Lights Down Low

Ларссон лежал на кровати, на его животе стоял открытый ноутбук, куда он и смотрел первое время, явно не сразу заметив постороннего в своей комнате. Но, что самое интересное — на нём отсутствовали штаны, в то время как трусы… Были спущены до колен. Конечно, Торд все же не мог не увидеть Тома хотя бы краем глаза. Подняв взгляд, перво-наперво он вздрогнул от внезапности — не ожидал кого-то из своих соседей так рано с ярмарки, в том числе и этого алкаша. Ещё больше он не ожидал того, что его побеспокоят, и был, прямо говоря, застан врасплох. — Том! Ты, гандон синюшный! — рявкнул он, наконец отмерев, вынимая из одного уха красно-чёрный наушник, — хули притащил сюда свою жопу?! Парень в дверях замер в свою очередь. Он едва понимал своим бухим разумом, за каким интимным делом только что застал своего соседа. Все, что вдруг резко засело в его опустевшей голове, в центре самого мозга, медленно лишая его сонливости и раздражающе не давая покоя — мысль о… Его члене. Вторая рука Торда лежала на его стояке перед крышкой ноута, таком блядски огромном, что Том просто молча вытаращил некогда сонные глаза. Он был в натуральном охуе с такого размерчика, по-другому и не скажешь. Он просто стоял и пялился на его хуй, как заворожённый, совсем не думая о последствиях. — Съебись, алё блять! — опять рявкнул норвежец, с бешеной ненавистью пялясь в черные глазницы, но, конечно же, даже и не думая прикрыться, — я занят, не видишь? Или ты так нажрался, что глаза не видят больше нихуя, кроме бухла? Риджуэлл и в этот раз не ответил, будто бы ничего не услышав. Он лишь продолжал пялиться на чужой член, зажатый в руке его же владельца, едва заметно пульсирующий. Он сам не понял, почему, но в одно мгновение его вдруг поработила дикая похоть — в его щеках возник лёгкий жар, а нижняя губа в тот же миг была прикусана. Кажется, у Торда уже начало пригорать. Ещё бы! Он спокойно сидел в своей комнате и даже ничего не портил в доме, решив уделить внимание исключительно себе и подрочить на хентай, отчего и отказался идти на ярмарку. А этот тупой пьяница, судя по всему, и на данный момент пребывающий не в самом трезвом состоянии, просто берёт и мешает, блять, его уединению своим абсолютно не нужным присутствием. Он взглянул на Томаса исподлобья, скривив от сильнейшего раздражения губы, осознавая, что, кажется, никогда не был настолько зол. Он был готов хоть пристрелить его на месте, но в таком положении ему чертовски неудобно тянуться за УЗИ, которое отложил в сторону, а поэтому решил дать ему шанс уйти, пока не поздно. — Тебе повезло, что у меня сегодня хорошее настроение, fylliker, — заговорил русый сквозь зубы, абсолютно не понимая этого до странности любопытного взгляда пьяных глаз, — даю тебе последний шанс съебаться и не мешать мне… Пока у тебя не появилось возможности жрать свою вонючую водяру через дырку во лбу! Неизвестно, что бы произошло, если бы Том так и остался стоять тупняком в проходе, молча разглядывая член Торда, словно очередную бутылку водки. Вероятнее всего, тот все же не поленился бы закрыть и отложить ноутбук в сторону, достать оружие и наконец просто прикончить его на месте, но, к счастью, этого не произошло. Риджуэлл отмер, аж слегка вздрогнув, будто бы ему дали несильную пощёчину. Кажется, теперь он в полной мере осознавал то, как же успел возбудиться, несмотря на своё состояние, так нихуя и не понимающее. У него у самого в штанах что-то зашевелилось, честно говоря… — Неплохой хуй~ — с пьяной жадной ухмылкой заметил он, высунув язык, облокотившись о стену, строя из себя голодного до флирта пикап-мастера. Коммунист застыл, как и злое выражение на его лице — слишком уж он не ожидал такого, пусть и от пьяного в дрова. Он думал, ему как обычно нахамят или подерзят, скажут какую-нибудь язвительную гадость, или на крайняк — просто молча покинут его комнату с кислым покерфейсом, но… Точно не сделают ему комплимент, да ещё и по поводу его полового органа. Торд смотрел на Тома, в его пробуханные глаза, устремлённые прямиком между его ног, и по-развратному высунутый язык — совсем как в его любимом хентае. Он сам прикусил губу, осознавая даже с небольшим удивлением, что не особо-то и хочет вновь пробовать его прогнать. В этих глазах, пусть и полностью чёрных и на первый взгляд не особо выразительных, он прочел столько необузданного разврата и, кажется, даже желания, горящего внутри них огня, что почти мгновенно ощутил, как лишь увеличивается его стояк. Блять, ну какого вообще хуя этот пьяный пидор, так нагло и решительно, без какого-либо стыда или заминки пялится на его член… Теперь ему блядски хочется его трахнуть — хоть зубами скрипи. От одной мысли об этом Торда пробрала горячая дрожь, но он ни разу, вот буквально ни разу не сомневался в том, что хочет этого. Он почти не медлил, разве что совсем-совсем немного с небольшой непривычки (не каждый день твой злейший враг так голодно смотрит тебе между ног), и почему-то даже и не удивлялся осознанию того, что хочет выебать этого парня. Он привык добиваться своего, и если он что-то хочет — он непременно это получит, даже если это что-то… Странное или необычное. Томас сглотнул, ощущая, как его щеки уже начинают медленно и приятно гореть. Он посмотрел Торду в глаза, успев удивиться немного в глубине души тому, каким относительно спокойным стало его лицо. Норвежец же, на мгновение отвлёкшись от всего этого, потянулся к ноутбуку и что-то там щёлкнул, очевидно, поставив хентай на паузу. Без наушников остались уже оба его уха. Он тоже наконец улыбнулся — нешироко и медленно, краешком рта, но так довольно и даже как-то нагло — знал заранее, что получит свое, стервец. — Нравится? — спросил он у Тома, кинув мимолётный взгляд на свой член, после чего вновь посмотрел тому в глаза, — может, хочешь попробовать его на вкус, раз такое дело? — его улыбка переросла в грубую самоуверенную ухмылку, он закрыл и отложил ноут в сторону, расставив ноги чуть шире, — velkommen~ Дважды русого уговаривать не пришлось. Он не смог даже ничего ответить — та дикая похоть кипела и уже разъедала его, как кислота, слова не шли. После того, как его хуястый сосед фактически открытыми словами, сам позвал его в постель, он осознал, что теперь его точно ничего больше не держит. Пусть и не понял, что он там пиздил в конце на норвежском, ну и хуй с ним. Он отошёл наконец от двери, чуть не упав, ведь не слушающиеся своего владельца ноги слишком долго стояли на одном месте, а теперь между ними ещё и засел небольшой, но уверенно растущий стояк. Быстрым шагом он начал подходить к кровати, не сводя глаз со своего «любимого», горя невыносимым желанием заняться с ним сексом — и от чрезмерной, всепоглощающей силы этого желания его едва не ломало. Подойдя к Ларссону, Риджуэлл забрался на его бёдра, наклонился к его лицу и втянул в собственнический поцелуй, не позволив ему сказать ни слова. Да какие, блять, тут могут быть слова… Коммунист был уже полностью готов к поцелую, более чем ожидая его. Он мгновенно перехватил чужие губы, начиная целовать их в ответ — уверенно и жадно, будто ждал этого весь вечер. В комнате резко стало жарко. Парни целовались и целовались, так голодно и яростно, будто от этого зависела их жизнь, или будто хотели друг друга заживо сожрать. Том вцепился в плечи Торда крепчайшей грубой хваткой, нависая над ним, полностью наплевав на исходящий от него запах табака. Как и тот на запах водки, который невыносимо его раздражает, с лёгкой неприятной примесью из какого-то другого разнообразного алкоголя. Оба углубляли и углубляли поцелуй, каждый желал первым снести другому крышу, оставить в чёртовой удушающей асфиксии без кислорода — даже целуясь, они вели борьбу. Своим пьяным языком Том буквально трахал рот Торда, в то время как тот кусал его за губы, конечно же, ни разу не боясь причинить ему боль. Даже напротив — охотно причиняя ее ему самостоятельно. Его руки легли на зад парня, сжимая его со всей силы прямо сквозь жестковатую ткань штанов, открыто намекая на то, что сегодня он его сучка, из которой он вытрахает всю его пьяную дурь. Томас распахнул глаза, остановившись на мгновение, чувствуя сладкую пекучую боль, ползущую от задницы к паху — наверняка этот ублюдок оставит на нём не один синяк, но и плевать. На все плевать… В его висках пульсировало, как перед обмороком. Им даже вдруг резко овладела будто бы некая сексуальная злость — и всё из-за самоуверенности в движениях и действиях норвежца, слишком жадных, слишком непозволительно смелых, будто бы Том уже давно является его собственностью. Не то чтобы он планировал его смутить, и не то чтобы ему не нравилась его наглость, просто… Блять, это не объяснить, но видимо, просто возник некий бджик в ничего не соображающей башке, наполненной лишь грязным желанием трахаться. Поддавшись этому ощущению, едва не зарычав от мерзкого кайфа, что словно чиркал невидимыми спичками по его черепной коробке изнутри, Риджуэлл вдруг схватился за те самые локоны на голове Ларссона, напоминающие рога своей формой, сам не понимая, зачем конкретно. Его хватка была очень сильной и грубой, и Торд зашипел от боли. — Не дёргай меня за рога, с… Сука! — рявкнул он, надавливая на плечи парня, резко отстраняя его от себя, — вот ты