Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Намджун проснулся раньше Чонгука, осторожно выбрался из постели и пошёл в ванную. Он взглянул на себя в зеркало и покачал головой. Что же они натворили прошлой ночью? Что он натворил? Чонгука нельзя было винить: он уязвим и слаб, готов довериться кому угодно. Но Намджун должен был держаться… и не смог. Ким стянул футболку и штаны, прошлёпал босыми ногами под душ. Две недели назад он перестал ради этого ездить в отель, теперь его вещи поселились вместе с одеждой Чонгука. Так пропала ещё одна разделяющая их черта. Намджун ещё держал за собой номер в гостинице, но больше туда не возвращался, даже ради работы. Утро было раннее, и горячие струи упруго хлестнули его по плечам, склоненной голове, побежали вниз по спине, ягодицам, бёдрам. Намджун выдавил на ладонь больничный гель и интенсивно растёрся. Он не услышал, как щёлкнул язычок замка на двери, поэтому вздрогнул, когда чужие ладони легли ему на спину. Намджун обернулся. Чонгук прямо в одежде стоял рядом с ним, тёмная флисовая пижама медленно набухала и прилипала к коже. Он сделал шаг вперёд, заставив Кима отступить, прижаться к белой кафельной стене. — Что ты делаешь? — хрипло спросил Намджун. Чонгук покачал головой, вода задерживалась на ресницах, капала с кончика носа. Он обнял Намджуна за плечи и поцеловал. Они целовались так, будто во время короткого сна успели забыть, каково это, и теперь заново с восторгом открывались друг для друга. Под одной рукой Намджуна была мокрая, горячая от воды ткань, а пальцы другой ласкали влажный затылок, путались в чернильных волосах. Чонгук наклонил голову, поцеловал Намджуна в шею, чуть прикусил гладкую, скользкую кожу. Ким запрокинул голову и втянул воздух через сжатые зубы. Тело беззастенчиво выдавало его возбуждение. Он так завёлся, что ни умножение, ни мысли о давно почившей бабушке не помогали. Чонгук провёл губами по его груди, ловя тонкие струйки, втянул сосок, Намджун не выдержал — застонал. У него так давно никого не было, что внизу от возбуждения всё болело. За последние пару месяцев Намджун привык игнорировать свои потребности, а если и удовлетворял себя, то делал это быстро, без эмоций. — Не надо, — выдавил Намджун, когда чужие руки легли ему на бёдра. — Почему? — почти касаясь губами губ, спросил Чонгук, провёл руками по талии, положил обе ладони ему на грудь. — Это как-то неправильно. — Мне казалось, вчера мы уже всё выяснили. Тебе же нравится? — Ким кивнул. — Мне тоже, и мы взрослые, значит, всё нормально. Намджун покачал головой, и Чонгук отступил, оставив его одного под обжигающими струями. В этот момент он был похож на удивлённого пса, которого хозяин ни с того ни с сего выставил за дверь. — Нет? — спросил он спокойно. Вода капала с длинных волос и чёлки, напоминая слёзы на щеках. — Нет, — отозвался Ким, игнорируя тело прямо-таки кричащее: «Да! Тысячу раз «да»!». — Я понял, — Чонгук кивнул несколько раз и отвернулся, выскользнул за мутную стеклянную перегородку. — Уважаю твоё решение. Намджун закрыл горячую воду и до упора раскрутил кран с холодной, тут же с ног до головы покрылся гусиной кожей. Он сжал зубы и стоял под душем до тех пор, пока кровь не перестала стучать в висках. Возбуждение сходило на нет, кровь отливала от паха медленно, мучая его. Он слышал, как Чонгук сбросил мокрые вещи в корзину для белья, зажужжала электрическая зубная щётка. Вода ударилась о раковину, звякнул стаканчик, в котором лежала одноразовая бритва. Эти звуки подействовали на Намджуна хуже, чем явные домогательства. Он поморщился, словно от зубной боли. Была в этой бытовухе какая-то тёплая обыденность, будто они давно живут вместе. Будто бы они и не в больнице вовсе, а у себя дома. Сейчас закончат утренние процедуры, и Чонгук будет хлопотать у плиты, а Намджун ему помогать, но на самом