не почувствовал. Но Его Высочество, вместо этого вдруг замер, нависнув над ним. Качнувшись, он ткнулся маской в щёку жреца, ещё раз в другую, и ещё, и ещё. От каждого тычка он вздрагивал, изредка постанывая, потому что маска задевала порезы, но упорно продолжал своё дело, как будто одна только надежда, что, может быть, как-то через маску получится поцеловать жреца, коснуться лица, утешала его, и он продолжал, сдавливая чужие рёбра. Послышались прерывистые вдохи, не от плача, а в преддверии надвигающейся истерики, отчаяные и резкие.              — Убери свои руки, — прошипел принц, хотя его никто не трогал. — Я убью тебя, а потом себя.              — Не надо, — едва разлепив губы прошептал жрец. — Я боюсь…              Жрец бы никогда не сказал такого принцу, потому что никогда его не боялся. Но под маской мог быть и не принц. Эта бессмысленная ярость была настолько на него не похожа, что было проще подумать, что какой-то больной притворяется принцем только чтобы мучить жреца.              — Чего ты боишься? Как ты можешь меня бояться? Что я тебе сделал? — принц зажал рот жрецу, вовсе не желая знать ответ. — Что во мне страшного? Это ведь я, я, я!.. Ты разлюбил меня?! Ты видел моё лицо?! Отвечай, ты видел моё лицо?! Ты боишься его, да?! Да?!              Няньцин так отчаянно мотал головой, что было бесполезно зажимать ему рот рукой — ясно, что он хотел сказать.              Принц разжал рот.              — Я ничего не видел, правда ничего не видел! — жрец так отчаянно клялся, как не стал бы для спасения жизни. Он не знал, что скрывается под маской, но он желал, чтобы принц пришёл в себя.              Если он убьёт его в припадке ярости, кто знает, может, тот ужас, что был под маской, станет наименьшей из проблем. Тот, кому будет хуже от смерти жреца, это вовсе не жрец.              — Тогда чего ты боишься? Если ты не видел, тебе нечего бояться!              — Боги, я не знаю, что там! Понятия не имею! Отпусти меня! Живо!              Принц снова ткнулся маской в лицо жреца, и на этот раз отверстие для дыхания было совсем рядом с носом жреца. Тот почувствовал тяжёлый запах крови и лекарственных трав.              — Почему я не могу поцеловать тебя? — самым обиженнным тоном сказал принц, и это звучало до того жутко, что Няньцин едва не заплакал.              — Простите меня, я не знаю, что я сделал, простите меня, Боги, я не знаю, что я сделал! — прокричал жрец, пытаясь вернуть парализованному телу подвижность. — Простите, я не хотел, я не знаю, чем обидел вас…              Принц уткнулся лицом ему в шею и, кажется, ему понравилась такая поза. Он просто улёгся на жреца и тяжело, со стонами, дышал.              — Ух-х, больно. Маска делает больно, — с неподдельной обидой на жизненную несправедливость глухо протянул принц за ухом Няньцина.              — Простите меня, я не хотел, я не знал, что вам будет больно, простите меня, — с крупными слезами сказал жрец, до ужаса боясь представить, насколько на самом деле принцу больно, что он, как животное, загнанное в ловушку, отчаянно кричит и мечется, не зная, куда деться.              — Ты такой милый, я хочу всегда обнимать тебя, весна моя, — не отвечая жрецу, сказал принц. — Я всегда скучаю по тебе, потому что больше не могу целовать…              Жрецу было больно это слушать. Странное дело, вся его злость на принца переключилась на весь мир, на ту несправедливость, из-за которой принц был лишён обыденных вещей, последних, что у него остались со времён процветания Уюн.              — Я не знаю, что мне делать, — простонал жрец.              — Я хочу поцеловать тебя, но не могу… — снова пожаловался принц.              Жрец уже на интуитивном уровне догадывался, что когда принц начинает повторяться, это значит, что скоро он вновь впадёт в припадок. Но он не знал, как предотвратить это, если принц не желал снимать маску.              — Ну снимите её, Ваше Высочество. Я не буду смотреть.              — Нет, будешь, я знаю, ты будешь, ты увидишь это, когда-нибудь ты увидишь…              Няньцин попытался ещё раз:              — Тогда закройте мне глаза.              — Я не хочу, чтобы ты уходил, — объяснил принц. — Разве ты не понимаешь, что ты уйдёшь, когда увидишь? Ты хочешь уйти?              Жрец не очень понимал, о чём речь, он думал только о том, чтобы успокоить Его Высочество. Ему пришлось зайти с другого конца:              — Почему вы не подумали, что я тоже хочу, чтобы вы целовали меня? Ну же, снимите маску.              — Правда, хочешь?              — Хочу. Вы сделаете это для меня?              — Сделаю, весна моя, — радостно сказал принц, значительно приободрённый.              Он завозился, попросил закрыть глаза и снял маску. Жрец учуял всё тот же запах, только намного сильнее. Кажется даже запахло гнилью.              — Молчите, не мешайте. Мне надо хоть немного отдохнуть, — сказал принц и поцеловал жреца в щёку.              Няньцин почувствовал что-то влажное, оно затекло в волосы и по щекам. Принц быстро стёр это с чужого лица, с ненормальной торопливостью, почти без нежности, больше из голода, исцеловал жреца, буквально пару раз коснувшись сухими губами его щеки.              — Больше не могу, — с грустью в голосе сказал принц и вновь надел маску. — Мне нужно уйти.              — Куда?              — Я больше не могу говорить с тобой.              Принц погладил жреца, встал и ушёл. С тех пор он практически не пересекался со жрецом, стал ещё более молчалив и нелюдим.