Следуй за Воронами

      Юна очнулась резко, как после хорошего удара: дёрнулась, глотнула воздуха полные лёгкие и закричала вновь от боли, которая острой стрелой пронзила тело. Вспомнилось абсолютно всё, весь обряд, танец внутри круга и нападение Рюджин и Чонхи. Именно поэтому болел бок, болела ключица, всё было перемотана пропитавшимися кровью тряпками и имело не особо хороший запах, будто бы машинное масло смешали с вином. С Юнги станется — он не врач, лекарств у них нет и никогда не было, потому выживали как могли, да и в принципе особо ни в чём не нуждались. И самое ужасное, что Юна нуждалась в помощи настолько явно, насколько могла нуждаться, а никто не собирался даже должным образом обрабатывать её раны. А ещё руки, тонкие нежные руки удерживали кандалы, вмонтированные в стену — как только Юнги, или кто-то другой, только успел это сделать?       Она помнила момент удара ножом так, будто он произошёл только что, и дрожала от холода в вонючем и сыром подвале, где не было ни единого источника света, ни одного человека, кроме неё самой. Захотелось сжаться, да когда мышцы сократились, стало болеть абсолютно всё тело. Предательство отдавалось где-то под левой грудью и разжигалось пламенем в животе, и всем будет всё равно, что с ней случилось. Родители не узнают. Рюджин не бросится просить прощения. Тэхён не сможет ничем помочь.       Их связывало немного: несколько недель счастья, как они поняли, что идеально подходят друг другу, они как пазлы, которые встают в идеальную картинку, если находятся рядом. Они понимают с полуслова, руки соединены, а сердца бьются рядом, настолько близко, насколько в принципе возможно. Юна впервые встречала такого человека: ни в школе, ни когда она была младше, таких людей в её окружении не было, и то, что она встретила Тэхёна, потерянного, но такого любимого и заботливого, стоило всех лет жизни в позоре и без мужского внимания, которое ей нравилось. Мэттью не в счёт — он придурок, который может только насиловать, ненадёжный человек, готовый на что угодно ради того, чтобы Рюджин ему отсосала. И Юне он не нравился абсолютно.       Не может нравиться человек, который однажды зашёл слишком далеко — поступил против воли другого человека и изнасиловал, лишая части себя, части души и чистоты.       Но, к сожалению, было уже поздно думать о любви и о чём-то подобном: Тэхён был неизвестно где, а ещё нервная дрожь проходилась по локтям и плечам, стоило лишь подумать о том, что Мин Юнги рядом и сделает всё, чтобы Юна страдала. Она грязная предательница. Она не заслуживает прощения и снисхождения. Она заслуживает лишь того, чтобы её саму избили и страшно изнасиловали, приставив ружьё к голове.       — Так-так-так, — раздался голос, скрипнул ключ, открылась дверь, но у Шин-младшей уже не было моральных сил даже пошевелиться и поднять голову. Ей было, кажется, всё равно, она хотела уже как можно скорее умереть и не мучиться. Но Юнги продлит её мучения настолько, насколько сможет, потому что он не способен на жалость, не способен на помилование. Он грязный моральный урод, который скачет лишь перед педовкой-Йеджи, которая настолько же помешалась умом, насколько он. — И кто у нас тут? Юна? Хасси? Сто имён одного человека. А что за этим именем прячется?       А за этим именем прячется предательница, которая решила убежать из места, которое чутко охраняется Мином Юнги.       — Юна-Юна, а ведь я думал, что в тебе есть нечто хорошее, нечто, что заставит тебя остановиться и вспомнить, с кем тебе было хорошо, — Юнги включил свет в подвале, и глазам Юны открылась ужасающая картина: на полу, на стенах всё было в брызгах крови. И девушка не сомневалась — половина, ну или же добрая часть принадлежала ей самой. — Ну и что молчишь? Нечего сказать?       