деле только мешаться. За что и получит полотенцем по попе, устроится на кухонной тумбе и будет развлекать разговорами. Они сядут за стол, будут долго и с удовольствием завтракать, обсуждая планы на день или рассказывая сны. Намджун с остервенением растёр лицо, отфыркиваясь, как огромный морж. Пальцы на руках и ногах совсем заледенели. Он постепенно добавил горячей воды. Хлопнула дверь, и только после этого Ким позволил себе выключить воду, растёрся полотенцем до красноты и скрипа. Когда он вышел из ванной, Чонгук уже позавтракал и засел за мольберт. По комнате плыл приятный запах масляных красок, портрет Габби близился к завершению. Ей уже не требовалось всё время позировать, хватало сделанных набросков. Намджун не стал подходить: по движению напряжённых плеч увидел, что Чонгук не настроен разговаривать. Он спустился на первый этаж и взял себе европейский завтрак в столовой. В помещении было малолюдно, большинство пациентов всё же предпочитали уединение, а для обеда медперсонала было ещё рановато. — Доброе утро, не против, если я присоединюсь? — напротив него опустилась на стул доктор Энгл. Она поставила на столик бумажный стаканчик с кофе, в котором, судя по цвету, молока было больше половины. — Не против, — запоздало откликнулся Намджун, уныло натыкивая кусочек яичницы на вилку. — У вас невесёлый вид. — Спасибо? — он не был настроен на общение, позволил ей остаться только из вежливости. Но доктора Энгл, похоже, ни капли не смутила его реакция. — Слушайте, я, конечно, не ваш врач, — на этих словах Намджун криво усмехнулся, как бы говоря: «и слава богу», — но мы можем просто по-человечески поговорить, если вас что-то беспокоит. — Не стоит, — из проткнутого желтка потекла густая жидкость, куда Намджун окунул кусочек белого безвкусного хлеба, похожего на вату. — Неужели? — Беверли подпёрла щёку кулаком. — Разве у вас сейчас не должно быть сеанса? Она вздохнула, покрутила в пальцах стаканчик, чуть проминая бумажный бочок. — Сейчас у меня могла быть встреча с Мин Юнги, если бы он дал мне ещё немного времени. Но он выбрал другой путь. — Вы всё ещё надеетесь, что смогли бы ему помочь? — Не надеюсь, а уверена, — она посмотрела на Намджуна в упор. — Чонгуку становится лучше, и ему стало бы тоже. Считаю, что не бывает окончательно безнадёжных случаев. Я здесь именно для того, чтобы это доказать. — Чонгуку становится лучше? — ей всё же удалось пробудить его интерес, Намджун отложил сражение с завтраком. — Вы не говорили. — Конечно, он ещё не сдавал анализы, но я вижу динамику. Вы не заметили, что он стал меняться? — Стал, но связано ли это с выздоровлением? — Рано ещё говорить об этом со стопроцентной уверенностью, но ханахаки напрямую связана с эмоциями, поэтому можно говорить о том, что изменится он, и изменится и болезнь. Я вижу улучшение, уменьшение апатии, уныния, депрессии. Он взялся за краски — это отличный знак. К тому же слышала: вы ходили бегать. — Но излечится ли он? Рисование и бег — это не панацея. Энгл глотнула подостывшего кофе и сделала неопределённый жест рукой. — Конечно, нет. Это маркеры, что Чонгук снова находит смысл жить. Движение началось, и сейчас главное не свернуть. За последние три года наблюдений у меня появилась теория, отчего одни влюблённые болеют ханахаки, а другие — нет. И думаю, с этим может быть связано улучшение состояния Чонгука. — И что это за теория? — Слишком рано ею делиться, всё же я не могу наблюдать все случаи заболевания. Люди так устроены, что всегда есть соблазн начать подгонять факты под теорию, а не наоборот. Намджун отодвинул тарелку с остывшей яичницей, поболтал ложкой в чашке с чёрным кофе. Он мог бы поговорить с Хосоком о том, что произошло вчера, но тому явно не до него. А Намджуну необходимо было облечь в слова свои кружащиеся вихрем чувства. — Беверли, — решился он. — М? — она чуть