дублёнка

      Он не ел уже несколько дней и едва ли спал последние полгода. Накопившаяся усталость давала о себе знать едва он пересекал порог тёплых ночлежек — лис валился с ног, не находя сил даже поужинать и умыться. Грязные волосы сбились в колтуны, мех потерял свой блеск, а роскошные одежды покрылись слоем грязи и дорожной пыли — ничего в нём не оставалось от былого аристократа, и явись он в таком виде в родительский дом, его бы непременно погнали прочь. И это, пожалуй, было бы справедливо: некогда готовый часами красоваться перед зеркалом, сейчас лис избегал любых отражений — ему и самому было мерзко на себя смотреть.       Но сейчас это не имело никакого значения. Горный воздух, смешиваясь с сладкими запахами крови и пороха, заполнял лёгкие, заставляя сердце биться чаще. Он позабыл о всех своих невзгодах. Он победил.       Она убегала рваным зигзагом — может инстинктивно, а может, намеренно, по методичкам, — но едва ли её это спасло. Лис был научен, выдрессирован даже. Сосредоточен так, что аж в ушах звенело — точный выстрел пришёлся ей в левую ногу и до сих пор отдавался эхом в сознании.       Вот она падает на сухую траву, и лис не спеша настигает добычу, не разрешает себе торопиться. Холодный ствол касается её лба, и крольчиха в ужасе зажмуривается, переставая дышать.       Спустя мгновение, показавшееся вечностью, раздаётся щелчок. Сердце пропускает удар, но давление винтовки вдруг ослабевает. В слепом страхе Мэтт даже не заметила, что лис не перезаряжался. От того ещё страшнее: нет, не пристрелит, разорвёт её плоть на части наживую!.. Она падает на бок, сворачивается в тугой клубок, закрывая локтями живот, а ладонями - лицо, будто бы это может ей помочь от острых зубов. Но тот даже не прикасается к ней.       — Touché, — наконец, заключает лис.       — ... Ты не убьёшь меня? — она едва находит в себе смелости прошептать эти слова, выглядывая из под ладоней большими голубыми глазами.       — О, нет... Это было бы слишком просто. Жизнь расправится с тобой с большей жестокостью, чем это сделал бы я. Я на такое не способен, — ответил он, слегка помедлив, будто бы и сам не был уверен в своём ответе.       — Разве ты не собирался меня съесть? — сердце немного успокаивается, возвращается боль. Лапа горит адским пламенем, и она не осмеливается посмотреть вниз. Её взгляд устремлён в глаза хищника, и больше не требуется слов, чтобы разгадать, что тот имел в виду:       если передумаю, я найду тебя.       я уже нашёл тебя однажды.       ты никогда не будешь в безопасности.       — Я лучше распухну с голоду, чем прикоснусь к гнилому мясу, — лис едва ли лукавил. От мысли о такой трапезе к горлу подкатывал комок, хотя животное внутри него рвало и метало, сходило с ума от запаха крови, заполняя зубастую пасть слюной. Но он больше, чем животное, верно?       В конце концов, он вдоволь насытился чужим страхом. Он насытился погоней. Всё остальное — желание набить себе брюхо — пошлости, непотреба. Он выше этого. На былую ярость не осталось боле сил — он мог лишь с презрением смотреть на трясущееся перед ним тело.       Кочующие племена зверей севера, из тех далеких мест, откуда он был родом, сохраняли древние традиции. У них считалось, что кроличья лапка приносит удачу. И многие, в действительности, таскали на поясе чью-то отрубленную конечность! Впрочем, носили они также и шкуры прочих поверженных врагов — чей-то лисий воротник, болтающийся на чужой шее, Аргос запомнил надолго. И вот, в момент, когда он вспомнил о страшных гостях с севера, он испугался не их — он испугался самого себя. Ведь ему в голову совсем недавно сгоряча закрадывалась та же шальная мысль — отрубить бы эту сладенькую лапку, да таскать с собой, как трофей. Снять шкуру, обезглавить, повесить над камином... Но разве может эта лапка принести удачу? Дрянная крольчиха несёт за собой только разрушения, куда бы ни направилась. Она не смогла совладать даже со своей собственной жизнью — добровольно отказалась от всего, что имела, и ради чего? Ради бесславной смерти на холме. Честная плата за свою глупость. Нет, не позволит он ползти памяти о ней, не возьмёт с неё ничего. Она сгинет в забытье. Так будет правильно.       — Спасибо, — тихо выдыхает крольчиха, но лисья морда вновь искажается в оскале.       — Избавь меня от своей благодарности. Я буду молиться, чтобы ты почувствовала хотя бы толику той боли, что испытала она. Я буду молиться, чтобы ты сдохла в огне. Чтобы жар слизал плоть с твоих костей раньше, чем ты наглотаешься дыма. Чтобы тебе было так же страшно, как ей, — он едва ли процеживал слова сквозь зубы, — за такое не благодарят.       Какое-то время они пребывают в тишине, тяжело дыша. Стало ясно: разговор зашёл в тупик. История неумолимо близилась к завершению, хотели они того, или нет. Сбросить этот груз со своих плеч было великим облегчением, но вдохнуть полной грудью мешало другое чувство, куда более древнее и глубокое — страх. Страх перед концом, перед неизвестным. Как хотелось оттянуть этот момент! Но что она может сказать? Не искупить её вины всем золотом мира, ни одно слово её не будет иметь вес.       Лис снимает с себя потрепанный, когда-то горячо любимый бордовый мундир и швыряет в крольчиху, заставляя её дернуться. Хотелось поскорее избавиться от этой ветоши. Раз и навсегда.       — Возьми. Ночь сегодня будет холодная, — он косит на неё глаз, задирая острый нос.       Аргос напоследок окидывает взглядом окропленную кровью траву, и в голове проскакивает жестокая, но искренняя мысль: возможно, предсмертная агония настигнет ее раньше, чем зажгутся звезды на небе. Но его здесь уже не будет. Этих двух потерянных, разбитых животных, стоящих по противоположные стороны пищевой цепи всё-таки кое-что объединяло: им обоим хотелось хоть на секунду представить, что завтра всё будет как раньше — настанет новый день, и они вернутся в свои уютные дома. С первым лучом солнца срастётся раздробленное сухожилие, позволит вновь скакать по зелёному лугу. Соберётся из осколков разбитое хищное сердце, милая его муза вновь будет мести половицы пышным чернявым хвостом. Потянется праздная жизнь как прежде — завтраки, обеды, променады, супружеские ночи. Да, каждый в глубине души надеялся, что вся эта игра была лишь кошмарным сном. Но не найти на свете ещё одну такую же милую лисицу, не сверстать того же дома, что был сожжён, ведь деревья для него давно уже были спилены, сколочены и обращены в золу. Не выдрать из памяти ни портрета его красавицы, ни скорбного дня её потери, ни бесчисленных дней погони за убийцей. Но не выдрать будет и дня его победы. О, как гордился бы им отец! Как отчаянно она боролась за жизнь, как рьяно путала следы! И всё-таки он её настиг. Чувство, несравнимое ни с чем.       — Мэттью, — лис оборачивается в последний раз,       — Матильда Холл, — он замечает, как тяжело той становится держать голову – уж очень хотелось отдохнуть, прилечь,       — Ты слышишь меня? Это была славная охота.