гандон штопаный… Сталина на тебя нет. Наступила небольшая передышка после поцелуя. Том довольно ухмыльнулся, но злость немного отступила, и он отпустил рога Торда, вернув руки на его плечи. Осознание того, что это происходит, колошматило и пожирало его заживо, требуя поскорее начать главное — но он не сильно торопился. Может, сумел немного погасить свою похоть поцелуем, а может, просто каким-то волшебным образом совладал с собой и своими желаниями. Коммунист отвлёкся, молча потирая голову, кожа которой побаливала после хватания за волосы. Воспользовавшись этим, черноглазый наклонился к его уху и начал жарко и неторопливо шептать, точно развратная проститутка: — Знаешь… Сегодня у меня тоже неплохое настроение. А поэтому… — он сделал загадочную паузу, замечая, что партнёр его слушает, и не думая перебивать — кажется, заинтересован тем, что ему ещё скажут на пошлую пьяную голову, — если не будешь ещё бесить меня или выебываться, я не причиню прямо уж очень много боли твоей норвежской красной заднице~ Кажется, на накале страстей он не осознавал одного — абсолютно всё идёт к тому, что боль сегодня будут причинять его британской синей заднице, а вовсе не наоборот. Торд даже издал смешок, весёлый и нахальный — как бы то ни было, а все будет так, как хочет он, и такая самоуверенность искренне его посмешила. — А с чего ты вдруг решил, что будешь сверху? — спросил он, натягивая кривую грубую насмешку, в притворной задумчивости теребя пластырь на щеке. Тот был немного удивлён, не ожидая такого вопроса. Видимо, страсть и похоть придала ему столько уверенности, что он совсем не сомневался в том, что сможет трахнуть норвежца. Заметив, что от него ждут ответа, со все той же насмешкой, будто бы уже заранее понимая, что дельных аргументов в свою пользу у него не будет, он уж хотел было даже напрячь немного мозг и что-нибудь соорудить, но… Том не успел моргнуть и глазом, в тот момент когда они с Тордом вдруг поменялись местами. Теперь Ларссон был сверху, переместив немного ошарашенного внезапностью Риджуэлла под себя, до боли сжимая его запястья, по-хозяйски устроившись между его ног. Ноутбук полетел в сторону, упав с кровати на пол, но, к счастью, не сильно пострадав с такой небольшой высоты. Томас невольно сощурился и громко зашипел от боли в запястьях. Его охватила даже небольшая злость, правда, не столько от наглости русоволосого, сколько от того, каким резким и неожиданным вышло это движение. Но в то же время, ему было почти не до злости — жаркая страсть окатила его будто новой волной, едва он ощутил всю грубую силу того желания, с которым его вжали в кровать, кажется, едва не ломая ему позвоночник. А парень-коммунист тем временем, убедившись, что партнёр пойман в цепкую ловушку из его рук и теперь полностью беспомощен, поспешил убеждать его в том, что его место — снизу. — С того, что сидел только что у меня на коленях? — спросил он насмешливо, с искрящимся густым сарказмом, моментально поселившим некую тягучую сладость в низу живота парня, ровным счётом как и в его ушах, — или с того, что я лапал тебя за твою блядушную пьяную жопу, а ты, вроде как, даже не возражал? Или с того… Сделав вдруг паузу, Торд почему-то глянул вниз. Том опять же не успел и слова сказать, или даже просто осознать как следует все сказанное, как ощутил то, от чего его сердце будто полетело куда-то в горло, а потом напротив — в самый низ живота, отдавшись противной пульсацией в его груди. Норвежец алчно потёрся своим возбуждённым причинным местом прямо о зад парня. Пусть на том ещё были штаны, но этот стояк оказался настолько огромным, что его вполне хватило, чтобы он чуть не задохнулся от кайфа. В горле вдруг пересохло, слов вновь не находилось — хотелось не пиздить языком, а лишь трахаться, трахаться, трахаться. — …что ты рассматривал мой хуй? — закончил предложение Ларссон, лишь крепче уперевшись хуем в задницу Риджуэлла, будто пробуя выебать его прямо сквозь штаны, выбивая из него тихое задушенное «блять». Русый нахмурился, кривя губы, даже отворачивая невольно голову. Но тем не менее — не мог не согласиться с норвежцем, точнее, не понять, насколько же правдивы его саркастичные намёки. Пьяное состояние делало свое дело — теперь, даже несмотря на их вражду, он, кажется, вовсе не против ощутить в себе его огромный хуище. И что уж скрывать — ему… Чертовски, аж до вспотевших ладоней, до странного комка в горле, понравилось, как его лапали за задницу, сжимая её со всей дури, не желая отпускать будто бы ни под каким предлогом. Как его зажали в кровать, сжав запястья до такой степени, что, кажется, едва не пережав ему нахрен пульс, не оставляя ровным счётом никаких шансов на побег. И как этот возбуждённый в край (а может ещё не в край) член потёрся о его зад, намекая на то, что его ждёт, и одновременно с этим раскрывая ему его же истинные желания. Томас сглотнул, чувствуя, как-то тепло в низу живота стало почти болезненным, от полнейшего отсутствия какого-либо стыда или чести. Поток вдыхаемого воздуха встал в диафрагме, тело как онемело от столь сильного, но очень приятного волнения. И это ещё слабо сказано. Однако, даже несмотря на подобные мысли и желания, на свое состояние как у тупой пьяной шлюхи, в душе Том оставался собой. Ему страсть как захотелось поязвить над Тордом, и поебать абсолютно на последствия, на то, что рискует рассердить его. Ну разве можно противиться такому соблазну? — Так и скажи, что зассал быть снизу, — выдал он негромко, но хитро, голосом, полным той же грубой нахальной насмешки, почти как и у его партнёра, только более холодно. Имеет право тоже построить из себя крутого, разве нет? Кажется, такие слова все же немного рассердили Торда, вместо того чтобы насмешить или ещё что-то. Ехидное выражение даже немного поугасло на его лице, став более суровым и будто бы говорящим: «Зря такое спизданул, долбоёб бессмертный». Одна из его рук вдруг отпустила затёкшее запястье Тома. Ухмыльнувшись, радуясь такой реакции и своему, согласитесь, действительно остроумному ответу, тот принялся слегка разминать свою руку, заодно ожидая того, что будет происходить дальше. Но тут произошло то, отчего его сердце совершило повторное сальто, в горло и низ живота, вызвав вдруг даже лёгкий холодок от макушки до загривка, а потом и резко сжалось. На пару с очком. Ко лбу Риджуэлла вдруг оказался прижат чёрный и холодный ствол УЗИ — вот зачем Ларссон отпустил его запястье. Его глаза вытаращились, он отчётливо ощутил, как все его тело будто бы охватывает противный паралич, а в горле возникает не менее противное щипящее ощущение. Это была не похоть — это был самый что ни на есть страх, такой дикий и неописуемый. Коммунист довольно улыбнулся в свою очередь, с любопытством смотря в ошарашенно вытаращенные глаза. Как же ему понравилось доводить партнёра до подобного состояния и эмоций, что невозможно не прочитать по его лицу — это и смешит, и чертовски заводит. Даёт осознать как следует свою власть над ним, а вместе с ним и его беспомощность, которую он, как бы ни хотел, а не сможет скрывать слишком долго. Пистолет медленно перешёл ниже, на нос парня, а потом и чуть в сторону — и оказался в черной бездне одного из пустых глаз. Он стиснул зубы от волнения и страха, охуев от такого, мысленно прогнав в своей голове все известные ему маты, хотя стоило наверное прогнать какие-нибудь молитвы. Его шея холодно вспотела, он так и не смог пока отмереть, начиная наконец чувствовать всю свою беспомощность и безвыходность положения. И он обманет, если скажет, что она его не заводила. Но теперь, помимо похоти в крови русого кипело и кое-что другое. Адреналин. Невъебенное количество адреналина, почти выжигающего всю его кровь нахрен, от осознания того, что ему готовы вышибить и размазать его мозги по изголовью кровати, если он выебнется ещё хоть один раз, отрицая то, что будет снизу. А отрицать ему этого больше и не хочется, если честно. — О-окей, я… — начал наконец Том, кое-как шевеля затёкшим от страха языком, чувствуя, как корежит его до дрожи в коленях от ощущения твердого холодного дула пистолета в глазу, осознавая, что Торд может вот-вот выстрелить, — я… С-согласен, чтобы ты был сверху. И вновь довольная всем происходящим ухмылка — норвежца полностью устроил такой расклад. Он не только показал этому алкашу его место, но и заставил пожалеть о своей тупой шутке, аж трясясь под его телом от ужаса, как кролик под прицелом охотничьего ружья. — Вот и hyggelig, — слегка растягивая слова, будто бы давая понять партнёру, что его не убьют сегодня, а только лишь выебут, ответил он. УЗИ было отложено в сторону, — быстро же ты сдался…~ Томас кое-как подавил немного раздражённое шипение, шевеля наконец рукой, вытирая ей пот с шеи. Страх резко почти полностью ушёл, заменившись злостью, пусть и не такой сильной, какая бы была у него в трезвом состоянии. «Тебе просто повезло, мудазвон норвежский», — подумал он мимолетом, испытывая неопредолимое желание как-нибудь отомстить этому пидору за подобное. О чем у него, к сожалению, не было времени подумать как следует. — А теперь — на колени и сосать, — пальцы Торда вдруг обхватили козелок уха Тома, грубо тяня на себя, заставляя его наконец приподняться, а вместе с тем — повторно зашипеть уже от