приподняла брови, глядя на него с дружеским участием. — Могу я…? Можем мы поговорить кое о чём… хм… личном? — Конечно, у меня ещё, — доктор тряхнула тонким запястьем и взглянула на изящные часики, — сорок минут. Хотите пойти в кабинет или можем остаться здесь? — Давайте останемся. Помните, мы говорили о… чувствах? — О чьих чувствах? Ваших или Чонгука? — Вы тогда заподозрили, что я прикидываюсь ради него. Что я якобы пытаюсь сыграть любовь, чтобы отвлечь его от Тэхёна. — Помнится, вы не хотели это обсуждать. Теперь это не так? Намджун кивнул и окинул её взглядом, почти надеясь увидеть жадное любопытство, что позволило бы прервать разговор, обвинить её в чём-нибудь. Но Беверли смотрела на него очень внимательно и спокойно, рука её съехала чуть выше и теперь подпирала висок. На дне бумажного стаканчика уже не было кофе, только липкая сладость нерастворившегося сахара. — Я не пытался играть, — Намджун сосредоточился на собственных руках, переплетая и расплетая пальцы. — Я действительно его… люблю… Хотя это и неправильно. Понимаете? — Честно говоря, нет. Не понимаю. Почему это неправильно? — Но как же… Он болен! — Какое правило запрещает влюбляться в больных людей? — Не знаю, — он пожал плечами. — Это же ханахаки. Мне нельзя любить его! — Я не могу понять, почему вы так думаете. Он болен, но он не сумасшедший и не слабоумный. Если человек рядом с вами заболеет гриппом, вы мгновенно его разлюбите? — Нет, но это же другое. Грипп пройдёт… — Как и ханахаки. — Я бы не хотел воспользоваться его слабостью. Эта болезнь, а ещё его прошлое. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным отвечать на мои чувства или… делать для меня что-нибудь. — Вы говорили, что его прошлое не имеет значения. Оно не имело значения, пока вы были просто друзьями? — Нет! Нет, не так. Мне неважно, что было в его прошлом. Я думаю о том, как оно могло на него повлиять. Намджун вздохнул и выпалил единым разом: — Вчера Чонгук меня поцеловал. — О, — Беверли чуть вздёрнула брови. — И вы думаете, что он сделал это из благодарности? — Да, я очень боюсь, что из-за его прошлого Чонгук может думать, что обязан как-то со мной… расплатиться или вроде того. Что он как-то обязан мне. Так выражать благодарность, понимаете? Что, если это просто способ сказать: «Спасибо»? Беверли закусила губу на секунду, а потом не выдержала и засмеялась. Намджун ошеломлённо уставился на неё, непонимающе хлопая глазами. На них обернулись несколько припозднившихся к завтраку пациентов. — Прости-ите, — протянула она, отсмеявшись. — Правда, прошу прощения. Никогда не устану удивляться тому, что люди сами себе могут напридумывать. Скажите, долго теорию строили? Она снова хихикнула, а Намджун нахмурился и обиженно выпятил нижнюю губу. — Навеселились? — процедил он. — Извините, пожалуйста, — Беверли сложила руки в молитвенном жесте, хотя не перестала улыбаться. — Простите. Это было грубо с моей стороны, признаю. Извините. Она склонила голову и уже серьёзно повторила: — Простите, Намджун. Вы не думали о том, что Чонгуку давно не четырнадцать. Ему двадцать шесть, он как-то жил всё это время, не предлагая себя всем встречным. Да, он травмирован событиями из прошлого, но это не значит, что он не отдаёт себе отчёт в происходящем сейчас. Я думаю, если он вас поцеловал — это значит, что он просто хотел вас поцеловать. — Хотел? Но он любит Тэхёна. Он здесь застрял, потому что любит его! — Любовь иногда имеет свойство просто проходить. А лучше спросите его самого, что для него это значит. Может, просто его либидо восстанавливается, а может, что-то иное. — Простите, Беверли, — Намджун поднялся и торопливо собрал посуду, — мне нужно идти. — Пойдёте спрашивать? — улыбнулась она, он, не ответив, уже выскочил в коридор. Намджун взбежал по лестнице на второй этаж, не беспокоясь о том, что подумают