Мутная вода

— Как там твои успехи, Ёнбок? — поинтересовался Джисон, потягивая айс-американо через трубочку. — Знаешь уже, как переводится «puta madre »? — Угу, — Ёнбок сидел на коротком студийном диванчике рядом с Чанбином — фактически, у него на коленях — перекинув обе ноги через его бёдра, и читал в телефоне самоучитель по испанскому. Зачем Ёнбоку его учить, не знал никто, даже он сам; просто услышав однажды у Чанбина в машине какую-то песню на испанском, он загорелся, как и сотней других хобби до этого: моментально, но вряд ли надолго, накупил самоучители, записался на курсы, которые ни разу так и не посетил — одним словом, развлекался. Чанбин он иногда задумывался, что будет, если карьера музыканта не выгорит и они останутся с голой жопой на морозе, а Ёнбок просто хотел быть рядом с ним как можно больше, хоть дома, хоть в студийной комнатке, где на четверых едва хватало места, хоть в коробке на улице. «Contigo, pan y cebolla», — с умным видом сказал он, когда Чанбин пытался составить карту расходов на месяц, со вздохом вписывая туда новые контроллеры для консоли и треклятые курсы языкознания. — Научишь меня потом паре фразочек, — попросил Джисон, — буду котов наших материть так, чтобы Минхо ничего не понял. — Ребят, я вам не мешаю? — вклинился Чан, отводя взгляд от компьютера. — У нас тут, вообще-то, работа идёт. — Да брось, Чан, всё ведь готово, — отмахнулся Чанбин, любуясь тем, как Ёнбок, скрючившись у него на коленях, одними губами проговаривал слова. — Да, серьёзно, — жалобно поддержал Джисон, потирая кулаками уставшие глаза. — Мне мой текст уже снится. Выступим, как выступим, да и похуй, всё равно всех размотаем там. Чан покачал головой, но препираться не стал. Они торчали на студии уже вечность; по всему помещению были разбросаны контейнеры из-под еды и полупустые бутылки с водой, скомканные листы бумаги и порванные провода, а они всё репетировали и репетировали, повторяя заезженные тексты под заслушанные до дыр мелодии. До концерта оставался всего один день, менять что-то было поздно, но внутренний перфекционист Чана заставлял его снова и снова вносить правки в уже готовый материал, переписывать технический райдер — словом, делать всё для того, чтобы выступление прошло идеально. Чанбин практически не нервничал. Выходить на сцену после многолетнего перерыва было волнительно, но это был скорее приятный трепет предвкушения; кроме того, Ёнбок был непоколебимо уверен в его харизме и исключительном таланте, и от этого было намного спокойнее. — Вы же помните, что зрительские голоса — это шестьдесят процентов успеха? — гундел Чан, настырно продолжая крутить эквалайзер, чтобы минус лучше звучал. — Позвали кого-нибудь? — У меня сестра с женихом придёт, — Чанбин похлопал Ёнбока по бедру, потому что ноги под его весом уже затекли, и тот послушно переполз на край дивана, не прерывая усердной учёбы. — Надеюсь, его происходящее не слишком шокирует, а то он только на концерты камерной музыки с мамой и папой ходил до этого. Ну, и Ёнбок. — Я Чонина позвал, он вам фоток наделает заодно, — подхватил Ёнбок, и Чанбин, слегка охренев от таких новостей, повернул голову в его сторону. О том, что Чонин приглашён на мероприятие, он впервые слышал и видеть его там не хотел. Ёнбок знал, что у них с первой же встречи отношения не заладились, но понятия не имел, что Чонин в сообщениях агитировал его бросить своего мужчину и упорхнуть в его хлипкие объятия. Чанбин после этого невзлюбил фотографа ещё больше, но не знал, как озвучить своё категорическое несогласие на его присутствие на концерте — да и вообще в их жизни, — чтобы это не выглядело подозрительно. — У меня Минхо, но он сказал, что проголосует за того, кто больше понравится, — имитируя раздражение, закатил глаза Джисон, а лицо Ёнбока при упоминании юриста сразу же посерело. Чанбин замечал, что он испытывал некоторое напряжение, когда в разговоре упоминался Минхо; даже когда Чан рассказывал, как тот блестяще отмазал его от наказания за рукоприкладство в офисе, он просто сидел тихо, как мышь, пока тема не сменилась на что-то другое. Чанбин не мог его судить: он и сам испытывал очень противоречивые чувства по отношению к Минхо и его жизненной позиции, следуя которой он всегда ставил профессиональное над личным, не столько из-за пресловутой компетентности, сколько из-за поганого поперечного характера — по крайней мере, Чанбину хотелось так думать. — Просто в толчке его закрой на время голосования, и всё, — посоветовал он Джисону. — Дырявым слово не давали, — быстро ответил Джисон с триумфальной улыбкой, будто только и ждал возможности подстебать Чанбина за его внезапное преображение — пирсинг в ухе. — Как, кстати, не болит? — опомнился Ёнбок, который сначала неделю уговаривал Чанбина восстановить прокол, а потом преследовал его с иглой по всему дому, пока он не сдался. Мочка пылала адским пламенем, но Чанбин мужественно выдавил из себя «нет», и Ёнбок, дотянувшись, чмокнул его в ухо. Джисон перевернул нахлобученную на голову кепку козырьком назад и покачал головой. — Господи, смотрю на вас, и сахар на зубах скрипеть начинает. — Меньше кофе надо пить, — спокойно ответил Чанбин, притягивая Ёнбока к себе поближе. Да, они ворковали как два влюблённых подростка, могли себе позволить, в конце концов, после стольких мытарств хотя бы при друзьях вести себя, как сладкая парочка. — Сэкономишь. — Да ладно, шуга дэдди, у тебя у самого теперь денег с гулькин член. Чанбин уже приготовился ответить какую-нибудь гадость, но в дверь снаружи кто-то тихо поскрёбся. На Хвана было непохоже: он всегда врывался с ноги и занимал собой всё пространство, даже если в комнате был кто-то один, так что Чанбин сразу понял, кто зайдёт в студию. Если честно, он и сам не заметил, как Минджон стала в их команде четвёртой. Обещанное «изредка» Чана превратилось в «систематически», и теперь она в их деятельности участвовала постоянно: согласовывала оснащение, занималась оплатой счетов за помещение, таскала им еду — словом, была менеджером, секретарём и бухгалтером в одном флаконе. Чанбин не понимал смысла всего этого: вылетев из офиса, они втроём практически ничем не занимались, кроме как обмусоливали три песни, и вполне могли взять волокиту на себя, но Чан утверждал, что помощь им нужна позарез — а может, просто стеснялся сообщить Минджон, что её услуги им больше не требуются. Она перекрасила волосы в светлый, перестала носить чопорные юбчонки и казалась вполне довольной жизнью. Чанбин с ней почти не разговаривал: не возникало повода и необходимости, Минджон вела себя так, будто между ними никогда ничего не было. Ёнбок относился к её обществу спокойно, убедив Чанбина в том, что всё понимает, что её очное присутствие было неизбежно, но Чанбин, нахлебавшись неожиданных жизненных поворотов, считал его дружелюбие в сторону Минджон вынужденным, а улыбку — натянутой. Дома они её участие в деятельности группы не обсуждали: Ёнбок ничего не спрашивал, а Чанбин сам не рвался ворошить осиное гнездо, не уточнял, всё ли в порядке, но понимал, что счастье не могло длиться вечно, потому что шестерёнки у Ёнбока в голове всегда шевелились слишком громко.