небольшой боли. — Понял я, понял! — выпалил тот, послушно поднимаясь, опираясь на локти, пытаясь на обращать внимания на ломящую спину. Ларссон в очередной раз хмыкнул (заебал), невыразимо довольный собой. Он немного подвинулся, чтобы Риджуэлл смог переместиться с кровати на пол, но при всём этом умудрялся не отпускать его уха. Русый все так же шипел от боли, его лицо не выражало визуально ничего, помимо неприязни — но сам он прекрасно понимал, что чувствует. Его тело как кипело на медленном, но сильном огне, пока пальцы коммуниста сжимали его ухо, слишком нагло даже для него, так уверенно держа его к себе. Будто намекая лишний раз на то, что главным здесь есть он, и что они будут играть по его правилам. Только по его. Наконец крепкая хватка ослабла, и ухо парня оказалось на свободе. Незаметно выдохнув, он переместился на пол и встал там на колени, все ещё немного дрожащие, а норвежец принял на кровати сидячее положение, явив ему в самых ярких красках и самом сочном ракурсе свой хуй. Глаза Тома раскрылись шире, а в горле встал ком, когда он имел возможность разглядеть член Торда более внимательно, вблизи. Он повторно охуел с этого размера, что казался теперь лишь больше, когда стоял у него перед носом, пытаясь не представлять даже краем сознания, сколько тут ебучих сантиметров. Несмотря на страсть, теснящуюся в его теле, прожигающую его насквозь, так и прущую из всех щелей, в его груди вдруг даже возникла небольшая тяжесть — слишком высоко было его волнение. Настолько, что на некоторое время даже погасило собой и похоть. Эта блядская махина в него не пролезет. — Что… Что написано на трусах? — поинтересовался Том, увидев надпись на спущенных до колен трусах партнёра, очевидно, на русском языке, решив хоть как-то отвлечься, чтобы привести мысли в порядок. По крайней мере, он очень на это надеялся. — «Сделано в СССР», — сообщил Торд, не сводя с него глаз, предвкушая как и все его дальнейшие действия, так и реакцию на сосание его не маленького размерчика. Интересно, сколько бы он смог заглотить за раз… — А… Понятно, — глупо ответил Риджуэлл, не зная, что ещё сказать, растягивая, как мог, время, вместо того чтобы начать уже сосать — что поделать, если он так волновался, что не описать простыми словами. Сердце рвалось из груди, ладони вспотели. Но, конечно же, терпение этого рогатого отнюдь не железное. — Тебе дать им по лбу, чтобы ты взял его уже в рот, а не учил норве… Ой, блять, русский? — спросил он, скорее все так же скорее насмешливо чем сурово, но тем не менее — с отчётливым, будто бы издевательски учтивым предупреждением. Как бы говоря: «Я пока спокоен, но выбесишь — пробью им тебе череп». Томас заскрипел зубами, перебарывая желание укусить ими Торда за одно место, но решил больше не испытывать его терпение. Да и, чего скрывать — ему самому уже не терпелось наконец попробовать его на вкус… И это желание, лишь временно покинувшее его на фоне волнения и злости, наконец вернулось и в одно мгновение заполонило собой всё. Абсолютно всё. Он ещё немного потаращился на половой орган норвежца, с волосами средней длины на основании, такого же цвета, как и волосы на его голове — карамельно-русого. Очень приятный цвет, стоит сказать. Сглотнув слюну, справившись кое-как с ритмом дыхания, он накрывает губами розоватую головку и начинает делать ими медленные сосательные движения. Торд довольно лыбится, с удовольствием наблюдая за такой картиной, что возбуждает его пока даже чуть больше, чем сами ощущения. Он принимает расслабленную позу, опираясь на руки сзади себя, кусая губу от восторга, охватывающего его ещё пока что слабыми, но уверенно растущими по своей сексуальной мощности волнами. Парень прикрывает глаза, чтобы лучше погрузиться в ощущения, решив, что успеет ещё насладиться этим зрелищем, а его дыхание сбивается, позволяя тяжёлым и жарким, пусть и совсем тихим охам слетать с его губ. Рот Риджуэлла немного неумело, но вместе с тем заметно смело скользит вверх-вниз по головке его члена, вызывая приятные тёплые мурашки по всему его телу, от паха до груди. Улыбка пока и не думает сходить с его наглого сексуального лица. — Заебато начал, да~ — оповестил он, решив хоть раз в жизни сделать партнёру комплимент — он обязан знать, как хорош он в сосании хуёв, не так ли? — настолько заебато, что даже застрелить тебя пока не хочется. Ох, ох~ Томас кое-как держится от неприятной дрожи, которая бы точно выдала его волнение, вновь невольно вспоминая про пистолет в своем глазу (главное, что не в шоколадном). Для удобства он кладет руки на крепкие ляжки Торда, а его губы двигаются чуть быстрее — он успел более-менее привыкнуть к его крайней плоти, ее немаленькому диаметру и лёгкому телесному привкусу. Позабыв про свою к нему ненависть, на фоне необъятной страсти и жажды секса, он просто изо всех сил старается доставить ему кайф, только вот решает пока не торопиться. Мурашки увеличиваются, становясь приятно колючими. Ларссон тихонько шипит, хмурясь и скалясь, сжав невольно одеяло в кулаке и тут же отпустив его, а его охи плавно перерастают в полноценные стоны, негромкие, но такие горячие. Он дрочил до прихода соседа и и так уже стал достаточно чувствителен, так что теперь все ощущения словно ярче в три раза. Он открывает один глаз, опуская взгляд вниз, вновь рассматривая столь соблазнительную картину. Парень, который терпеть не может его и его издёвки, сам его побешивает, теперь сидит у него в ногах и сосёт его член, да ещё и по своей воле? О большем он и мечтать не мог. Пусть и удивлен немного в глубине души тому, насколько же сильно тот напился, что ведёт себя подобным образом. Стадия расслабленности под воздействием отсоса начинает плавно перетекать в стадию накала страстей, когда кровь лишь быстрее приливает к паху и щекам, а стоны становятся натурально голодными. Торд положил руку на голову Тома, что и было весьма ожидаемо — грубо и нетерпеливо надавливая на нее, только не прямо уж очень резко, чтобы не пробить случайно ему глотку хуем. Ему хотелось больше этого жаркого и мокрого ощущения на своем огромном стволе. — П-положи… Ммм, да~ На него руки и бери уже глубже, — приказал он, раздвигая ноги чуть шире, чтобы было удобнее сосать. Его рука не вцеплялась пока в несчастные волосы крепкой хваткой, но продолжала надавливать на чужую голову, молчаливо требуя исполнения его приказа. Том бы не сказал, что ему нравится это физически, сосать этот норвежский хуй, вызывающий у него лёгкий дискомфорт в верхнем нёбе, да ещё и начавший выделять массу предэякулята. Но в любом случае — ему невыносимо, аж до небольшой ломоты в яйцах хотелось завести Торда лишь больше, чтобы он потом, отдавшись сносящему башку кайфу и страсти, наконец выебал его со всей возможной силой. Эта мысль заставила его двигать губами чуть быстрее, а заодно и послушно заглотить член едва не по самую середину — сам был удивлён этому. — Мммх~ Не подавишься? — с лёгкой издёвкой спросил русоволосый, тоже успев удивиться немного краем сознания. Он ощутил, как обливается его тело жарким потом, а мурашки на миг перерастают даже в небольшие судороги, заставившие его едва не подскочить на кровати, — мой хуй точно побольше бутылок, которые ты сосешь и на которые садишься, ха-а-а~ Риджуэлл сам не понял в этот момент, каким чудом воздержался от того, чтобы не укусить этого рогатого ублюдка с его тупым юмором за хуй. Но сопротивляться ему он не может, да и не хочет, поэтому поспешно кладёт руки на основание его члена и начинает неумело массировать. Что уж там говорить — он сам успел здорово возбудиться. Такие лишние сейчас сантиметры одежды противно теснят его стояк, ладони потеют лишь больше, что аж выскакивает из них чужой ствол, а сердце колотится как бешеное. Может, он и ведёт себя сегодня, как шлюха, но одного отрицать точно не может — ему очень сильно, до сухости в горле, до некого сладкого теплого комка в животе хочется ощутить этот член уже в своей заднице. — Классно выглядишь, когда с хуем во рту, — опять заговорил Ларссон, после тяжёлого выдоха. На задворках его сознания уже растёт желание выебать Томаса прямо сейчас, хватая его за волосы, задницу и уши, впиваясь зубами в его шею — показывать ему, какая же он пьяная шлюха. Но тем не менее — он прекрасно держится, решив, что должен насладиться как следует минетом, — но в хентае… Ммм~ Во время отсоса к-как правило смотрят в глаза~ Риджуэлл не успел подумать буквально ни о чем после такого заявления, когда произошло следующее: чужие пальцы обхватили его подбородок и подняли его голову, заставляя посмотреть на норвежца, а в глазу вновь вдруг очутилось дуло УЗИ. Парень вновь мысленно прогнал в своей голове все известные ему маты, чуть не подавившись членом от внезапности. Страсть и ужас окутывали все его нутро двумя сильными волнами, снова и снова, по очереди, не желая уступать друг другу, и он не мог понять, чего ощущает больше. Но одно он знал точно — его пиздец как заводит столь грубое, фактически жестокое отношение к себе, дающее ему даже против его воли прочувствовать в полной мере свою беспомощность и полнейшую сексуальную зависимость от этого мудака, что вьёт из него ебучие верёвки. Да уж, сильно он напился, раз получает с этого такой невъебенный кайф… — Да, именно