окружающие. Он не прыгал через три ступеньки и не бегал по коридорам уже лет десять, но теперь не мог ждать ни одной лишней секунды. Намджун распахнул дверь в палату и застыл на пороге. Чонгук обернулся, так и не коснувшись кисточкой холста. Чатни встрепенулась, приподнялась со своей подушки размером с колесо от грузовика. — Что всё это значит? — выпалил Намджун. — Хён? — Почему ты меня поцеловал? Чонгук пожал плечами и ответил ровно то, о чём говорила Беверли: — Захотелось. — Но почему? — почти взвыл Намджун, прошёл в палату и навис над Чонгуком. Тот улыбнулся невинно, глядя снизу вверх, отложил кисть. Он протянул руку и чуть сжал пальцы Кима. — Хён, мне нельзя просто вас поцеловать? Там, в Сеуле кто-то вас… ждёт? — Нет, — растерянно откликнулся Намджун и опустился на корточки. — Никто меня не ждёт. Он мягко заправил отросшую чёлку Чонгуку за ухо и погладил по щеке. Чонгук потёрся о ладонь, словно ласковый кот. Улыбка из невинной стала чуть лукавой, как у малыша, который впервые пытается соврать родителю. А Намджун чувствовал себя школьником: так неловко ему было говорить о том, что на душе. — Ты просто хотел кого-нибудь поцеловать? — Нет. Я хотел поцеловать вас. — Ты же понимаешь, что я хочу сказать. Чонгук с улыбкой покачал головой, а Намджун поймал его за подбородок и заставил смотреть в глаза. Он был так невозможно притягателен. И дело было не в желании обладать, смять дрожащие губы, заставить стонать и отдаваться. Намджуна больше всего пугало разрывающее, щемящее, болезненное чувство в груди. Он пытался отмахнуться от него, заставить себя перестать думать о Чонгуке так, но не мог. — Я не люблю игры, — сказал Намджун. Если он не может спрятаться от самого себя, то не будет прятаться от Чонгука. В конце концов, если тот не захочет отвечать, то Намджун всегда сможет похоронить все чувства в работе. Нужно будет только переждать, перетерпеть, пока болезнь окончательно не отступит. И тогда они оба вернутся в Корею и смогут снова зажить своими собственными, отдельными жизнями. Связь, несмелая, протянувшаяся тонкими нитями-паутинками, разорвётся. — Ты мне нравишься, — тяжело сказал Намджун. — Очень нравишься, поэтому не надо со мной играть. Если ты целуешь меня просто так, то прошу… не надо. Я всё же человек, и мне тоже может быть больно. — Я не хотел делать вам больно… — начал Чонгук, но Намджун приложил палец к его губам и продолжил, роняя слова, как пудовые камни. — Я больше тридцати лет прожил, ни на кого не оглядываясь, кроме семьи. Мне всегда было сложно пустить кого-то так близко к себе. Я трус, наверное. Даже теперь стремлюсь себя обезопасить. Ты тронул моё сердце, поэтому спрашиваю: всерьёз это или нет? Чонгук слушал его, широко распахнув глаза, словно не верил. — Если не всерьёз, то ничего, — продолжал Намджун. — Мы можем остаться друзьями, мне будет достаточно того, что есть сейчас. Я не хочу настаивать, но ты волнуешь меня, поэтому прошу ясности. Пусть не будет между нами недоговорённостей. Меня к тебе тянет — это правда, но это ни к чему тебя не обязывает. Это мои чувства, и могу с ними справиться. Чонгук соскользнул со стула и обвил шею Намджуна. Он прижался лбом к его лбу, их дыхание смешалось. Намджун прижал Чонгука к себе, комкая в пальцах тонкую ткань белой футболки. Смоляная чёлка щекотала ему щёку. — Вы такой умный, хён, но говорите такие глупости. Чонгук мягко поцеловал его, поглаживая ладонью коротко стриженный затылок. Намджуну так хотелось раствориться в этом поцелуе, забыть обо всех сомнениях, согласиться на этот ответ. Зачем нужны какие-то слова, если Чонгук уже сейчас в его объятиях? Может, и не нужна ему никакая определённость, когда Чонгук так к нему прижимается, целует, чуть прикусывая нижнюю губу. И голова кружится, и кажется, что это комната несётся вскачь перед глазами. — Нет… — успел выдохнуть он