***

— Сколько у тебя было женщин? Чанбин, прятавший глаза в сгибе локтя, отнял руку от лица и посмотрел вниз. Ёнбок, лёжа в подножье кровати, медленно дрочил ему с видом конфуцианского мыслителя, но, поймав его взгляд, остановился. — Чего? — не своим голосом спросил Чанбин, который не планировал разговаривать ещё минут десять, как минимум. — Что за вопросы? Было лишь вопросом времени, когда Ёнбок заинтересуется, но он выбрал самый неподходящий момент из всех возможных. — Мне интересно, — он упрямо смотрел на покрасневшего от возбуждения и смущения Чанбина, но заметив замешательство на его лице, легко поцеловал головку его члена в знак добрых намерений. — Так сколько? — Я не знаю, — надеясь, что этого будет достаточно, Чанбин глухо стукнулся затылком о влажную от пота подушку и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на движениях чужой ладони. Он просто хотел получить расслабляющий минет в ночь перед ответственным днём, отвлечься и избавиться от лёгкого тремора, который преследовал его весь вечер, но, видимо, слишком много хотел. — Ну, много? — Ёнбок двигал рукой, не позволяя его эрекции ослабнуть, но продолжая свой настырный допрос. — Много, малыш, ради бога, давай потом? — простонал Чанбин. Ёнбок поёрзал на локтях, устраиваясь удобнее, и послушно продолжил начатое. Почувствовав его губы на своём члене, Чанбин облегчённо выдохнул, наивно полагая, что опасность миновала, но вскоре услышал звучный чпок и последовавшее за ним: — А много — это сколько?

~

— Сорок! — провозгласил Джисон и зачеркнул пять вертикальных палочек одной поперечной. Чан отвлёкся от работы и осуждающе посмотрел на него. — Перестаньте поганить рабочий флипчарт. Если кто-нибудь из других отделов увидит, мне потом объяснять, что это за первобытная письменность. Мы финансисты, вообще-то. — Не порть момент, Чани, мы идём на рекорд, — отмахнулся Джисон. Чанбин всё это время сидел на своём месте, сцепив пальцы в замок и тихо ухмылялся себе под нос. — Если так и дальше пойдёт, скоро полтинник добьём. Что за девчонка была, кстати? Ты вчера перекрылся, даже не рассказал ничего. — Какая-то подруга нашей бывшей однокурсницы. Увидела меня в зале, сказала, что я изменился и позвала на кофе, — этот сценарий был для него не нов: с тех самых пор, как он взял в руки штангу, его редко обделяли вниманием. Чанбин прекрасно знал, как его физическая форма воздействует на противоположный пол, и зависал спортзале практически круглосуточно, чтобы не сдавать позиции. — А я думал, ты как обычно в клубе кого-то подцепил, — приподняв брови, Чан перебирал бумаги, даже не пытаясь скрывать своё пренебрежение к предмету обсуждения: ему очень не нравились сексуальные похождения Чанбина, которые уже начали превращаться в манию. — Или у нас в офисе. — Да у нас тут посмотреть не на некого, все либо старые, либо замужние, — поморщился Джисон, как обычно, выступая в роли адвоката. — А у Бини есть принципы, да, Бин? О, да, у него были принципы: не спать с изменщицами, не снимать проституток и не давать женщинам ложных надежд. В остальном, ему было практически всё равно, кого тащить в постель. Главное — как можно чаще. — Ты хоть имя её запомнил? — усмехнулся Джисон: он был в восторге от своей роли секунданта и личного чирлидера в одном лице, когда дело касалось чанбиновых сексуальных марафонов. — Или как обычно? Чанбин снова самодовольно усмехнулся — «Как обычно», — а Чан закатил глаза. Когда речь заходила о сексе, Чанбин моментально превращался в заносчивого быка-осеменителя и ещё долго не мог выйти из этого режима. — Кстати, насчёт девочек в офисе, — Джисон отвернул флипчарт, которым всё равно никто не пользовался, к стене, и пошёл обратно к своему столу. — Ты слышал, Бин, что у продажников новая стажёрка придёт? Так что настраивай радары и готовься на пятый круг. Чанбин, хоть и делал вид, что вся эта хрень с зачёркиванием палочек и ведением счёта нужна только Джисону, точно помнил число женщин, с которыми переспал. Благодаря этому, он чувствовал себя более уверенным, опытным, а главное — желанным. Ни перед одной из них ему не приходилось унижаться. Пара банальных знаков внимания — и девушки сами шли в его объятия — крепкие и сильные, но отстранённые и без капли теплоты, потому что дарить своё тепло Чанбин не собирался больше никому — он уже испытал на себе, как дерьмово после этого оставаться в холодном, пустом одиночестве.

~

Чанбин промолчал и снова попробовал сконцентрироваться на чужих руках и губах на своём члене. Ёнбок, не получив ответа, вернулся к делу, но через полминуты снова остановился. Едва сдержав разочарованный вздох, Чанбин посмотрел вниз, чтобы понять, что происходит: из темноты на него пристально смотрели два внимательных глаза, и выглядело это немного жутко. — Да что? — на грани раздражения спросил Чанбин, поднимаясь на локтях. — Так скажешь, сколько? — Зачем тебе это знать? — Просто интересно. Больше десяти, да? — Я не считал, — соврал Чанбин. Он не мог рисковать: реальное число могло оказаться как каплей в море, так и настоящей трагедией. — Просто много. И я этим не горжусь. — Почему? — Потому что тяга к сексу — это низменная потребность и отголоски животных инстинктов. — Понял, тогда досасывать я тебе не буду. — Я совсем не это имел в виду, — у Чанбина от нетерпения судорогой сводило ноги, а член в чужой руке дёргался, требуя хоть каких-то действий. Ёнбок снова замолчал, задумчиво постукивая им по щеке и окончательно ушёл мыслями куда-то вглубь себя. — А Минджон среди них была? Вопрос в лоб — вот что было его фирменным почерком. Ёнбок был слишком прямолинейным и очевидным, чтобы пытаться сделать это как-то обтекаемо. — Какая разница? — отчаявшись получить хоть какое-то удовольствие от происходящего, Чанбин сел на постели, и Ёнбок отполз от его коленей, усаживаясь на пятки. — Когда я говорю, что у меня было много женщин, я имею в виду просто механический секс. Большинство из них я даже не помню, а с тобой у нас всё по любви. Понял? — Понял. Значит, их всё-таки было намного больше десяти. — Ёнбок. — Да ладно, ладно, — поняв, что операция провалилась и пришла пора отступать, Ёнбок вздохнул с каким-то особенным, печальным смирением и толкнул его пальцами в грудь, призывая откинуться на подушки. — Ложись обратно, я буду плохо себя чувствовать, если так тебя оставлю. Вместо того чтобы поддаться и лечь, Чанбин притянул его к себе и поцеловал. Ёнбок был напряжён и расстроен, Минджон казалась ему угрозой, и чтобы доказать, что её присутствие ничего не значит, нужно было очень сильно постараться. А то, что Минджон была у Чанбина сорок первой, ему было знать совсем необязательно.

***

[00:36 Хван] Короче. Я всё это время слышал, как вы, парни, трудились, и по себе знаю, что ночь перед шоукейсом — это полнейший пиздец. Поэтому хочу сказать, что видел всё со стороны и знаю, что вы реально хорошо поработали. А ещё я знаю, как тебе было тяжело, хотя не только тебе, а вам троим, и надеюсь, что вы выступите без сожалений. [00:37 Хван] И ещё, в лицо я тебе это вряд ли скажу, но если тебе когда-нибудь вдруг потребуется моя поддержка, ты знаешь, где меня искать: в моей мрачной, запылённой каморке. [00:37 Хван] Удачи вам завтра.

[00:41 Чанбин]

Ты номером ошибся.

[00:41 Хван] Отвали.