так, ха-а~ — продолжил русый свою реплику, и его пальцы — Том холодел при виде этого, как снеговик в морозилке — были в непозволительной близости к курку, на который он явно не боялся нечаянно нажать на волне экстаза. Всё тело колотило противной холодной дрожью от страха, — остановишься или опустишь голову вниз — случайно спущу курок~ Маты в голове проходили уже по миллионному кругу. Томас не знал, как ему ещё описать свой ужас, сильный и поглощающий его с головой, и не менее сильное грязное желание — желание подчиняться и позволять себя мучать. Но, поняв прекрасно, что от него требуют, он послушно не опускал взгляда и не останавливал движения губ, а только лишь моргал свободным глазом. Русый берёт глубже, почти полностью, чувствуя, как ему становится немного тяжело дышать. Перед глазами пляшут искры от небольшого жжения в горле, стояк так и рвётся наружу, а он подключает к процессу язык, начиная вырисовывать им на затвердевшей коже разнообразные ленивые узоры. Знать бы, чего он жаждет больше — продолжать сосать, слушая блаженные стоны коммуниста, или же наконец позволить ему себя трахнуть, почувствовав себя в уже максимальной его власти… А Торд вдруг произнёс что-то непонятное для Тома: — Du er flink å jobbe med den skitne munnen din~ — очередная блаженная улыбка расцвела на его лице, норвежский акцент пробил абсолютно весь голос. Рука, лежащая на голове парня, все же впилась в его волосы грубым собственническим жестом. Томасу некогда думать, что он там такое сказанул, особенно после того, как член парня вдруг толкается лишь глубже в его глотку — он кое-как сдерживает кашель, продолжая двигать губами и языком. Он уже едва не ёрзает, будучи почти не в силах справляться со своими желаниями и своим стояком, едва не рвущим яростно его трусы со штанами. Теперь Торд сам трахает его рот, сжимая его волосы, двигая его головой так, как нужно ему. Его стоны становятся лишь громче и нетерпеливее, он вновь сжимает в кулаках одеяло, а по его телу пробегаются сладкие теплые судороги. Он смотрит прямо в черный глаз Тома, в котором нет дула пистолета, жадно упиваясь каждой ебучей капелькой похоти и страха в них, с нездоровым удовольствием ощущая себя максимально главным и активным. Улыбается, почти как маньяк. Все идёт, как ему надо. Он ни разу и не боялся того, что что-то может пойти не так. Похоть Ларссона тоже растёт, желание перейти к основной части, когда он выдолбит из этой бухой синюшной проститутки всю ее грязную дурь, уже берёт верх. И он решает поддаться наконец этому горячему соблазну. УЗИ вышло из глаза Тома, рука исчезла с волос. Но не успел он мысленно выдохнуть, когда Торд опять схватил его за ухо и начал тянуть вверх, вынуждая приподняться, отпустив его член. — Ай, б-блять, Торд!.. — рявкнул он, залезая на кровать, жмурясь от очередного прилива тягучей боли в ухе, что вдруг послала лёгкие колючие мурашки прямиком к его интимному месту. Кажется, он сам не понимал того, как его заводит это наглое тягание за уши, что лишь ярче подчёркивало столь пренебрежительное отношение коммуниста к нему. — Ну что ж, классно сосал, молодец, сосалка, — взгляд того был спокоен и даже немного холоден, и лишь присмотревшись можно было заметить в его глазах голодные, натурально дикие огоньки, что уже выдавали почти напоказ его желания, — а теперь — встать раком. Он требовательно посмотрел на Тома, ожидая, когда тот исполнит его приказ. Тот хотел уж было подчиниться, чтобы отдать наконец свою задницу в его полное пользование, чего он так отчаянно жаждал, но вдруг с чего-то помедлил. — Может, для начала я сам тебя оседлаю? — предложил он, когда осознал, чего он хочет на самом деле — сесть на этот огромный член верхом и скакать на нем, как на пони, позволяя страсти двигать им, плюнув в очередной раз на то, что ведёт себя как шлюха — он хотел этого с самого начала, едва только его увидел. К счастью, норвежец не стал самостоятельно придавать ему нужное положение, а задумался немного над его словами. Даже удивительно как-то, учитывая то, с какой бешеной силой кипела в нем страсть. — А давай, — кивнул он после пары-тройки секунд размышлений, — покажешь, как хорошо умеешь крутить своей жопой… К его лёгкому удивлению, Том, кажется, не оскорбился ничуть с таких слов. Напротив — на его лице расцвела довольная улыбка, а брови немного сдвинулись, придавая ему натуральный хищный оттенок. Хотя что, спрашивается, он ещё ожидал от этого алкашары, резко ставшим сейчас таким похотливым и страстным. И пусть Торд понимал прекрасно, кто на самом деле здесь охотник, а кто дичь, столь развратный взгляд не мог оставить его равнодушным. Ему лишь больше захотелось наконец присунуть ему, заставить его орать на весь дом и двор, охуеть с такой грубости и силы даже несмотря на пьяное состояние. Но осталось ещё кое-что, что ему было необходимо сделать — растянуть эту проститутку, иначе он в него элементарно не пролезет. Томас начал в спешке раздеваться — быстро, без церемоний, не рассусоливая и не красуясь, понимая прекрасно, что этого парня перед ним все равно интересует одна лишь его задница, а не тело. Как и его — только его хуй. Он раздевался, понимая, что следующие несколько минут здесь будет слишком жарко, так что он рискует просто взять и сгореть нахуй, если останется в одежде. На пол полетели штаны с трусами в чёрно-белую клеточку, а вслед за ними и худи с футболкой, которую русый чуть не порвал на накале страстей. Его руки пиздец как дрожали, и уже по большей части не от опьянения, что он аж еле справился с пуговицей над ширинкой. Он опять закусил губу, смотря прямо в глаза партнеру — и от его голодного, почти безумного взгляда его тело как полыхало огнем, давая ему отчётливо понять, что он готов его хоть сожрать. Он сел к нему на колени, так близко к истекающему хую, что совсем скоро окажется в его неугомонной заднице, контролируя себя уже из самых-самых последних сил. — Смазки у тебя нет, я так понимаю? — спросил он на всякий пожарный, приподнимаясь и раздвигая беззастенчиво ноги — хотел предоставить норвежцу самый сочный ракурс. — Нет, я не долблю себя в жопу со стонами на весь дом, как один рыжий педик, — ответил Торд, хмуровато и даже немного недовольно, но вот только глаза его продолжали гореть алчным огнём, а зубы невольно стискивались. Пусть только этот черноглазый развратник попробует слишком сильно затянуть с растяжкой, испытывая его терпение — он наплюет на его желание оседлать его член и сам нагнет его, пусть не сомневается. Риджуэлл опять ехидно хмыкнул. Слишком осмелев, слишком непозволительно для их отношений, для своего пассивного положения, он вновь не удержался от того, чтобы не поязвить над парнем: — Кто знает, может в отличие от рыжего педика ты просто ведёшь себя тихо~ — не разрывая с ним зрительного контакта, продолжая с жадностью упиваться его реакцией, точно любимой водкой, он помещает свои пальцы в рот и густо смачивает. Ларссон кривит в недовольстве губы с такого тупого предположения, но ничего не говорит и даже не показывает особо своей злости — решает чуть позже отыграться на этом бессмертном мудаке. Самому его заломать, самому его нагнуть, как и хотел, и загнать член по самое ничего… А пока — пусть бесит его, сколько хочет. А Томас тем временем уже действует. Поместив пальцы к своему очку, он проталкивает их внутрь, а после начинает ими двигать, не дав себе привыкнуть к ним ни секунды — слишком его мучает эта похоть, которая просто убьет его, если он нечаянно затянет с этим чуть дольше, чем положено. Даже дразнить партнёра из-за этого не особо хочется. Его член благодарно встаёт без одежды, что больше не мешает его эрекции. От грубого скольжения своих же пальцев внутри себя, распространяющих до удивления согревающее тепло по всей нижней части его тела, с его губ уже сходят… Нет, пока не стоны, но глухое невнятное шипение, совсем гортанное, напоминающее лишь тяжёлое дыхание то ли через нос, то ли через рот — страсть рвётся наружу, он почти не может больше ее скрывать. Он двигает пальцами побыстрее, матеря и подгоняя мысленно сам себя, чтобы не затягивал с этой ебучей растяжкой. Коммунист наблюдает, ничего не говоря и даже не поторопив Тома ни разу, не мешая ему, а только лишь наслаждается зрелищем. Он пока терпит, позволяя возбуждению расти, нагло охватывая его новыми большими волнами, хотя, чего скрывать, с каждой секундой терпеть становится все сложнее — его дыхание сбивается, пусть и не особо заметно, а на босых ногах подгибаются пальцы. Он уже с лопающимся потихоньку терпением ожидает, когда тот себя растянет, а потом и оседлает его член. Парень пялится то на его лицо, красное, как его худи, выражающее столько непривычной страсти и желания, что хочется хоть кончить, то на его задницу на своих коленях, неописуемо завидуя его пальцам, которые сейчас двигаются там. — Ох-х, бля-я-ять!.. — простонал Том, закрывая невольно глаза, когда трахнул себя, кажется, с особо чувствительного угла проникновения. — Что «блять»? Ты скоро, жопа твоя ебаная?! — тут же отозвался Торд, и в его голосе, несмотря на внешний крутой холод, даже прорезалась злость. Сука, он не может больше ждать, его нервы не железные… Тем более после таких бесстыдных вскрикиваний. — Уже всё~ — тот лишь коварно