прежде, чем вновь утонуть в поцелуе. Ему было смертельно мало Чонгука, хотелось захватить его целиком, расплавиться в нём или вплавить его в себя. Намджуну не хватало рук и губ, чтобы прикасаться везде, чтобы покрыть поцелуями каждый сантиметр кожи. Внутри всё обратилось в магму, жгучую, огненно-горячую. Намджун краем сознания удивлялся, почему ещё не распалась прахом одежда, почему Чонгук не шипит от его обжигающих прикосновений. Чонгук прижался к нему, гладя нежными пальцами колючие щёки, целуя морщинку на лбу, — которая появлялась, когда Намджун чем-то сильно огорчён или зол, — виски и кончик носа. Он по очереди прижался губами к прикрытым векам и нежно, легонько подул на ухо, отчего у Намджуна мурашки побежали к затылку. Чонгук лизнул его мочку и спустился к шее. — Постой… — еле сдерживаясь, чтобы не стонать, как подросток, просипел Намджун. — Ну что такое? — недовольно буркнул Чонгук и отстранился, чтобы посмотреть старшему в лицо. У него был нелепый вид, губы покраснели, а всегда уложенные волосы торчали в разные стороны. Чонгук улыбнулся тепло и с отеческой заботой отвёл со лба упавшую прядь. — Ты так и не ответил мне. Скажи мне словами… через рот, что происходит. — Хочу тебя поцеловать, — поддразнил Чонгук. — Чонгук! Младший вздохнул и окончательно выпустил Намджуна из объятий, руки бессильно упали на колени. Он, опустив голову и упёршись макушкой Киму в грудь, проговорил: — Я тронул твоё сердце, а ты — моё. — А как же Тэхён? — Дурак? — Чонгук посмотрел на него возмущённо. — Я? Почему? Твоё тело всё ещё помнит его, ханахаки не прошла. — Дурак, — констатировал Чонгук с усталой обречённостью. — Тэхён… Тэхён остался где-то там, на периферии мира. Вы когда уехали, я понял, что… спать без вас не могу. Я жизнь без вас не могу представить, хён. — Но как же…? — Пройдёт, — ответил он и тут же болезненно поморщился. Рука взлетела к груди, Чонгук побледнел до зелени, его бросило в пот. — Что случилось? — встревожился Намджун, но Чон уже оттолкнул его и бросился в ванную. Ответом ему был звук рвоты, встретившейся с водой в унитазе. Ким на секунду прикрыл глаза, перебарывая брезгливость, и пошёл следом. Чонгук, содрогаясь всем телом, изрыгал потоки разноцветной массы. В воде плавали лепестки, мелкие цветки и будто перемолотые куски стеблей. Намджун опустился на колени и погладил Чонгука вдоль выступающего позвоночника. Чон судорожно вздыхал между приступами, сжимал ободок унитаза белыми пальцами, будто боялся упасть. Намджун говорил какую-то успокаивающую бессмысленную чушь, внутри всё сжималось от желания поменяться с Чонгуком местами, взять на себя хотя бы часть его боли. Кажется, спустя целую вечность Чонгук болезненно прокашлялся и сплюнул горькую вязкую слюну. Он оторвался от унитаза, сел на холодный пол, вытянув ноги и прислонившись спиной к стене. Горло саднило, будто через него протащили ёршик для унитаза и не один раз. Намджун нажал на кнопку смыва и сел рядом. Он обнял младшего, а тот устроил голову у него на плече. — Видишь… — просипел Чонгук сквозь боль, делая паузы, — из меня… выходят остатки… любви к директору Киму. — Лучше бы они выходили как-то менее болезненно. — Думаю, с любовью всегда так… заканчивается болью, имею в виду. Намджун взял в ладонь его слабую холодную руку, переплёл их пальцы. — Всё будет хорошо, веришь? — Верю, — отозвался Чонгук искренне, хотя на его щеках ещё не высохли слёзы, выступившие во время приступа. Его потряхивало, а колени были слабыми, как желе, но он правда верил. Намджун будто делился с ним своей силой, перетекающей из ладони в ладонь. И хотелось верить в самое лучшее, самое светлое и безоблачное будущее, где все живы, здоровы и счастливы. — Нужно скорее сделать тесты. — Ага, — отозвался Чонгук неохотно. — Завтра утром сдам кровь, а после обеда на снимок. Он поднялся, когда слабость