***

«Выяснилось, что уровень гормона стресса кортизола после прослушивания музыки, наоборот, был выше, а самый низкий показатель был у тех, кто слушал звуки воды. Музыка помогала справиться с небольшим волнением…» Чанбин, сидя на стульчаке в клубном туалете, опустил телефон и возвёл глаза к тёмному потолку. Советы из интернета не помогали, а только усугубляли ситуацию: ему негде было взять «звуки воды», кроме как из туалетного крана, а доносящиеся из-за стен звуки музыки как раз-таки и вводили его в состояние стресса. Получался какой-то замкнутый круг. Клуб был небольшим, но определённо не одним из тех гадюшников, в которых они с парнями выступали в студенчестве. И, как всегда, картинка, которую Чанбин рисовал в голове всё это время — расположение сцены, микрофоны на стойках, огромные мониторы и пульт звукооператора — была совершенно другой, и он понял, что немного недооценил масштабы трагедии, а что более вероятно — переоценил себя. Чан был головой, мозгом, бесперебойником, работающим на чистом упрямстве. Дерзость и смелость джисоновой души распространялась далеко за рамки его неординарной личности, и порвать сцену для него было бы проще, чем отсидеть полный рабочий день в офисе даже спустя столько лет творческого простоя. А Чанбин был сердцем, и когда оно разбилось, они не смогли продолжать творить вместе, и он ещё долго испытывал чувство вины за то, что предал общую мечту. Но в кармане у него лежали ушные мониторы, слепленные индивидуально для каждого, которые они когда-то подарили друг другу в честь первого концерта, а на их корпусе по-прежнему красовалась потёртая временем надпись «3RACHA», которая всегда была для него чем-то большим, чем просто названием их музыкального трио. — Бин? — глухой стук в тонкую пластиковую дверь заставил Чанбина вздрогнуть, и он чуть не выронил телефон из рук. — Ты там утонул? — Нет, — Чанбин со вздохом протянул руку и нажал кнопку смыва, чтобы Чан не догадался, что всё это время он просто предавался экзистенциальным мукам. — А что, пора уже? — Нет, там у Джисона на входе какие-то проблемы, — по голосу не было понятно, недоволен Чан, нервничает или пребывает сознанием где-то далеко отсюда, чтобы кони не двинуть от волнения. — Я тебя жду. Чанбин дождался, когда Чан покинет туалет, и только потом вышел следом: отчего-то даже взглядом с ним пересекаться не хотелось, чтобы не увидеть панику в глазах их несгибаемого лидера. Его всё ещё потряхивало, когда он пересекал пока что пустой концертный зал, но возмущённый писк Джисона, донесшийся от центральных дверей, вызывал у него усмешку, а выглянув наружу и увидев, как тот выглядел, Чанбин едва не хрюкнул. — Братан, не издевайся, — Джисон разговаривал с охранником чуть поодаль от главного входа; на голове у него была нахлобучена панама от «Гуччи», которую он выиграл в интернет-розыгрыше, а глухие тёмные очки он спустил на самый кончик носа, чтобы не мешали. — Должен я быть, глянь ещё раз. — Тут есть только Сон Джихан, — лысый и квадратный, как голем, охранник, сделал шаг в круг света от неоновой вывески клуба, чтобы ещё раз посмотреть в список. Чан стоял в двух шагах от них, но никак не участвовал в разговоре, а просто смотрел в стену так, будто из него душу высосали. — Бан Чан, Со Чанбин, Хан Джисон, — предельно вежливо произнесла Минджон, которая тоже стояла снаружи и всеми силами пыталась разобраться в ситуации, дабы оправдать своё звание менеджера. — Заявлены как трио, проверьте ещё раз, пожалуйста. Охранник прошерстил список раз тридцать, никак не хотел принимать злосчастного Джихана за Хан Джисона. Чан и Минджон потрясли перед ним Чанбином, чтобы показать всё трио в полном составе, но охранника это не убедило: после длительных мытарств он решил пойти к организаторам и скрылся в клубе. К зданию начали стягиваться люди. Чан что-то тихонько бубнил себе под нос: то ли приветственную речь репетировал, то ли молился, а Джисон, обиженно дул губы, быстро печатая жалобы опаздывающему из-за работы Минхо. Чанбин не верил в приметы, но пока что всё шло через задницу и тенденции к улучшению не было. — Что тут у вас? — из дверей высунулась голова в очках и окинула их оценивающим взглядом. На макушке у головы громоздилась большая гарнитура, а из-под неё чёрным ореолом торчали всклокоченные волосы. — Выступающие? Кто подавал списки? Ваш менеджер? — Да! — сконфуженно произнесла Минджон, поклонилась и виновато покосилась на Чана. — Должно быть, допустила ошибку, извините! Подумав и что-то для себя заключив, организатор махнул рукой. — Пойдёмте. Юджин, дай ему браслет. После того, как охранник нацепил Джисону на запястье именной браслет выступающего с ошибкой в имени, все гуськом вернулись в клуб. Чан завёл диалог с организатором; в его загруженной голове образовалось слишком много вопросов, которые он не мог вывалить на своих парней, потому что у тех хватало и своих переживаний. Найдя уши, на которые можно присесть, он вместе с Минджон ушёл вслед за человеком-гарнитурой в тёмную неизвестность клуба, оставив Чанбина с Джисоном торчать в зале вдвоём. — Ну, пиздец, я теперь Джихан, — Джисон снял очки и разочарованно посмотрел на свой браслет с кривыми инициалами. — У вас с Ёнбоком нормальные? Где он, ксати? — В гримёрке сидит. — А это что за бомж? — Джисон прищурился и кивнул в сторону фигуры, взгромоздившейся на барный стул в конце зала. — Наш Джинни, что ли? В помещении клуба по-прежнему было пусто: выступающие рассредоточились по гримёркам в ожидании саундчека, а гостей ещё не пускали, за исключением тех, кто пришёл вместе с участниками коллективов. И если Ёнбок сразу же окопался в гримёрке, где было тихо и уютно, то Хван Хёнджин окопался в баре. Под неодобрительным взглядом готовящегося к запуску гостей бармена, он уже не в первый раз предпринял попытку достать из кармана безразмерной толстовки с капюшоном какой-то сомнительный пузырёк и попытался утянуть сохнувшую на стойке рюмку. — У нас со своим нельзя, — в очередной раз напомнил бармен, настойчиво вытянув рюмку из чужих пальцев. — Дождитесь открытия бара. Хёнджин пьяно усмехнулся, сложил руки на стойке и опустил на них голову. На момент прибытия в клуб он уже был под градусом. Чан едва смог поймать его, вывалившегося из дверей такси, и затащить внутрь помещения — и всё это происходило на глазах Чанбина, который не понимал, зачем было нажираться и приезжать в таком состоянии на выступление человека, который тебе, вроде как, дорог. — Нахуй он вообще нужен? — ядовито спросил Джисон. — Для голосов, наверное. — Нет, я в целом. Чан носится с ним, как кура с яйцами, хотя выхлопа от этого долбоёба — кот наплакал. По-моему, от него одни проблемы. Своей рациональной стороной Чанбин был целиком согласен, но глядя сгорбленную спину Хёнджина не чувствовал ничего, кроме сожаления. Он знал, что Хван, в сущности, был неплохим парнем, но продолжал по-чёрному пить и вёл себя как последний засранец, будто нарочно запихивая свои плюсы поглубже, чтобы никто не догадался, каким человеком он был на самом деле. Чанбин считал, что всё это его не касается ровно до тех пор, пока не вспоминал о том, что у Хёнджина были отношения с Чаном: непонятные но были. Хван частенько выползал на свет божий в чановой одежде, а не в своих воздушных тряпках, а Чан время от времени оставался на студии подольше, «чтобы ещё поработать». Чанбин с Джисоном, как люди взрослые, прекрасно всё понимали, только вот сам Чан при этом не выглядел счастливым. — Наверное, есть в нём что-то такое, чего мы не видим. Чанбин не брался судить. Он никогда не думал, что в любви бывает только светлая сторона. Конечно, когда Чан вернулся в зал и увидел, что Хёнджин опять пытается залить в себя ноль-пять какой-то жижи, Чанбин мог ему только посочувствовать, но у них троих в данный момент были проблемы поважнее спивающегося танцора, несмотря на то, что этот танцор был партнёром одного из них. — Скоро саундчек? — поинтересовался Джисон с интересом осматривая зал. — Хочу успеть до того, как меня медвежья болезнь одолеет. Организатор выловил их из зала, чтобы показать, как устроен аппарат на сцене. Через некоторое время из гримёрки, зевая, выполз Ёнбок. Чанбин чувствовал себя виноватым, потому что не мог каждые пять секунд бегать к нему и сверяться с его состоянием и желанием попить-поесть-пойти домой, но Ёнбок избавил его от этой необходимости и просто завалился спать. Общий невроз на него никак не действовал; он некоторое время околачивался возле Чанбина, но поняв, что только мешает, ушёл обратно. Чанбину закладывало уши. Когда начался саундчек, он на автомате выполнял распоряжения Чана и звукооператора, но никак не мог сдержать дрожи в руках, не слышал шуток Джисона и видел перед глазами только белые пятна ненастроенных ярких софитов. Когда звук был готов, Минджон принесла им какие-то прохладительные напитки, и он прикончил свой залпом, не чувствуя вкуса. Потом организатор объявил о начале запуска гостей, и они все вернулись в гримёрку — включая Хвана, который всеми силами выражал своё несогласие, ведь с открытием клуба должен был открыться и бар, а Чан, волоча его за капюшон в противоположную от заветных бутылок горячительного сторону, портил ему все планы. Атмосфера была натянутой и сумбурной. В выделенной им гримёрке они сидели тихо и почти не разговаривали, только ловили взгляды друг друга и тяжело вздыхали, невербально говоря: «Пиздец, да?» — «Да, пиздец». Джисон из них троих был самым спокойным, пытался всех расшевелить, задавал вопросы Минджон, которая тоже была вся зелёная, лаялся с Хваном, который ломился наружу. А Чанбин хотел встать, поклониться и уйти. Скоро ему предстояло выйти на сцену — ему, офисному клерку, который последние годы только и делал, что протирал брюки в офисе и обнимался со штангой в зале, нужно было выступить со своей музыкой перед толпой людей. Было по-настоящему страшно, и этот страх никак не получалось аккумулировать в азарт. — Не волнуйся, — негромкий шёпот, раздавшийся рядом, плавящимся жаром обдал леденеющие от страха внутренности. — У тебя всё получится, хён. Ёнбок всегда чувствовал его: не лез, когда он злился, не мешал, когда был расстроен и разделял с ним радость, если Чанбин мог ей поделиться. Вот и сейчас, незаметно, внутри спущенного рукава толстовки, он взял его за руку, грея и успокаивая, и дышать стало чуточку легче. Снаружи доносился шум голосов: люди уже зашли в клуб и нетерпеливо ждали начала концерта. «3RACHA» путём жеребьёвки была определена во вторую половину лайн-апа, ближе к концу вечера. Чан сказал, что это хорошо, что их не успеют забыть, хотя в глубине души каждый из них хотел бы отстреляться пораньше. Чанбин в очередной раз прочистил горло. Разогретые связки слушались куда лучше, но он всё ещё боялся сделать что-то не так, ведь уже очень давно не пел перед публикой. — Нам нужно просто отпустить ситуацию, — как мантру повторял он, пытаясь успокоить Чанбина, Джисона, которому было скорее скучно, чем страшно, да и себя тоже. — Выйти и показать, что мы можем. В зале стучали басы клубной музыки, которая заполняла пустоту перед живыми выступлениями. Чанбин даже не сразу понял, что ему звонят, и трубку взял не с первого раза. — Бин! — кричала Ханыль через ту же музыку, что слышал он из своего логова. — Мы на месте! — Да, стойте возле входа, — Чанбин встал, размял ноги, сбросил вызов и обернулся к Ёнбоку, который прекрасно понял, с кем он вёл диалог, и смотрел на него глазами доверчивой лани. — Сестра пришла, — сообщил Чанбин очевидное. — Познакомиться хочешь? Ёнбок молчал ровно секунду. — Хочу. Народу в зале было так много, что они с огромным трудом протискивались через танцпол. Чтобы не потеряться в толпе, Ёнбоку пришлось держать Чанбина за футболку и хвостом тащиться за ним до тех пор, пока тот не заметил возле дверей свою сестру с её суженым, которого слегка парализовало от эстетики ночных клубов, которые он до этого момента видел только на картинках. — Чанбин! — стоило ему подойти, Ханыль сразу повисла у него на шее, а потом гордо похлопала по накаченным мышцам. — Господи, у меня не брат, а просто Скала Джонсон! Ещё и ухо проколол, ты смотри! — Перестань, — отмахнулся Чанбин, не понимая повышенного внимания к своему уху, поздоровался с Ильхуном, еле вспомнив, как этого чудика зовут, и подтащил к себе Ёнбока, который всё это время стоял чуть позади. — Вот. Это Ёнбок. — А! — поняв, кого ей показывают, Ханыль восторженно хлопнула в ладоши. — На фотках ты был беленьким! Очень приятно! Обменявшись приветствиями, вся процессия направилась к забронированному столику; по пути Ханыль внезапно притянула Ёнбока за рукав, чтобы он наклонился, тихо, насколько было возможно, что-то сказала ему, и как ни в чём не бывало пошла дальше. — Хочу выпить, — выдохнула она, падая на свой стул. — Здесь же есть бар? — Здесь подают чай? — слабым голосом спросил Ильхун. Объяснив им, что к чему, Чанбин решил, что в гримёрке и без него воздуха было маловато, поэтому остался в зале и подошёл поближе к сцене, где было немного тише. Первый коллектив как раз начал подготовку к выступлению; девочки с укулеле, ксилофоном и ещё какими-то странными приблудами суетились, бегали туда-сюда за кулисы, и Чанбин вдруг подумал, что для них это выступление тоже могло быть судьбоносным. — Что она тебе сказала? — когда Ёнбок встал рядом, спросил он: его подмывало поинтересоваться сразу же, но что-то подсказывало, что сделать это лучше было в относительно приватной обстановке. — Сказала, что знала, что я у тебя красавчик, но не думала, что настолько, — замогильным голосом ответил Ёнбок, присаживаясь на выступ в стене и утирая испарину на лбу. — Ты ей показывал мои фотки? — Конечно, — не без гордости хмыкнул Чанбин, едва не тая от вида растерянности на свекольном от освещения и смущения лице своего красавчика. — Абсолютно все. — Абсолютно? Даже те, которые я… — Да я шучу, скинул парочку, да и всё, — усмехнулся Чанбин, снова обращая взгляд к сцене. — А вообще радуйся: ты ей понравился. Ёнбок скованно кивнул и слился со стеной: ему требовалось время, чтобы начать радоваться. — Скоро Чонин должен подойти, — сказал он. — Скажешь ему, как вас лучше фоткать? — Пусть к Чану с этим идёт, — резко ответил Чанбин: для него имя фотографа было сродни красной тряпки для быка. — Меня вообще снимать не надо: я на промо-постере из-под его объектива выглядел, как фрик. — Ничего не как фрик, — пальцы Ёнбока легли на его плечи, легко массируя. — Ты круто вышел. — Как мешок с дерьмом я вышел. Ёнбок ещё что-то несогласно пробурчал, и, перестав наминать его закаменелые мышцы, молча встал позади. Девочки на сцене тем временем закончили приветственную речь и начали исполнение первой песни: лёгкой, ненавязчивой баллады про юношескую любовь. Заслушавшись, Чанбин на какое-то время даже забыл о своих переживаниях, но судьба решила, что расслабляться ему не предначертано. — Добрый вечер, сонбэним. даже не понял, в какой момент перед ним материализовались трое: один мелкий, в кепке задом-наперёд, который и обратился к нему с приветствием, и ещё двое, намного выше среднего роста всех присутствующих в клубе. Они поклонились ему, а Чанбин как стоял со скрещенными на груди руками, так остался стоять, позабыв о приличиях. — Вы же Со Чанбин из «3RACHA», верно? Говорят, вы наши конкуренты.