улыбнулся, вытаскивая наконец из себя свои же пальцы, издавшие скользкий чмок. С вызывающей и той же коварной улыбкой, будто бы смеясь незаметно с нетерпеливой злости в чужих глазах, он кладет руки на его плечи и начинает пристраиваться на его члене. Тела обоих как попадают в некий сладкий ад, жаркий и мучительно обжигающий, едва член Ларссона входит в растянутый анус Риджуэлла. Кажется, поначалу они даже не верят в то, что это наконец происходит — слишком велико их счастье. — Да! Да, блять, блять, наконец-то! ~ — выпалил Торд, аж закрывая глаза, сжимая в руках одеяло. Ощутив, как все его тело как попало под горячий душ, замерев на мгновение, он не раздумывая схватил Тома за задницу, сжимая её в своих ладонях, готовясь в случае чего помочь ему двигаться. Хотя, видя этот натурально шлюший взгляд, он не думает, что ему потребуется в этом помощь. Русоволосый даёт отдохнуть и подготовиться себе лишь пару миллисекунд — и то, только чтобы прийти в себя после охватившего его кайфа. Тяжело выдохнув, как от усталости, он вцепляется в плечи того покрепче и начинает медленно прыгать на его члене. Торд аж таращит слегка глаза, прикусывая свою губу почти до крови. Кто бы сомневался — это очень приятно, жаркое тепло чужого очка охватило его половой орган, засыпая мурашками, почти болезненными по своей силе, что он аж глухо шипит. Он и не думал, что Том способен на такое, но, чего уж скрывать — пиздец как доволен его похотливым образом. Движения Томаса резкие и нетерпеливые, но без грубости. Сделав прыжок, он тут же опускает свой корпус обратно, с пошлым шлепком приземляясь на чужие ляжки, чувствуя пульсацию внутри себя, что словно бы растет и растет с каждым мигом, выбивая из него громкий скулеж, граничащий со сдавленными криками. Как же нравится ему чувствовать внутри себя этот огромный твёрдый член, мокрый и горячий, что так старательно сосал минутами ранее, и что так приятно трётся о его стенки… Он ничуть не жалеет о том, что решился на все это. Норвежец пока расслабляется, как может, с довольной, почти удовлетворенной улыбкой, решая просто наслаждаться тем, как для него работают задницей — позволяет возбуждению расти, не снимая его самостоятельно, чтобы потом с полнейшей готовностью взять дело в свои руки, отдав себя на растерзание выжигающей похоти. Если честно, даже несмотря на то, что прошло уже достаточно времени с того, когда они решили потрахаться, в глубине души он все равно удивлён поведению своего соседа — он просто не ожидал того, что тот напьётся до такой степени, что захочет дать своему злейшему врагу, наплевав на честь, страх и ненависть к нему. Что ж, никто и не говорил, что ему это не нравится… — Ну ты, Риджуэлл, и prostituert… — зашипел он сквозь зубы, наслаждаясь по отдельности каждым прыжком, каждым движением чужих ягодиц (на удивление больших, несмотря на худоватое телосложение парня) на своем члене. А держать их в своих руках, ощущая, как они двигаются туда-сюда, зажимая между собой его толстый ствол, было чуть ли не отдельным наслаждением, — р-р-раргх!.. — К-как ты, мгх~ Меня назвал? — спросил русый, криво улыбаясь от сводящей его с ума похоти. Его задница уже успела немного приболеть, несмотря на то, что он едва начал двигаться, но он хуй клал на какую-либо боль. — Проституткой, — уже почему-то спокойно объяснил Торд, тоже улыбаясь, не скрывая ни разу своего удовольствия с подобного поведения. Когда Том ещё улыбнется в ответ на то, что его обозвали проституткой? — шлюхой. Кем ты и являешься, судя по всему. И в правду — Том двигается так чертовски хорошо, так непозволительно сексуально, что трудно не назвать его проституткой. Его прыжки продолжаются без остановки, дыхание сбивается от похоти, раскалившей его докрасна, с губ, помимо тяжёлых вдохов, сходят редкие тихие маты. Что и следовало ожидать — он вновь улыбается в ответ на такой «комплимент», судя по всему, ни разу и не отрицая его. Пальцы коммуниста скользят по коже ягодиц Томаса, уже успев оставить на них пару крупных синяков, но их хватка становится лишь грубее и крепче, казалось бы, с каждым прыжком, с каждой секундой. Он жмурится и хрипло рычит сквозь зубы, откидывая голову назад, отчётливо чувствуя, как тёплое мокрое ощущение распространяется вниз по его члену — на него насадились глубже. — А-а-а, faen-n!!! — взвыл от кайфа Ларссон, для которого, удивительное дело, подобные ощущения были немного непривычны. Конечно, он уже давно не девственник, у него был секс и не один, но исключительно с девушками — покуда он не понял с давних пор, что он гомогибкий, и то девушки привлекают его лишь в хентае. Он очень, очень скучал по ощущению того, как скачут верхом на его члене, резко и смело двигаясь, впиваясь пальцами в его плечи, абсолютно не боясь причинить себе боли, полностью отдав себя срывающему башку удовольствию. И как оказалось — трахать парня в анус куда приятнее, чем девушку в вагину. Особенно если этот парень — твой неприятель… — Почему т-ты орёшь громче меня? — спросил вдруг Риджуэлл с лёгким, но искренним удивлением, даже замедлившись самую малость. Верхний открыл один глаз, а потом и второй, хмурясь в непонимании, максимально не ожидая такого вопроса, — мгх-ах! ~ Будто я т-тебя трахаю, а не ты меня. Хочется все же быть снизу, да? ~ Он ухмыльнулся, довольный своими словами. Не сказать, что Торд стонал громче Тома, но что уж поделать, если ему в очередной раз захотелось над ним поязвить. Его смелость вновь к нему вернулась, заставив его словно забыть напрочь о том, как его трахали в глаз пистолетом после его насмешек и издёвок, что он чуть не обделался от страха за свою жизнь, только на этот раз, кажется, куда на дольше. Русый поднял на него взгляд, охуев от такой наглости — и этот ахуй был настолько огромен, что даже перекрывал пока что собой очередную волну бешеной злости. А тот продолжал, решив довести дело до конца, выбесить его целиком и полностью, потеряв какой-либо, не всравшийся ему инстинкт самосохранения: — Лежишь и ничего не делаешь, класс, заебись просто, я работаю за двоих. Ммм~ Х-хотя вроде выебывался, говорил «твоё место снизу, Том», или как там, — он притворно безысходно вздохнул, издевательски изображая, будто расстроен тем, что ему приходится все делать самому. Помолчав немного, по-развратному блаженно кусая губу при одном взгляде в эти глаза напротив, в коих уже созревало пламя, он закончил свою реплику: — ничтожество, ничего не может, просто нихуя. Т-только выебываться и строить из себя крутого и опасного, а на деле — бревно норвежское. Ха-а-ах~ Это был конец. Том перегнул палку, прошёл точку не возврата. Торд очень оскорбился с таких слов. Да какое там, блять, оскорбился — он вновь был готов хоть пристрелить этого, опять-таки слишком осмелевшего мудня, который совсем не следит за своим поганым языком, а лучше — собственноручно разорвать его на части. Он стиснул в очередной раз зубы, не сдерживая странного хриплого и рычащего шипения, словно зверь, сорвавшийся с цепи, словно пёс на привязи, которого слишком много дразнили. — Сейчас я покажу тебе, что такое быть снизу, пидорас… — уверил он, не сводя с него глаз, испытывая непреодолимое желание припадать ему урок. И не стал тормозить. Вспотевшие крепкие ладони отпустили ягодицы парня, оставив после себя пекучие следы, неприятно пощипывающие. Том опустил взгляд вниз и хотел было что-то сказать, но не успел: его схватили за бёдра, резко и грубо, впиваясь мёртвой хваткой в его истерзанную кожу, и в то же мгновение он оказался снизу. Снизу уже во всех смыслах — Торд перевернул его под себя, опять хватая за запястья, с которых ещё не прошли полностью синяки, но на этот раз лишь грубее. Теперь он, кажется, даже не боялся нечаянно сломать их ему, сдавливая той же мёртвой хваткой, не давая ни шанса на сопротивление или тем более — побег. Не теряя ни секунды, не обратив даже должного внимания на раскрытые в немом охуе чёрные глазища, Ларссон гасит в комнате свет, позволяя освещать ее лишь мягкому лунному свету из окна, и наконец делает то, чего так заждался. Двигается сам, пока не максимально быстро, но так жёстко. Его толчки резкие и рваные, полные страсти, которую он заебался держать в себе, и дикой, почти нечеловеческой грубости и злости. Он уверенно берёт то, что принадлежит ему и только лишь ему, больше всего на свете желая показать этому пидорасу, что он никакое не бревно. И ему это более чем удаётся. Риджуэлл кричит. Он громко орёт, вопит на весь дом, до боли сжимая руки в кулаках, до побеления костяшек пальцев впиваясь ими в тыльную сторону ладоней, пока его грубо сношает огромный член, сводящий его нахуй с ума. Все его нутро горит как в агонии, но он охотно принимает последствия своих пьяных выебонов. — А-А-А-А-А-А, ТВОЮ ЖЕ БЛЯТЬ!.. Он знал, что так будет. Знал. Торд уверенно толкается внутрь, полностью наплевав на отсутствие нормальной смазки, что немного мешает его движениям, желая доставить Тому как можно больше острой боли, чтобы он сорвал нахуй свой такой холодный и низкий обычно голос. В ответ на его крики он лишь довольно хмыкает, после чего его ухмылка перерастает в хищную диковатую улыбку, такую, какой улыбаются только настоящие психи — рад мести, ублюдок. Кровать поскрипывает от его толчков, он едва не закатывает