в ногах и руках почти прошла. Намджун предусмотрительно вышел, а Чонгук умылся и прополоскал рот. Оглядев в зеркало своё осунувшееся лицо, он намазал кремом с витамином Е растрескавшиеся губы и трещинки в уголках рта. Глаза были узенькие и покрасневшие от разорванных капилляров, распухшие от слёз. «Плачевное зрелище», — мысленно констатировал он. — Неужели, — появляясь в проёме, спросил Чонгук, — правда вам нравлюсь? Даже такой? Он помахал рукой, обозначая разом и своё тщедушное тело, и заплаканное лицо. Намджун застегнул на Чатни ошейник и обернулся. — Разумеется. К тому же мне нравишься ты сам, а тело… тело рано или поздно придёт в норму. — Что, если будут осложнения? Как у Юнги хёна с коленом? — продолжал допытываться Чонгук, подошёл и тоже опустился на одно колено перед собакой, потрепал её по ушам. — Идём гулять, да? — Идём, — согласился Намджун, вытаскивая из шкафа зимние ботинки для себя и Чона. — Меня это мало волнует. Я думаю, осложнения тебе уже не грозят, но если и будут, то всегда можно ещё что-то придумать. А внешность… ты нравился мне раньше, нравишься и сейчас, и в будущем тоже будешь нравиться. — Даже без ноги? — шнуруя ботинок, пропыхтел Чонгук. — Сделаем протез, — легко откликнулся Намджун, чмокая его в макушку. Ему сейчас всё казалось легко, будто с плеч сняли огромный неудобный груз. Чонгук его не отверг, не велел убираться прочь, а принял и даже ответил взаимностью, а значит, всё остальное можно поправить, исправить и пережить. Чатни нетерпеливо скулила, пока Намджун натягивал куртку и спорил с Чонгуком по поводу шапки: надевать или нет. — Потепление было обманчивым, ещё только декабрь, а никакая не весна, — ворчал он. — У меня есть капюшон, — с детским упрямством ответил Чонгук и, как бы доказывая свою точку зрения, натянул его на самые глаза. Чатни гавкнула, они на неё обернулись и тут же прекратили спорить. — Знаю я, что ещё совсем не весна, ведь скоро Рождество, — Чон прижался к Намджуну и заглянул в глаза. — Вы ведь никуда не уедете, хён? Не хочу остаться один на Новый год. — Нет, — Намджун заправил выпавшую прядь ему за ухо и всё же быстро натянул мягкую вязаную шапочку. Чонгук скорчил недовольную физиономию, а потом улыбнулся. — Мне жаль, что я не смогу увидеть родителей и брата, но я думаю: важнее мне остаться здесь. Поэтому ты выздоравливай поскорее, чтобы я мог отвезти тебя домой. Им было очень сложно оторваться друг от друга. Даже сквозь слои одежды, Чонгук ощущал твёрдое и сильное тело Намджуна. Они будто боялись, что не успеют надышаться друг другом, наглядеться друг на друга. Но Чатни снова нетерпеливо заплясала на месте и потянула Чонгука за куртку, тот не отреагировал. Ей нравилось, что Хозяин улыбался и Большой Человек больше не хмурил брови. Но они всё глядели друг на друга и будто вовсе забыли о ней. Минуты уходили, Чатни заскулила. Ну чего они всё стоят и стоят, будто в мире есть что-то более важное, чем пойти гулять? Конечно, есть ещё вкусная еда и любимая лежанка, но сейчас-то хочется именно гулять, бежать, распугивая толстых смешно курлыкающих голубей. Дверь отворилась бесшумно, и Чатни потрусила к выходу и замерла. Навстречу ей шагнул кто-то смутно знакомый. Хозяин и Большой Человек обернулись на него. Пришелец, вцепившись в дверную ручку и перекрыв проход, что-то сказал надтреснутым голосом. Хозяин шумно выдохнул, а Большой Человек побледнел. Чатни наклонила голову в одну сторону, потом в другую, тявкнула, но никто не обратил на неё внимания. Смутно знакомый человек прошёл в комнату и рухнул в кресло, вцепившись ногтями себе в щёки. На коже остались красные борозды. Большой Человек что-то громко сказал и схватил его за запястья. Чатни заскулила, застыв в дверях, но никто не окликнул её, не позвал. Хозяина волновал только тот смутно знакомый человек, который пах отчаянием и бедой.