~

— Наши главные соперники — трио парней из Йонсана: Хонджун, Юнхо и Минги, — Чан допил кофе и поставил чашку на блюдце, — они там местные звёзды и могут кучу фанатов с собой притащить. — Это те три заморыша, у которых недавно лонгплэй вышел? — с пренебрежением бросил Джисон, растягиваясь на чанбиновом ковре. — Хуй забейте, там какой-то бездарный свисто-пердёж. Бин, а ты где Ёнбока потерял? Дома сидит? — В детдоме он. — Сдал его, всё-таки? — Пердёж — не пердёж, а расслабляться не стоит, — Чан давно уже перестал реагировать на лирические отступления в их разговорах, и продолжил говорить по существу. — У них действительно много слушателей, они молодые и голодные. — Я тоже голодный. Может, пиццу закажем? — Джисон, словив приступ гиперактивности, лежал на спине и болтал ногами в воздухе. Увидев его оголённую поясницу, Чанбин ткнул в неё пальцем, и Джисон, заорав, тут же завалился на бок. Чан вздохнул. — Мы с вами так точно ничего не добьёмся, ребят. — Да брось, Чан, выше нос, — продолжая лежать на боку, сказал Джисон и потянулся за лежавшими на столе чипсами из водорослей. — Мы опытные, талантливые и вообще охуенные. Чего из того, что есть у этих недоростков, нет у нас?