глаза, пока слушает вопли боли и кайфа под собой. Это просто космическое наслаждение для его ушей, и он, кусая губу со все той же безумной улыбкой, проникает глубже, нетерпеливо растягивая стенки очка парня, желая целиком и полностью присвоить его себе. Без остатка. Руки отпускают посиневшие запястья, но лишь для того, чтобы вернуть их на ягодицы русоволосого. Норвежец сжимает его зад без предупреждения, сминая чувствительную кожу, самостоятельно двигая им на себе, чтобы было удобнее. Почти натягивает его на свой хуй, как блядский презик, что, кажется, ещё чуть-чуть и наступит предел — он просто лопнет. Лишь в самой глубине души Томас отчаянно пытается надеяться, что ему не порвут анус настолько грубыми движениями — но в то же время, ему нет никакого до этого дела. Он лишь получает нездоровое удовольствие с каждого толчка этого ублюдка, не щадящего его ни разу, выбивающего дикие вопли из его глотки, заставляя метаться по всей кровати. Привставать почти в мостике, как одержимый гимнаст, и тут же плюхаться обратно, едва не ломая себе спину. Пот катится с Риджуэлла натуральным градом, затекая в глаза, что то распахнуты, как в неком сексуальном ужасе, то напротив крепко зажмурены. Его вопли вдруг приобретают едва заметные и странные, по-голодному скулящие нотки, едва он ощущает тяжёлое жаркое дыхание на своей ещё пока что нетронутой шее, а сразу вслед за ним — прихватывающие ее жадные зубы. Острая боль как пронзает его по новой, и он, едва вспомнив о том, что его руки свободны, хватает партнёра за плечи. — А-ах ты… Уб-блюдок, сука!..~ — заорал Том, ударив Торда по лопатке кулаком, и ещё, и ещё, и ещё раз — тщетно пытался выпустить эмоции, только лишь растущие и растущие. Боль была отвратительно сильной и почти невыносимой, но в то же время такой сладкой — дьявольски хотелось больше. — А разве тебе это не нравится? — коммунист отстранился, смотря в красное лицо парня, и вновь его лицо расцвело в улыбке. Будто в знак подтверждения своих слов он вдруг бьёт с размаху по чужим ягодицам, заставляя их сочно колыхнуться, мгновенно ощущая, как сдавливают мокрые пальцы его плечи. Довольно зашипев, как ошпаренный, он наклоняется к нижнему и шепчет: — skitten prostituert som elsker å skrike~ — З-заткнисьа-а-А-А-А!!! ~ — велел Том, конечно же, нихуя не поняв его слов, но, признаться, едва не кончив вдруг с акцента Торда. Акцента, что вновь пробил весь голос, такого пусть и не настолько грубого, как его движения, но такого жестковатого и ехидного, очень ему идущему. Он вновь бьёт кулаком по его лопаткам, либо же царапает ногтями его плечи, пока огромный член продолжает безжалостно его таранить. Горло побаливает от его же непрекращающихся криков, задница — от грубых толчков и хватаний, от здравого рассудка почти уж ничего и не осталось, но он получает лишь кайф. Чудом Риджуэлл привстаёт, дотягиваясь до уха Ларссона и кусая его, так же как и тот его шею — крепко и грубо, кажется, едва не отрывая от положенного ему места. Сам не понял, зачем это сделал, кроме как на накале похоти, уже охватившей все его тело, не позволяющей думать о чём-либо постороннем. И, кажется, коммунисту это не понравилось. Вновь он зашипел, как бешеный питон, перемещая руки на плечи партнёра, грубо отстраняя от себя, молча коря за подобные выходки. Новый шлепок, на этот раз по обеим булкам сразу, сверху вниз и так необычайно жёстко и властно, как шлёпают лишь распутных шлюх в публичных домах — Том ёрзает и воет почти волком, поднося руку по рту и крепко кусая свои пальцы. Дальше все было, как в тумане. Протрезвев уже после этой истории, русый вспомнил об этом лишь поверхностно. Его перевернули на бок, так внезапно, что он не успел ни о чем подумать. Схватили за волосы одной рукой, наматывая локоны на кулак, не щадя тяня на себя, мигом заставляя задрать голову. Жгучая боль во лбу сменилась грубой болью в заднице, утихнувшей лишь на самое мгновение — как раз в тот миг, когда парень придал ему новое положение. — Ludder bestemte seg for å bite? — спросил Торд, сурово и укоризненно, точно учитель, отчитывающий двоечницу, и от контраста его яростных толчков и относительно холодной интонации Тома как ломало. Как у этого ублюдка получается быть настолько горячим, что все его нутро едва не кричит от кайфа, что он ни за что не хочет, чтобы это прекращалось… — Я н-нихуя… Мгх-ах~ Не понимаю… — кое-как ответил сквозь стоны он, оперевшись на подушку локтем, не сдерживая того шлюшьего скулежа, пока чувствовал обжигающее точно огню дыхание, жестоко дразнящее его шею. — Типичный тупой Том, — парировал Торд вместо того, чтобы перевести свои слова, хватая его за ногу и поднимая, чтобы не мешала так хорошо и удобно ввинчиваться в его больше не девственный зад, — dumme ludder, гхм-м…~ В прочем, совсем быстро Риджуэлл понимает, что ему нет никакого дела до перевода этих слов на английский. О каком нахуй переводе может идти речь, когда грубые собственнические толчки возобновляются, трахая и трахая его несчастный анус, наконец вбиваясь в него полностью. Член касается его простаты — парень верещит почти в истерике, отчаянно выгибаясь ему навстречу, двигая задницей, как мог — лишь бы его ебали пожестче. Испытываемый им кайф стал неописуемым. И как же Торд этому рад. Он и так уже давно перестал держать себя в руках, но теперь, после подобных выгибаний, сладких ёрзаний на его кровати, да ещё и ощущения чужого комка нервов под членом, ему словно бы сносит крышу окончательно. Пока одна рука тягает волосы, другая вновь шлёпает соблазнительную задницу, только теперь лишь чаще — в такт толчкам, даже чуть чаще, выбивая из глотки нижнего уже почти натуральные хриплые визги. Ему поебать на то, что он не сможет потом сидеть, а быть может — и ходить, и как ему в случае чего объясниться перед Эддом с Мэттом. В это же время зубы норвежца опять кусают чужую шею — но как и в случае со шлепками, куда чаще. Он грубо прихватывает кожу зубами, смело впиваясь и оттягивая ее, словно планируя оторвать себе кусочек, на память блять, скользит по ней губами и языком, оставляя красные засосы. С удовольствием помечает свою собственность, пока та ёрзает, дрожит и кричит, не щадя голоса. Томас чувствует, как темп растет. Его задница в полной и окончательной власти Торда, его члена и рук, и он, с радостью этим пользуясь, долбит его не только грубо, но и блядски быстро, набирая высоченную скорость, не замечая того, что весь вспотел. Болезненное удовольствие накатывает крупной волной, каждый ебучий раз, когда головка бьёт простату, заставляя как огромный разряд тока проходить по телу нижнего парня вновь и вновь. Но скорость такая высокая, что он не успевает как следует насладиться одним толчком — тут же происходит другой, тем самым затмевая кайф от предыдущего, и так по кругу. — Блядский рот! — взвыл он, подставляя под укусы уже свои плечи, дрожащие, как в мандраже, — помедленнее, с-сука, А-А-А-АРГХ! — потребовал, сжав подушку в руках, кажется, едва не порвав ее. Он адски потеет, почти задыхается от собственных воплей, а его ягодицы горят огнём от непрекращающихся шлепков. Ему нравится грубость рогатого, но не нравится такая высокая скорость. — Hold kjeft, шлюшня! — буквально рычит Ларссон ему в ухо, и Риджуэлл, пусть и не понимает его, мгновенно прекращает свои требования — осознаёт своими пропитыми похотливыми мозгами, что не получится у него сегодня покомандовать, и лучшим вариантом будет заткнуть пиздак. Все будет так, как хочет Торд. А Том с охотой ему подчинится. Он не сразу заметил, как поза вновь сменилась. Теперь он стоял в позе собачки, выпятив беззащитный зад, в то время как вся остальная, верхняя часть его корпуса переместилась на холодный пол, куда ему пришлось опереться дрожащими руками. Все тело ломит — спину, бёдра, локти, про ягодицы уж и говорить нечего, очко же буквально горит, но он соврет, если скажет, что хочет побыстрее потушить этот пожар. Нет, только раздуть его. Коммунист бьёт его по заднице, вбиваясь и вбиваясь внутрь, будто пытаясь прорваться сквозь его простату, вывернуть его кишки наизнанку своим хуем. Эта поза заводит его лишь больше предыдущих, как никогда давая в полной мере осознать ему свою властность над этой шлюхой — он сверху во всех смыслах, возвышается на кровати, в то время как тот почти полностью на полу, выпятив для него лишь задницу, демонстрируя, что она принадлежит ему. Его губа кровоточит от постоянных кусаний, и он двигается ещё быстрее. Те волны удовольствия от быстрого трения больше не перекрывают друг друга. Теперь они сливаются воедино, образуя блядски горячий разряд тока, пекучий, резкий, отдающий сладкой болью в заднице, посылающий колючие мурашки по всему телу, такие быстрые и острые, словно живые, готовые сожрать русого на ужин. Кровать не только скрипит, но и шатается под силой их страсти. Том все же сорвал голос. Каждый толчок, каждый таран простаты заставляет верещать его, как течную сучку, задница уже онемела немного от боли, но он продолжает активно подставлять ее Торду. Двигается ему навстречу, хотя в такой позе это сделать практически невозможно без труда, и вызывающе виляет ей в его руках, провоцируя и провоцируя его на лишь бОльшую грубость. Торд вновь тянет руку к голове Тома, то утыкая его лицом