~

— Так и есть, — Чанбин окинул взглядом троицу из Йонсана. — Вы ведь последними выступаете? — Да, мы хэдлайнеры, — долговязый Минги повёл квадратной челюстью и поправил красноватые прямоугольные очки, а Чанбин едва не прыснул от формулировки, которую он использовал, желая казаться больше и важнее. — Хотели вам удачи пожелать. — Главное, хорошо проведите время, — поддержал Хонджун: мелкий с высоким голосом, который был у этой тройки лидером и тявкал больше всех. — Вы же на многое не рассчитываете, да? Просто стариной тряхнуть хотите? Чанбин сощурился. — Не много на себя берёте, хэдлайнеры? Мамка не отругает за то, что вы не дома так поздно? — О, а ты зубастый, да, дядя? — Хонджун шагнул вперёд, вставая непозволительно близко к человеку, который был старше почти на треть. — Я бы на твоем месте так не разговаривал. — Я не понял, кто тут бздит? — подоспевший на подмогу Джисон жевал жвачку и выглядел так, как будто был намерен устроить драку на ножах. Чан подошёл вместе с ним, но ещё не успел понять, что происходит. — Вы, блять, ничего не перепутали, малышня? — Мы просто рассказываем вашему участнику, насколько тонко мы вас раскатаем, — развёл руками Минги. — Без обид, чисто по фактам. — Ты Ким Хонджун, правильно понимаю? — игнорируя слова Минги спросил Чан у их лидера, вставая перед Чанбином, который для себя уже решил, что избиение младенцев — не такой уж страшный грех. — Лидер группы? — Правильно понимаешь, — осклабился Хонджун. — Запомни это имя, дядя. — Запомню, если ваше выступление будет достойным моего внимания. А на драку можете не нарываться, мы детей не бьём, — с достоинством произнёс Чан. — Сцена рассудит. — Как скажешь, дедуль, — Хонджун примирительно поднял руки вверх и на прощание окинул Чана надменным взглядом. — Я просто не понимаю, какого хрена вы здесь забыли, когда вокруг столько по-настоящему молодых, талантливых ребят. Он и Минги удалились, а Юнхо, который всё это время молчал, проводил их осуждающим взглядом и низко поклонился старшим. — Простите их за это, — не поднимая головы, произнёс он. — Они тоже волнуются перед выступлением. Приложите, пожалуйста, все усилия и отлично выступите! — Вы тоже, — Чан сделал полупоклон в ответ. — Пусть победит сильнейший. Выступление группы девочек закончилось; технический персонал вышел на сцену, чтобы поменять инструменты и подготовить площадку для следующих артистов. Люди засуетились и направились к выходу, чтобы перекурить и подышать свежим воздухом. Чан, Чанбин и Джисон продолжали стоять там же, где минуту назад едва не устроили драку с подростками, и молча смотрели друг на друга. — Что это за хуйня только что была? — первым нарушил молчание Джисон. — Может, пойдём всё-таки им ебучки набьём? — Остынь, только этого нам не хватало, — строго отмахнулся Чан, у которого от волнения и негодования дрожали даже кончики синих волос. — Мы не кулаками махать сюда пришли. Давайте, встряхнулись, сейчас ещё один коллектив, а потом нам выходить. Чанбин, я сестру твою видел, ты же ей объяснил, как голосовать? Чанбин? Чан тряхнул его за плечо, но не получил никакого отклика. «Я просто не понимаю, какого хрена вы здесь забыли, когда вокруг столько по-настоящему молодых, талантливых ребят». — Я сейчас вернусь, — бросил Чанбин прежде, чем развернуться и быстрым шагом метнуться в сторону туалетов, не видя перед глазами ничего, кроме темноты. Воздуха в лёгких не хватало; он ворвался в уборную, выкрутил кран, пуская воду и скрючился над раковиной из чёрного мрамора, едва сдерживая тошноту. Только сейчас на него рухнуло осознание, насколько инфантильными и безрассудными были их стремления. Они лишили себя всего: карьеры, денег, будущего, ради слащавой детской мечты стать чем-то большим. Самообман, которым они тешили друг друга, был сладким, приторным леденцом, но, растаяв, он оставил за собой лишь пресную реальность, в которой они продолжали настырно играться в музыкантов, а ведь их музыке не осталось ничего, кроме инфантильного желания доказать себе, что ещё не всё потеряно. Их время ушло давно и безвозвратно. Чанбин его упустил. И должен был ещё в зародыше придушить идею Чана возродить их мечту из пепла, но смалодушничал, повёлся, ведомый чувством вины, а теперь едва мог стоять на ногах, от страха неизвестности и мыслей о том, что, каким бы ни был исход вечера, успеха они не добьются. Потому что их сказка о трёх братьях, решивших свернуть горы, закончилась для них давным-давно. Ощущение бессмысленности поглощало его, оставляя в душе лишь беспросветную пустоту, но в тот момент, когда он уже решил вернуться в зал и сказать Чану, что нужно прекращать весь этот фарс, его талию обвили чьи-то худые, ласковые руки. Он поднял глаза. Ёнбок стоял позади, грустно положив подбородок между его плечом и шеей, и смотрел в зеркало вместе с ним. — Что я здесь делаю? — спросил Чанбин у их общего отражения, будто Ёнбок был тем самым волшебным зеркалом на стене, которое должно было дать ему ответ. — Ты всегда говоришь, что я слишком много и громко думаю, — произнёс Ёнбок. — А теперь мы, кажется, поменялись местами. Вода билась о дно раковины, брызгая во все стороны, попадая на его руки, оставляя мокрые пятна на иссиня-чёрной футболке, которая на фоне тёмной комнаты делала его почти неразличимым — если бы не полупрозрачная кожа чужих рук, обвивших его тело. — Мне кажется, что мы сделали неправильный выбор, — Чанбин слышал свой голос будто бы со стороны, но понимал, что это просто мрачное эхо стен возвращает ему его ничтожную дрожь. — И теперь мне страшно. — Мне тоже было страшно уходить, — пальцы Ёнбока сплелись на его животе, а щека легла на плечо, и пусть он не произнёс слово, которое они больше не озвучивали, Чанбин отлично знал, что он имел в виду. — Я был зависим и напуган, но хотел быть с тобой, и сделал выбор, потому что люблю тебя. А ты любишь музыку, я вижу это, вижу, как ты работаешь над ней, ругаешься и бесишься, когда не выходит и искренне гордишься собой, когда у тебя получается. И я тоже горжусь тобой, потому что в эти моменты ты выглядишь самым счастливым. Когда Ёнбок обнимал его, Чанбин чувствовал успокоение. Он был его храмом, хранителем всех страхов, сомнений и потаённых желаний, о которых не всегда знал даже он сам. Путы, сковавшие внутренности, потихоньку рассасывались. — Я не знаю, кто лишил тебя музыки и почему ты когда-то перестал писать, но знаю одно: ты был рождён, чтобы сиять, — Ёнбок аккуратно прикоснулся губами к его шее. — Позволь себе быть тем, кем хочешь быть. Просто выйди и покажи всем, чего ты стоишь. Чанбин, закрыл глаза и глубоко вдохнул, упокаиваясь. Он нуждался в этом мгновении, чтобы собраться с мыслями и взять контроль над своими эмоциями. Чужие руки исчезли, и когда он снова взглянул в зеркало, то увидел в нём только себя. Того, кто в детстве писал стихи своей маме. Того, кто позже выливал своё нутро в строки, рифмуя чувства на бумаге. Того, кто должен был сейчас выйти на сцену и показать, наконец, настоящего себя ради тех, кто в него верил — и будь что будет. Выходя в зал, он столкнулся с Минджон, которая как раз искала его, чтобы сообщить, что их ждут за кулисами. Чан стоял за сценой, белый, как мел, а цвет волос придавал ему сходство с ходячим зомби. Джисон ходил туда-сюда в пределах пяти шагов и воинственно бормотал что-то, настраивая себя на нужный лад. Организатор, появившись из комнаты звукорежиссёра, вручил им радиомикрофоны, ещё раз проверил звук, показал большой палец вверх и ушёл, оставив их слушать последние ноты песни выступающего коллектива и отсчитывать последние секунды до долгожданного выхода на сцену. — Идите сюда, — Чан поманил Чанбина и Джисона к себе и обхватил их за плечи. Они встали кругом, обнимая друг друга и соприкасаясь лбами — три разных дыхания, три разных сердца. — Покажем всё, что умеем. Я знаю, что постоянно говорю вам о концентрации и собранности, но, всё же, давайте повеселимся. И спасибо вам парни, за то, что пошли на это. Я уже и не мечтал когда-нибудь снова выйти на сцену. — Мы с Минхо поспорили, что, если мы проиграем, я месяц буду мыть лотки, — пальцы Джисона ободряюще сжалась на плечах его старших. — У нас нет права на поражение. Сцена уже ждала их, сияя хромированной поверхностью стоек и открывая вид на зрительный зал, который с возвышенности казался ещё шире. Люди встретили их обрывочными хлопками из разных концов зала, ведь для большинства они были никем, но Чанбин, услышав вопль: «Надерите всем задницы, братик!» — улыбнулся в пол. Он бы соврал, что волнение ушло, кажется, оно даже усугубилось, но паника и желание сбежать прошли. Пути назад не было. — Добрый вечер! — бархатный голос Чана ударил в микрофон и волной разнёсся по залу. — Мы хип-хоп трио «3RACHA». Позаботьтесь о нас, пожалуйста! Под новую порцию жидких аплодисментов Чан и Чанбин покинули сцену. Джисон с его вызывающим треком про нелёгкий путь рок-звезды выступал первым. Чан, с его менее дерзкой, но энергичной песней с налётом флирта шёл за ним. Чанбин был третьим.

~

— Ты уверен, что хочешь взять именно эту песню? — Чан всеми силами пытался быть демократичным лидером, но на кону стоял общий успех, и он мягко, но настойчиво пытался направить мысли сокомандников в русло, выгодное для всех. Они сидели у Чанбина дома за его компьютером и допивали последний в его доме чай. Время было вечернее, но на студию ехать не хотелось, и Чан сам напросился к нему в гости, чтобы накидать план, выбрать несколько вариантов песен, обмозговать, обдумать — словом, поговорить, как взрослые люди, без присутствия вечно бесящегося Джисона. — Да, — Чанбин давно не был так уверен в чём-либо, как сейчас. — Я ведь сразу сказал, что хочу исполнить её. Да и в любом случае, трек-лист менять уже поздно. Чан потянулся к компьютерной мышке, чтобы прокрутить демо-версию к началу. Он слышал её уже много раз; когда Чанбин прислал архив с дорожками едва ли не за полчаса до дедлайна, ему было практически всё равно, но теперь, когда до концерта оставались считанные дни, Чан засомневался. — Я, честно, не думаю, что романтическая баллада о любви зайдёт аудитории, — сказал он, неуверенно потирая предплечье. Чанбин понимал, что Чан был прав, и всё же, для него эта песня была чем-то намного большим, чем просто душевным текстом и последовательностью нот. — Ты знаешь, что я за разнообразие. Вас с Джисоном достаточно, чтобы разогреть публику, и моя лирика не будет лишней перед тем, как мы втроём… — О, Крис, привет! Вы чего тут? Оба от неожиданности вздрогнули и уставились в проход. На пороге стоял Ёнбок: в шапке, куртке, с рюкзаком на плече и с дубликатом ключей от квартиры в руке. — Привет, — нервно улыбнувшись произнёс Чанбин, осознал, что трек всё ещё играет и суетливо поставил его на паузу. — А ты чего? Мы же не договаривались? — Мне стало скучно дома, вот я и пришёл, — Ёнбок скинул рюкзак на пол и запихал руки в карманы. — Я не буду мешать, просто подожду, когда ты освободишься. Чан с Чанбином переглянулись. Технически, Ёнбок им бы не помешал, но в его присутствии крылась одна большая проблема: Чанбин не хотел показывать ему свой трек. — Мы работаем над моей песней, — сказал он, многозначительно указав на экран компьютера. — Отлично, как раз услышу её, наконец, — фыркнул Ёнбок. — Ты же был на студии и всё прекрасно слышал. — Ага, какие-то куски. — Вот и отлично, полную версию послушаешь на концерте, — Чанбин, услышав, как неловко покашлял Чан, встал с пола и направился к своему настырному парню, чтобы выпроводить его за дверь. — Пожалуйста, иди погуляй, ладно? Я не знаю, чай купи, у меня закончился как раз. — Хорошо, — понуро ответил Ёнбок, поднимая рюкзак с пола. — Крис, тебе захватить чего-нибудь? — Нет, спасибо, — откликнулся Чан. — Прости, что так вышло, мы скоро закончим! Ёнбок бросил короткое «ничего» и ушёл, хлопнув дверью. Чанбин вернулся за стол, уткнулся локтями в его поверхность и пару раз провёл по волосам, собираясь с мыслями. Он очень долго работал над этой песней: переписывал инструментальную часть, раз за разом привнося в неё что-то новое, наполняя аккорды эмоциями, и корпел над текстом, каждое слово в котором было пронизано искренними чувствами, от окрыляющего счастья до полнейшего отчаяния, к одному-единственному человеку. — Ты же понимаешь, почему я выбрал именно эту песню? — спросил он у Чана, и тот, по-прежнему глядя строго в монитор, медленно кивнул. — Понимаю. — Я его пиздец, как люблю, — признался Чанбин, глядя туда, где минуту назад стоял Ёнбок. — А ты всегда говорил, что петь нужно о том, о чём поёт душа, разве нет? Чан снова кивнул, свёл дорожки и поставил трек на рендер. «Утверждённый треклист остался без изменений», — написал он позже в отправленном организаторам сопроводительном письме.