в пол, то напротив тяня на себя — не может определиться, что лучше показывает ему его место, и решает чередовать. Рука грубо хватает ублюдскую причёску, сжимая пряди, едва не отрывая, кажется, их от его головы, а сам Ларссон уже доходит постепенно до пика возбуждения от громких криков боли и удовольствия. Как, собственно, и его партнёр. Очередное виляние задницей довело Ларссона. Его рука вдруг отпускает волосы Риджуэлла, оставив противное щипение на его голове, и вместо этого вновь хватается за его ухо. Сжимает, абсолютно не жалея сил, и тянет к себе, расплываясь в хищной улыбке после протяжного скулежа. Он полностью его уделал, тот и не хочет больше отрицать своей беспомощности, охотно соглашаясь с тем, что главный сегодня точно не он. — Что за ludder, что за ебучая prostituert, слов на тебя больше нет, нахуй, — опять рявкает, как собака, норвежец, шлёпая по заднице Томаса так, что тот чуть не грохнулся с кровати. Пальцы, сжимающие ухо, усиливают свою хватку, едва не отрывая его, на ягодицах давно возникли отчётливые красные следы его ладоней, — нажралась и даёт мне теперь в жопу, ммм, охуенно, заебись просто~ Поняла наконец… Аргх, блять! Где ее ебучее место, да, сучка? ~ Он тянет за ухо максимально сильно и резко, едва не ломая Тому шею. Тот уже и не понимает нихуя, кроме того, какой же это блядский кайф, терзающий его тело, пробирающий его насквозь теми острыми мурашками, как миллионами крохотных кинжалов, приводящий все ближе и ближе к оргазму. Что же, чёрт возьми, сделал с ним этот алкоголь… — Я… Я p-prostituert, Торд, ДА-А-А-А-А! ~ — вопит он в знак подтверждения слов русоволосого, собравшись с силами и все же двигаясь ему навстречу, помогая себя долбить, уже сойдя с ума от этой всепоглощающей власти и силы, от этой бешеной харизмы, буквально кривящей воздух, необычного акцента и грубых собственнических движений. Ему нравится считать себя его шлюхой, кем он, собственно говоря, и стал на весь этот вечер. Кажется, это стало последней каплей. Сквозь тело Ларссона тоже вдруг проходит судорога, и он, схватившись за ягодицы Тома с громким гортанным оханьем, наконец кончает. — А-А-А-А-А-АГХ, FAEN!!! ~ HVOR BRA, КАК ОХУЕННО, ДА-А-А!!! — его язык заплетается, английские слова мешаются с норвежскими. Он достает забытое УЗИ и на волне блаженства вдруг ебашит несколько раз в окно. У Тома даже нет времени удивляться этому. Он лишь слышит из разбитого окна, очень вовремя, блять, фейерверк с улицы, охвативший тёмную комнату ярко-фиолетовыми вспышками, пока его любезно заполняет конча его любимого врага, а он с совершенно охрипшим, но таким довольным жизнью стоном кончает под себя, пачкая красное одеяло. Перед глазами звёзды, в ушах звенит — он больше ничего не соображает. Русый шлёпнул его по заднице ещё раз напоследок, не менее грубо и небрежно, чем до этого, но как-то даже лениво — кажется, жутко устал и выдохся. Выйдя из парня, что из-за огромного количества спермы в очке того вообще не принесло им никакого дискомфорта и трудностей, он молча принял на кровати лежачее положение и потянулся рукой к прикроватной тумбе. Спустя пару мгновений в комнате запахло табаком. Том тяжело закряхтел и заохал от острой боли в мышцах — спины, поясницы, ног, седалища — на которую обратил особое внимание лишь сейчас, после оргазма, когда отпустил его прилив невъебенного кайфа. С горем пополам он разогнулся и забрался обратно на кровать, обессиленно плюхаясь рядом с соседом, пытаясь прийти в себя после всего произошедшего. Слишком резко стало тихо. Даже глупо как-то немного — только что оба стонали на всю квартиру, не стесняясь ровным счётом ничего, не боясь разбить своими орами стёкла окон (которые по итогу все же разбились), а теперь молчат, как ни в чем не бывало. Фейерверк продолжал стрелять ещё некоторое время, слабо освещая все ещё темную комнату, но совсем скоро затих. Том просто лежал ничего не соображающим пьяным овощем, бессмысленно разглядывая потолок, вспоминая, как часом ранее в точности так же лежал под небом, а Торд молча курил. Обоих накрыла сладкая нега блаженства, мягкого и яркого, неторопливо их усыпляя, заставляя забыть обо всём плохом. В том числе и о том, как же они друг друга ненавидят. По крайней мере, Ларссону было удивительно плевать на присутствие Риджуэлла у себя под боком, он не горел даже желанием прогнать его из своей комнаты. Слишком было хорошо, слишком охуенно. Тем более после того, как он затянулся сигарой. — Дай мне тоже покурить, — вдруг начал Том, откашлявшись, ведь его голос совсем охрип от непрекращающихся воплей. В горле дьявольски щипало, но, конечно же, ему и поебать на это было — о каком горле может идти речь, когда он настолько хорошо кайфанул… Конечно же, он больше по спиртному, к табаку по большему счёту нейтрален. Но сейчас… Бог знает что конкретно его сподвигло, но ему страсть как захотелось самому пригубить сигару, вдохнуть и выдохнуть дым, отдавшись приятному расслабляющему чувству. Наплевав на то, что это будет его первая затяжка спустя длительное время, после которой он точно глупо раскашляется. — Ты уже скурил мою толстую сигару, обойдёшься, — отозвался Торд насмешливо, делая очередную затяжку, чувствуя, как неторопливо приливает никотин к его мозгу, расслабляя его лишь больше, поселяя приятное и мягкое сладкое тепло по всему его уставшему телу. Не мог он не поязвить — даже несмотря на внезапную гостеприимность, на то, что не прогоняет Томаса из своей кровати, в душе он всегда останется собой. Кажется, Риджуэлл ожидал отказа. Скроив недовольный еблет, в своей манере прищурив похуистично глаза, он небрежно отмахнулся. — Ну и больно нужна мне твоя хуета… — произнёс он холодно, действительно как ни в чем не бывало, вновь устремляя плывущий взгляд в потолок — сам не зная зачем. Повисла небольшая тишина. Норвежец-коммунист все так же молча покуривал, выдыхая едкий, но уже привычный ему серый густой дым, понимая, что продолжит просмотр хентая уже позже. Хватило ему сегодня этого хентая в реальности. Русоволосый тоже молчал, все ещё пялясь в потолок, то раскрытыми глазами, будто о чем-то думая бухими мозгами, от которых уже ничего почти не осталось, то напротив прикрыв их. Хотелось спать, и очень, очень сильно, пусть и на удивление терпимо, но как ни странно — ему казалось, он забыл о чем-то. Эта мысль засела глубоко в его голове, ненавязчивая, но прилипчивая и крепкая, не давая ему погрузиться наконец в царство снов. — Ты знаешь… — вдруг начал Риджуэлл задумчиво, когда наконец нашёл, чем ему почему-то страсть как хочется поделиться, — я с… Э-э-э, где-то двадцати метров и с закрытыми глазами попал фляжкой в лоб Мэтту, — похвастался он, хотя, признаться, сам не понимал, зачем парню эта информация. Ещё удивительнее было то, что он не забыл об этом случае с фляжкой и Мэттом. Получив в ответ лишь не слишком заинтересованный, но и не слишком холодный взгляд, а потом и три идеально ровных колечка из дыма, он добавил: — А ещё я лежал под небом и думал о какой-то философской хуйне. Уж зачем Ларссону эта инфа — он тем более не знал. Его язык как жил отдельной жизнью в этот момент. Но тот вдруг раскрыл глаза даже будто в неком любопытстве: — Как князь Болконский под небом Аустерлица? — Чего? — после небольшой паузы переспросил Том, непонятливо хмурясь, приподнимая тяжёлую голову, но тут же опуская ее обратно — та начала противно кружиться, — оух… Б-блять… — А, забей, — махнул рукой Торд, моментально поняв, что не шарит этот тупой алкаш за классику литературы, тем более русскую. И вновь молчание, вновь тишина. Томас зевнул, потягиваясь, не обращая даже внимания на непрошедшую боль по всему телу, отчётливо ощущая одно — он больше не может сопротивляться сну. Плевать ему на то, что он не сможет ходить невесть сколько дней, на то, как ему после произошедшего смотреть соседу в глаза, а уж тем более — на то, какое его ждёт похмелье. Сейчас его заволновало только лишь одно — сон. — Ладно, я спать, — произнёс парень лениво, вновь потянувшись, и устроился поудобнее на испачканном одеяле, обняв его фрагмент в качестве прототипа к подушке. Вечер выдался насыщенным, он заслужил отдых — он и его жопа. Но… — В моей комнате?! А не охуел ли ты? — резко вспылил спокойный на данный момент коммунист, зажимая сигару зубами, схватил соседа за плечо и грубо поднял, — иди нахуй отсюда, я хочу побыть один. И шмотьё забери. К своему же удивлению, Том не сильно рассердился таким словам. А точнее говоря — ему было все равно на них. И судя по всему — так оно было даже не только потому, что временно остудил свою ненависть к этому парню, но и потому, что та приятная апатия вернулась. Ему было до лампочки до всего, в том числе и до того, где спать, хотя, казалось бы, удивительно, учитывая его больную задницу. — О-окей… — холодно хмыкнул он, вставая с кровати. Острая боль пронзила русого как по новой, почти обжигая его поясницу и бёдра. Он тихо выругался от неприятного ощущения, но тем не менее — смог подобрать с пола трусы, штаны, футболку и худи, даже и не думая о том, что кое-кто в очередной раз пялится на его задницу, пока он наклоняется, с удовлетворением разглядывая красные отпечатки ладоней. Одежда была на его руках, Ларссон все так же безмолвно курил, судя по всему, тоже