~

Ёнбок так и не услышал финальную версию трека. Даже когда он зависал на студии вместе с остальными, в моменты, когда наступала очередь Чанбина садиться за пульт, ему находили какое-нибудь задание за пределами студийной комнаты, и со временем он даже перестал дуться, поняв, что на то были свои причины. А теперь, пока запыхавшийся Джисон пытался отойти от своего сольного выступления, а Чан пел на сцене, Чанбин метался по закулисью и думал о том, что идея с интригой была откровенно дерьмовой. Ему предстояло презентовать своё детище, свою лучшую на данный момент песню огромному количеству людей, но всё это меркло по сравнению с тем, что и Ёнбоку предстояло услышать её впервые. Его снова трясло. Он так устал от эмоциональных качелей, что был готов грызть стены — но вот, отыграла последняя нота песни Чана, и зал, разогретый и заряженный, взорвался уже настоящими, громкими аплодисментами. Его жизнь должна была измениться через три, две, одну… Взмокший и бешеный как чёрт, Чан влетел за кулисы, едва не проскочив мимо и сильно хлобыстнул Чанбина ладонью по плечу. В его глазах плясали такие черти, которых сама преисподняя не видела, и дышал он с присвистом, но весь его вид говорил о том, насколько в данный момент был счастлив. — Давай, Бин! — не своим голосом проревел он, едва ли не выпихивая Чанбина на сцену, и тот на ватных ногах обогнул кулису, выходя к публике. — Ты сможешь! Глядя себе под ноги, Чанбин дошёл до красного крестика на полу, наощупь обхватил рукой микрофонную стойку и поднял взгляд. Свет в зале стал синим — такова была художественная задумка его номера, но даже если бы режиссёр по свету совершил ошибку, он вряд ли бы это заметил. Глядя на людей перед собой, он подумал о том, что Чан и Джисон — большие молодцы, раз выложились настолько, что смогли раскачать скептически настроенную публику. Все взгляды в зале были устремлены на него, кто-то шумел, кто-то снимал происходящее на телефон. Чанбин, кажется, успел увидеть каждого из них, потому что время для него словно остановилось. Он видел свою сестру, которая развернула какой-то жуткий самодельный транспарант с его именем, один из концов которого держал её заморённый без-пяти-минут-супруг. Видел Минджон, которая волновалась за них так, будто сама должна была выйти за сцену — в том числе и за него, человека, который причинил ей столько боли и до сих пор сожалел об этом, но не мог заставить себя поговорить с ней. Видел Ли Минхо, который даже взгляд на сцену не поднял, уткнувшись в свой телефон. Видел Ян Чонина, стоявшего совсем близко к сцене, спрятавшегося за своим фотоаппаратом, и подумал о том, что лучше бы ему там и остаться — мальчиком на побегушках по ту сторону объектива. Видел Хван Хёнджина, который стоял посреди зала, словно маяк, пьяный, но каким-то чудом державшийся на ногах, и смотрел на него так, будто Чанбин был ему лично что-то должен. И свою любовь. Ёнбок стоял прямо под одним из софитов, голубоватый свет падал на его лицо и Чанбин снова — уже в который раз — до беспамятства влюбился в него. Закрыв глаза, он поднял большой палец вверх, и перед тем, как в наушниках раздался тихий стук метронома — ровно сто ударов в секунду — услышал за своей спиной два синхронных пожелания удачи. Музыка тихо зазвучала из колонок, постепенно нарастая, и зал затих, поняв, что сейчас не будет ни громких битов, ни разрывных текстов. Чанбин посмотрел на бегающие белые огоньки света у себя над головой и улыбнулся. Его сестра, друзья, и любимый человек, всеми силами поддерживали его. И несмотря на все сомнения и противоречия, что раздирали его душу накануне, прямо сейчас он был безусловно счастлив.

***

Чанбин не помнил ничего из того, что происходило после. Всё, что он видел, когда дрожащим, несовершенным голосом пел свою песню — это глаза Ёнбока, что смотрели на него через зал, не отрываясь, и слышал даже не музыку, не отсчёт метронома, а свое сердце, что колотилось в груди и было ему единственным гидом к тому, что делать. Он даже не понял, в какой момент закончил петь, и лишь когда на сцену вылетели Чан и Джисон, чтобы вместе с ним исполнить их последнюю, совместную песню, он окончательно проснулся. Он больше не пел — орал, как в последний раз, рискуя порвать связки и закончить карьеру музыканта прямо здесь, но ему было плевать, ведь в данный момент, на этом самом месте, ему казалось, что он может всё. Стена неуверенности рухнула; они бесновались, как в первый и последний раз, и три минуты трека показались бесконечно длинными и ничтожно короткими одновременно. Когда Чан проорал последнее «Спасибо!», которое было слышно на весь клуб даже без микрофона, зал взревел. Чанбин, стоя опасно близко к краю сцены, тряхнул головой, пытаясь избавиться от заливающего глаза пота, и окинул замутнённым взглядом толпу, но Ёнбока в ней не увидел. — ПИЗДЕЦ! — Джисон подлетел к нему со спины и, схватив за плечи, притянул к себе, утаскивая за кулисы. — Мы сделали это, парни! СДЕЛАЛИ! Всё тело ломило, голова гудела, а раскрывшиеся лёгкие жадно поглощали воздух. Радость, которую они испытывали, вывалившись из-за сцены в зал, нельзя было сравнить ни с чем: Чан, обхватив Чанбина за шею, не переставал лупить его по груди, плечам и спине, едва сдерживая восторженный вой, а Джисон держался позади них, хватаясь за чужие надёжные плечи, и передвигался исключительно прыжками, что-то восторженно взвизгивая сорванным, скрипучим голосом. Чанбин ослеплённый ярким светом софитов и сладким чувством успеха, по-прежнему с трудом видел происходящее перед глазами — всё превратилось в одно большое, шумное пятно. Они медленно пробирались через зал, люди вокруг что-то говорили им, протягивали руки, наперебой задавали какие-то вопросы, а Чанбин смотрел кругом и пытался выловить взглядом одного-единственного человека, но никак не мог его найти. — Разойдитесь, пожалуйста! — раздался откуда-то сверху голос организатора. — Пятиминутная готовность к выступлению следующего коллектива! Чанбин услышал восхищённый писк сестры; его быстро обняла, но сразу же отстранилась Минджон, а ещё через секунду на его плечи легли чьи-то длинные, костлявые руки, и их крепкие объятия оказались Чанбину незнакомы. Лишь спустя несколько мгновений он понял, что это был Хван, но не успев даже обернуться, чтобы хоть как-то среагировать на этот жест, он услышал за спиной оглушительное: — Чанбин! Чанбин обернулся. Прямо к нему через узкий коридор расступившихся людей нёсся, едва не падая, Ёнбок, с улыбкой до ушей, весь взмыленный и мокрый, и у Чанбина от этого зрелища загнанное сердце едва не выпрыгнуло из груди. Он только и успел протянуть руки, когда Ёнбок на полном ходу запрыгнул на него, едва не сбив с ног, обвил шею руками, талию — ногами, и не дав ему ни секунду на то, чтобы подумать, засомневаться или хотя бы встать достаточно твёрдо, чтобы удержать их обоих, жадно впился губами в его пересохший рот. Если бы они были героями кино, окружающие бы точно синхронно охнули и замерли, оставив их, жадно целующихся, единственными движущимися предметами этой мизансцены. Но все присутствующие были живыми, и отреагировали по-разному: кто-то действительно присвистнул, кто-то достал телефон, чтобы поскорее запечатлеть увиденное, кто-то — кажется, Джисон — произнёс загробное «ёб твою мать», но всего для Чанбина этого всего не существовало. Придерживая Ёнбока за бёдра, он целовал его так, будто видел впервые после долгой разлуки, не заботясь о сотнях чужих глаз вокруг: хотят смотреть — пусть смотрят. Это было моментом его триумфа, одой его любви и единственным, что имело значение в данный момент. Ёнбок нехотя оторвался от его губ и жадно облизнулся; Чанбин мельком увидел побелевшего Чана, но, не даже успев осознать, что они натворили, услышал у себя над ухом обжигающее, грубое, грязное: — Трахни меня, хён. Сейчас же. В глазах потемнело. Нервы были оголены, а чувствительный слух напряжён, и если бы не шум голосов и заигравшая в зале музыка, то сказанное услышали бы все — но услышал только Чанбин. И Ёнбок, не услышав возражений, тут же спрыгнул с него, схватил за руку и потащил прочь из зала. Вылетев в коридор, он начал резко дёргать ручки всех дверей, что встречались на пути, но все они были закрыты. Чанбин шёл за ним, не видя ничего, кроме ярких всполохов искуственного света и чувствуя тяжесть внизу живота — у него встал ещё на сцене, а крышу рвало от эйфории; он был готов завалить Ёнбока прямо здесь, но тот дотащил его до конца коридора, и едва не вышибив плечом дверь чёрного входа, вытянул наружу за ворот футболки, сразу же впечатывая в стену и жадно припадая к губам. — Какой же ты горячий, хён, — гортанно рычал он, не заботясь о том, чтобы быть тихим. — Я чуть в штаны не кончил, когда ты пел последнюю песню… еле дождался, когда ты… Схватив его за запястья, Чанбин поменял их местами, грубо, по стенке, оттащил Ёнбока дальше от входа и, не прекращая ненасытно целовать его, втиснул парня меж двух ржавых мусорных баков. Не было никаких нежностей и тёплых слов: Ёнбок, от переизбытка чувств больно куснув его за губу, отвернулся, быстро приспустил джинсы вместе с бельем, не расстёгиваясь, и оттопырил зад, ожидая; наспех справившись с ширинкой, Чанбин пристроился сзади, похлопав стоячим членом по голой ягодице, и только в этот момент понял, что у них не было ни презервативов, ни смазки. — Я тебя порву, — дрожащим голосом предостерёг Чанбин. Он знал, что должен был это сказать, и не был уверен, что сможет остановиться, если они всё-таки начнут, но Ёнбок только предупреждающе зыркнул на него через плечо и снова уткнулся лбом в стену, шире расставляя ноги, насколько позволяли спущенные до бёдер штаны. — Отлично, мне плевать — топчась на месте в ожидании прохрипел он, — давай быстрее… У Чанбина от адреналина и возбуждения перед глазами плыли бензиновые пятна, руки тряслись, а сердце билось, как в припадке. С силой сжав чужую ягодицу до неразличимых в темноте грязного переулка белых следов, он отвёл её в сторону, сплюнул наугад, размазав слюну членом по входу, и через сопротивление толкнулся внутрь. — Блять, да, какой же у тебя охуенный член, — всхлипнул Ёнбок, сползая по стене, и Чанбин, протянув руку, сграбастал его за волосы, протискиваясь резкими, болезненными толчками, наваливаясь всем весом. Войдя до конца, он остановился, загнанно дыша, перебирая в руке влажные пряди. В переулке воняло чем-то сырым, прелым, запах забивался в нос, мешаясь с запахом пота; бросив беглый взгляд в конец переулка, откуда могли появиться случайные свидетели — достаточно было того, что их уже видели в клубе целующимися — Чанбин отпихнул ногой какую-то банку, чтобы принять устойчивое положение среди гор мусора, вцепился свободной рукой в чужую талию и толкнулся ещё раз, резче, а потом — ещё и ещё, натягивая Ёнбока на себя под его громкие, хриплые вскрики. В какой-то момент им показалось, что дверь в трёх метрах от них открылась и сразу же захлопнулась. Их могли услышать. Их могли заметить. Но Чанбин, чьи глаза окончательно привыкли к полумраку подворотни, видел перед собой картину такую грязную и возбуждающую, что не смог бы остановиться, даже если бы их застукали. Было сухо и безумно горячо, он вбивался внутрь хаотично и грубо, как пещерный человек, глухие шлепки разносились по всему переулку, а Ёнбок почти плакал, вжимаясь щекой в острые грани кирпичей, из которых была сложена грязная, засаленная стена клуба, цеплялся за щербины пальцами и хныкал на одной ноте, прерываясь при каждом новом толчке. — Они все смотрели только на тебя, — он растекся по стене, откинув голову назад, повинуясь чужой руке, всё сильнее сжимающейся в волосах, — только на тебя… я с первой секунды, как увидел тебя на сцене, только и мечтал о том, чтобы ты использовал мою дырку, всё дерьмо из меня вытрахал, блять, господи, пожалуйста… В голове гудели отголоски ревущей внутри клуба музыки и шум голосов, пот градом лился по лицу; Чанбин чувствовал, что долго не продержится. Он чертовски хотел трахать Ёнбока до конца, как тот и просил, но остатки разума напоминали, что им ещё предстояло вернуться в клуб. Чанбин мог бы просто поработать рукой и кончить на землю, но в перевозбуждённом мозгу зародилась идея получше. Сдёрнув с себя напряжённое тело, он резко развернул Ёнбока лицом к себе и надавил на трясущиеся плечи, заставляя его рухнуть на колени. Ёнбок всё понял сразу и без слов: Чанбин пропихнул член в услужливо раскрывшийся рот, и один раз ткнувшись в гладкую щёку изнутри, кончил с громким, утробным стоном, глядя прямо в распахнутые, слезящиеся глаза. Дёрнувшись пару раз, конвульсивно сглатывая, Ёнбок с громким хлюпом выпустил изо рта мокрый член, закашлялся, сплевывая остатки спермы в грязную жижу у них под ногами, а Чанбин стоял над ним, упираясь трясущимися руками в стену и пытаясь отдышаться. «Позволь себе быть тем, кем хочешь быть». Сомневающийся и ведомый одними лишь страхами Со Чанбин умер — и чтобы убить его в себе, Чанбину пришлось сорвать голос, облиться потом, едва не сойти сума, и получить в награду своё сокровище, отдавшееся ему без оглядки возле обгаженной стены, смотрящее на него сейчас снизу вверх, как на небожителя. У жизни нового Чанбина был совсем иной вкус: железистый и терпкий от ощущения крови на губах и металла микрофонного фильтра — такой, каким он должен быть. Ёнбок помог ему застегнуться, на дрожащих, скованных ногах поднялся с земли, цепляясь за крепкие плечи, и потянулся за поцелуем, прижимаясь бесстыдными опухшими губами к чужим. Негнущимися пальцами помогая ему вернуть на место спущенные джинсы, Чанбин прошёлся рукой по чужому паху и почувствовал, что ткань была влажной — Ёнбок кончил без прикосновений от того, что ему спустили в рот в захламлённой, вонючей подворотне. — Ты как? — Чанбин опасался, что в погоне за экстремальным удовольствием, мог не рассчитать силу, потому что Ёнбок по-прежнему трясся, а губы у него были солёными и искусанными в кровь. — Всё хорошо, — Ёнбок осторожно сделал шаг назад и неловко поправил некогда белую, запачканную какой-то гадостью, футболку; выглядел он при этом абсолютно затраханным, но очень счастливым. — Пойдём обратно. Снова схватив Чанбина за руку, он потащил его за собой обратно в клуб. Тот только сейчас осознал, что их не было достаточно долго, и парни, должно быть, обыскались его, ведь трое ушлёпков из Йонсана уже наверняка закончили, а значит, оглашение результатов должно было быть совсем скоро. В клубе было тихо. Негромко играла музыка, и Чанбин, всё ещё ведомый чувством неоспоримого превосходства себя над всеми, без опасений вышел в зал. Сцена была пустой; большинство зрителей уже рассосалось, поэтому разыскать сидевших за баром Чана Джисона и Хвана — последний, скорее, не сидел, а уже лежал, огромным чёрным пятном распластавшись на стойке — ему не составило никакого труда, но даже увидев приближающегося Чанбина, никто из них не повернул головы. — Ну что? — Чанбин едва мог говорить из-за боли в горле. — Выиграли? Чан не смотрел на него и крутил в руках опустевший стакан, на дне которого оставалась лишь пара капель воды. — Проиграли. Чанбин тупо смотрел на него, ожидая объяснений. В его системе координат, где они так долго и усердно готовились, столько жертв принесли и так хорошо выступили, они просто не могли потерпеть поражение. — В смысле «проиграли»? — В прямом. Пока ты был занят, — он сделал особенный акцент на этом слове, — мы всё проебали. Радость от исполнения их общей мечты была недолгой. Тон голоса Чана был холоднее арктической пустыни. — Какой же ты ублюдок, — пробормотал Хван сквозь сон, и уткнувшись лицом в столешницу, громко захрапел. — Мы проиграли, Чанбин. Проебали. Выиграли парни из Йонсана. Всё, «finita la commedia», — Чан перевёл застывший взгляд с Чанбина на Ёнбока, и, Чанбин готов был поспорить, что увидел в его глазах такой незнакомый, несвойственный ему проблеск ненависти. — Переведи ему, полиглот. — Да знаю я, как это переводится, — отмахнулся Чанбин, не дав прячущемуся за его спиной Ёнбоку и рта раскрыть, и ещё раз внимательно осмотрел зал. — Где Ханыль? — Ушла, — ответил Чанбин. — Минхо повёз её домой. — Мне теперь горшки за кошками месяц мыть, — сквозь грустную усмешку произнёс Джисон, который до этих пор просто молчал, наблюдая за вышагивающей по волосам Хёнджина мухой. — Но меня больше другое волнует: что нам теперь делать-то?

***

[01:01 Ханыль] Наша с Ильхуном помолвка расторгнута. Свадьбы не будет. Спасибо тебе, любимый брат.