планируя лечь спать. Однако уже в дверях Риджуэлл вдруг резко обернулся, когда ему приспичило спиздануть кое-что ещё… — Я все равно… Как-нибудь обязательно трахну тебя, Торд, — пообещал он твёрдо, натягивая на лицо хитрую улыбку, мгновенно замечая, как переводит на него тот свой взгляд, кажется, даже немного удивленный. — Ага, мечтать не вредно, — отозвался он, громко хмыкая, конечно же, не придав особого значения таким словам. Но Томас оставался решительным. И даже и не думал о том, насколько же глупо звучат такие его слова — от человека, которого так отъебали, что он едва стоит на своих двух. — Знаю. Даже очень полезно~ — уверил он напоследок, облизнув губу, и, понаблюдав за лёгким раздражением на лице коммуниста, смешанной с ещё какой-то, не совсем понятной ему эмоцией, наконец покинул его комнату. Противные приливы боли пробивали все тело Тома насквозь, стоило ему сделать шаг, он весь дрожал, но все же он уверенно дошел до своей цели — долгожданного дивана. С глубочайшим, максимально изнуренным и обессиленным, но таким довольным выдохом, всё ещё не отойдя от кайфа и счастья, он плюхнулся на мягкую мебель голой задницей кверху и моментально захрапел. *** Ярмарка постепенно опустела. Оркестр продолжал играть, ёлка всё ещё горела, но больше не было слышно весёлых оживленных разговоров, а почти все палатки закрылись. Маленькие дети не снували туда-сюда, не ловили снежинки языками, пусть снегопад и продолжал идти. Все приобретало сонный, спокойный вид, будто бы настраивая на отдых после долгого весёлого гуляния. И никто не видел, никто и подумать не мог, что происходит рядом с одной из этих глухих заснеженных палаток, в самом темном и тихом месте ярмарки, вдали от бодрого оркестра. Два парня, шатен и рыжий, сидели прямо на холодном снегу и просто целовались. А точнее — Эдд сидел на снегу, кажется, совсем не беспокоясь за свои почки, а Мэтт расселся на его коленях, вальяжно, как на троне. Эдвард все так же был более-менее трезв, но не помнил ничего от слова совсем. Все размыто, все как в тумане. Не понимал, каким образом они дошли до такого, и пребывал, мягко выражаясь, в охуе. Почему Мэттью сидит на его коленях, держа его за щеки и целуя — так страстно и жарко, будто они женаты пять лет? Его глаза слепо и почти ошарашенно таращились в никуда, но тем не менее, сам не понимая, что им движет, он отвечал охотно на поцелуй, придерживая парня за талию — оказывается, тот очень приятно целуется. И ему… Почему-то даже поебать как-то было на то, что это его друг. А хотя, что-то Голд все же помнит… В конкурсе по поеданию яблок в карамели он выиграл — конечно же, никто кроме него больше не может поглотить такое количество сладкого. Они хотели пойти домой, ведь он обожрался и едва переставлял ноги, но Харгривз твёрдо отказался — из-за одного алкаша, что заебал его своими шутками над его ориентацией и интеллектом. Поэтому они решили ещё немного походить по ярмарке, выпить чтобы не мёрзнуть, а тем самым заодно и отпраздновать победу. Кто бы мог подумать, что Мэтт вдруг нажрётся не хуже Тома — Эдд сам и не заметил, как допустил такое. В начале была стадия веселья — рыжеволосый упал в сугроб, заодно утянув за собой и друга, забавы ради насыпал снега ему под куртку и безжалостно его щекотал, пока тот сходил с ума и умолял его остановиться — смеяться в истерике после ебучих яблок ему было немного дискомфортно. Затем, кажется, они ещё выпили, решив что ничего страшного не будет. Потом он потерял зеркало, очень сильно расстроившись и начав плакать, уткнувшись шатену в сиськи лицом, пока тот не предположил, что то, быть может, лежит у него в кармане (так оно и оказалось). После этого они опять выпили, на этот раз чтобы успокоиться. Потом нарцисс уже по-настоящему потерял свои пушистые наушники, начав неприятно истерить, что аж появилось желание вмазать ему, обшарив абсолютно всю ярмарку в их поисках, найдя их по итогу в том сугробе, где он щекотал Эдда. А затем Мэтт посчитал необходимым подраться с Майком, чтобы знал, у кого круче причёска и подбородок, и набил и расцарапал ему лицо в кровь. Пришлось увести его оттуда силой. А потом… Они купили и запустили огромный фейерверк. Тот не сразу запустился и Мэтт сунул туда свой любопытный нос, намереваясь выяснить, что не так, совсем не беспокоясь в таком состоянии за свои глаза и прекрасное лицо. Но Эдд вовремя схватил его в охапку и поскорее отстранил от фейерверка, начавшего стрелять дивными фиолетовыми огнями — так громко, так ярко, что, казалось бы, слышно и видно его стало даже из окна их дома. А дальше… А что было дальше? Моментально после этого они то ли поскользнулись, то ли просто запнулись где-то, но по итогу приземлились сюда и… А почему им вдруг вздумалось начать целоваться — он точно не вспомнит. И, вероятнее всего — никогда и не найдёт этому адекватное объяснение. Ни первому, ни второму не было известно, сколько это продолжается — сколько времени они уже сидят на снегу, под холодным колючим снегопадом, и целуются сами не понимая зачем. Но одно можно было сказать точно — даже несмотря на минусовую температуру, на снежинки, засыпавшие обоих с ног до головы, шатену как никогда было спокойно и уютно. Пусть он и не особо понимал, что происходит, точнее, почему и как, но все же с уверенностью отдал себя этому моменту и просто им наслаждался. — У тебя очень сладенькие губы~ — с искрящим кокетством, нежным сладким флиртом, коим может обладать только лишь его высокий пидорский голос, произнёс Мэтт, отстранившись. С ласковой пьяной улыбкой он оставил одну руку на щеке Эдда, легонько его потискивая, как хомячка, а вторую переместил на его плечо. Парень глупо и неловко улыбнулся, не имея абсолютно никакого понятия, как он ещё должен на это реагировать. Он по-прежнему пребывал в охуе, только уже не в таком сильном, как до этого — смирился с ситуацией, как бы она его ни удивляла. — Ну, понятно дело, я же сожрал одиннадцать яблок в карамели, — напомнил он, почесывая голову сквозь шапку, и как нельзя кстати громко и неприятно икнул — сладкие яблочки давали о себе знать, — б… Б-блять, ой, прости… — сгорая от стыда, поспешно извинился он и прикрыл рот рукой, понимая, что парня точно выбесит такое некультурное поведение. Но Мэтт лишь захохотал, весело и заливисто, уткнувшись носом в шею Эдда, конечно же, не замечая того дичайшего удивления и непонимания в его взгляде. Тот опять глупо улыбнулся, немного смущаясь, пока чувствовал на шее лёгкий поток его теплого дыхания. — Мэтт, пойдем домой? — предложил он, делая глоток из стоящей под боком банки колы, почти пустой, — Том, скорее всего, уже давно уснул бухой, а мне страшно за мои почки. А ещё… Я хочу прилечь, — признался Эдд, в чьем животе опять же как нельзя кстати заурчало, напоминая ему лишний раз о том, что он обожрался. Нарцисс принял вдруг будто бы задумчивый вид, даже отводя взгляд в сторону и поднося руку к подбородку. После чего достал зеркало, все ещё не нарадуясь тому, что не потерял его, и уставился с тупой улыбкой на своё отражение. — А что мы там будем делать? — поинтересовался он ровно, прожигая взглядом пару небольших синяков под губой и у носа и тонкую царапину на щеке, оставленных там Майком в ходе драки, из которой он все равно вышел победителем. И предположил совсем непринужденно, вспомнив издёвку Тома, которая вдруг начала казаться ему достаточно забавной: — «а-та-та»? Голд нихуя сперва не понял, что он имел в виду, лишь отпивая ещё колы. Но чуть не подавился, тоже резко вспомнив, в каком контексте это было сказано. — Ч-что??? — только и смог спросить он, аж тараща глаза, охуев с этого внезапного сексуального домогательства, пусть и скрытого. Щёки Эдда стали красными, и даже не от мороза. Нет, он правда не был пьяным, даже если и выпил, то прекрасно с собой совладал — его мысли не путались, он не творил и не говорил всякую хуйню. Но… Черт возьми, кажется, только сейчас он начал понимать, насколько же этот поцелуй, жаркий и пьяный, такой решительный, пусть и не снёс ему ещё крышу, но уже начинает медленно сносить. Сводит с ума похлеще той щекотки. Он вовсе не против сделать «а-та-та» с этой стройной задницей на своих коленях. Тем более после того, как рыжий сам намекнул ему на это. Но, к его же удивлению… Мэтт вдруг снова заржал — глупо и визгливо. — А-ха-ха-а-а, я… Я пошутил! — сообщил он, едва не заикаясь от смеха, будто ничего веселее и смешнее в жизни не шутил, — видел бы… А-хах… Видел бы ты с… сейчас свой еблет!.. А-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-А-А! Эдд вздрогнул и раскраснелся сильнее, не обратив даже внимания на новое урчание в животе, лишь посматривая на друга с раздражением. Теперь его накрыло невыносимое смущение — он не мог понять, как ему в голову вообще могло прийти… Такое. — Да иди ты! — рявкнул он скорее нервно, чем зло, и хотел было машинально добавить «нахуй», но почему-то вовремя передумал. Схватив ржущего Мэтта за талию, Эдд даже немного грубовато столкнул его с себя, заставив его больно упасть на спину, но тот продолжал смеяться во весь голос. Вновь шатен неловко улыбнулся, на этот раз точно не зная, зачем и почему, наблюдая, как нарцисс высовывает язык и ловит им падающие снежинки. Определённо, год кончался весьма необычно.