Тряпку, чем-то пропитанную, буквально сорвали с раны, и Юнги грубыми пальцами схватил края раны, то ли пытаясь их расширить, то ли, наоборот, сузить — Шин так и не поняла, потому что любое действие мужчины причиняло боль, любое его прикосновение прошибало током в сто двадцать вольт. Девушка ахнула, грудь немного всколыхнулась, а Мин обжёг её таким взглядом, будто бы она была куском мяса, который сейчас будут жарить на открытом огне.       — Думаешь, никто не слышал, о чём вы там с Тэхёном вечно шептались? — руки покинули тело девушки, и она смогла вздохнуть спокойно. — Тут стены из картона и полы из тонких досок, а вы ещё никогда люк не закрывали. Вас слышали все. Даже самый тихий шёпот. Вы сдали сами себя с потрохами.       — Где Тэхён? — силы остались только на то, чтобы задать один-единственный вопрос, и то не по поводу своей судьбы, будущего. Юна хотела знать, что происходит с Тэхёном, как он себя чувствует и где находится, потому что она боялась, что Юнги пристрелил его, как дворовую собаку. Или медведя, который перешёл ему дорогу.       — Там, где ему и положено быть — на улице, рядом с остальными девушками. Они проводят небольшой обряд. Готовят его к смерти, — Шин вздрогнула от этих слов, произнесённых прямо в губы, и отвернулась от мужчины. — Не бойся, они его не соблазняют. Ты его уже достаточно испила. Сначала девочки потанцуют вокруг него, а потом я решу, что с ним делать. Но пока мне надо узнать, насколько тонка у тебя кишка, милая. Насколько сильно ты испугаешься. Насколько громко ты кричишь. Ты хороша, Юна. Просто выбрала не ту сторону.       — Я всё время выбирала вашу.       — Ты пошла против Бога, Юна. Ты пошла против меня. А знаешь, что делают черти с отступниками? Они варят их в котлах ада докрасна, до костей, а потом собирают человека по кусочкам и снова варят. И так без конца. Ты хочешь, чтобы и с тобой было так же? Ты хочешь заживо гореть всю оставшуюся вечность?       Юну мелко затрясло; она пыталась держать себя в руках, не трястись, но ничего не получалось, ведь каждое слово Юнги, предводителя с тёмными глазами, лидера, который чётко знал, чего хотел, было подобно гвоздю, забивающему крышку гроба. И Шин не сомневалась, что этот гроб из сосны он опустит в дебрях песков или же оставит прямо тут, в подвале — с него станется. Юна и так жила во тьме, и так боль преследовала её постоянно, а сейчас крохотную надежду на спасение отобрали, стёрли в порошок и заставили этот самый порошок занюхнуть обеими ноздрями. Она кричала, но её не слышали, плакала, но никто не видел слёз, убивали, но все видели, что она жива.       Но внутри Шин Юна точно сегодня умрёт.       — Кто нас услышал? — тихо прошелестел её голос, закрался прямо в ухо Юнги и отдался наслаждением где-то в груди. Как же ему нравилось приносить людям страдания. — Кто передал, что мы хотим сбежать?       — Рюджин.       Даже тут сестра решила, что Юне чрезвычайно хорошо живётся, и сделала так, что родня уж точно отречётся от неё. И Юна готова была это сделать прямо сейчас, без разбора, потому что такое поведение сестры выходит за рамки, её предательство подобно ножу, который забрался в самое сердце, и нет абсолютно никакой возможности его вытащить. Да и если вытащишь — умрёшь быстрее, потому что кровью польётся, как из пробитой бочки вина в погребе.       — Не вини её, она просто предана мне. И просто хочет продолжать жить с Чимином рядом. Но ты не унывай, Юна. Не ты умрёшь сегодня. Я как раз думаю взять вас всех на охоту на оленей. Завалим парочку — будет вкусное мясо, а ещё незабываемые воспоминания. Ну что, согласишься помочь мне с охотой?       Юнги пытался выудить из Юны хоть какие-то эмоции, кроме боли и ненависти, но она всё так же продолжала держать рот закрытым. Ей будто бы не было чего сказать, она будто бы старалась замкнуться в себе, чтобы мужчина напротив никак не мог пробраться в её сердце и оборвать там все жилы. Было больно. До одури больно. Хотелось кричать громче всех. Но Юна держала рот на замке и мечтала, чтобы его зашили нитями из китового уса.       — Ладно, раз уж молчишь, значит, действительно хочешь на охоту. Поймаем оленя, разделаем его, выпотрошим, а потом продадим часть, а другую часть съедим. Хорошая идея, не так ли?       — Ты сдохнешь в муках сам, — внезапно заговорила Юна, посмотрев прямо в глаза Юнги, который немного сжал рану на боку. Боли не чувствовалось — адреналин принял весь удар на себя. — Сдохнет в муках вся твоя семья. И это тебя черти будут варить в адских котлах, а не тебя, потому что ты убил Бога и встал на его место. Кто ты такой вообще? Обычный охотник из Аляски. Ты должен был умереть при первой же встрече в одиночку с медведем, а не мучить землю своей поступью. Ты отвратителен, ты гниль и плесень этого мира.       — Но и ты не бытовая химия, чтобы самостоятельно от меня избавиться, — адреналин отступил, и Юнги воспользовался этим, всаживая палец глубоко в рану. Шин захлебнулась от крика: она ощутила, как мужчина надорвал ей кожу, как тронул сосуды, как будто бы коснулся нервов, и забилась в своих путах, плача. — И я не позволю такой отступнической швали, как тебе, что-то говорить про меня. Ты забываешь — ты находишься в подвале, прикованная к стене, это тебя сдала родная сестра. Это тебя здесь не хотят видеть, Шин Юна.       — Почему же ты тогда просто не можешь меня отпустить? — горячие слёзы потекли по грязному лицу, и девушка ощутила нечто сродни облегчению, когда Юнги вынул окровавленный палец из раны и отошёл, вытирая руки о ткань.       — Ты слишком много знаешь, Юна, и слишком много можешь рассказать. Как и Ви. Весь такой из себя невинный. Но вы оба те ещё ублюдки, нашли друг друга и спелись. Ничего, то, что мы вас разъединили, это хорошо. Ужаснее было бы, если бы вы остались вместе. Кто бы знал, до чего вы договорились бы, потому я придумал, как заставить вас не говорить.       — Как?       Ответ на вопрос уже крылся в мозолистых, пропахших сигаретами и соками Йеджи пальцах Юнги. Он раскрыл ладонь, и в ней оказалась катушка с грубыми толстыми чёрными нитками и иголка, которая явно пробьёт даже джинсовую ткань. Внутри Юны всё сжалось, потому что она сама совсем недавно думала о том, что хочется зашить рот, и сейчас Мин явно сделает это.       Зашьёт ей рот, чтобы она ничего не говорила.       Или же веки, чтобы она ничего не видела.       — Не говорю зла, не вижу зла, не слышу зла. Ты будешь той обезьянкой, которая зла не говорит. Зло — это плохо. Зло мы должны искоренять. Я есть добро. Я есть милосердие.       Порой милосердие такое — с толстой иглой и чёрным мотком ниток, которые готовы не рану колотую заштопать, а зашить рот, который говорит слишком много «не тех» слов.       — Для тебя все люди — это обезьяны, которых хочется искалечить, — Юну схватили за подбородок, потому что Юнги уже вдел нитку в иголку. — Но ты-то сам чем лучше?       — Я выше всех вас на целую голову, в то время как вы, шавки, можете только тявкать — я действую.       Юна закричала, когда игла без анестезии и должной обработки вошла прямо в нижнюю губу, разрывая кожу. Полилась кровь, затекающая прямо в рот, а затем стекающая по подбородку и алыми каплями опадающая на белоснежное платье, вымазанное до этого в траве и грязи. Юна пыталась деть себя хоть куда-нибудь от острой боли, перемежающейся с агонией, пыталась вертеть головой, но даже нить не разрывалась. Юнги ударил её под дых — из раны на боку вновь проступила кровь, девушка согнулась, а потом заплакала.       — Придётся пойти на мои условия, чтобы обучить тебя хорошему поведению и взять с собой на охоту, — Юнги вновь жёстко обхватил девушку за подбородок и заглянул прямо в застеленные слёзной пеленой глаза. — Потому что, если ты сейчас будешь кричать и сопротивляться, жертвенным оленем будешь ты сама.       Мин Юнги чётко спланировал охоту. Мин Юнги знал, чья кровь сегодня смешается с кровью оленя и кто падёт рядом с ним.       Ровно пятнадцать стежков и две окровавленных руки вместе с пролитым литром слёз и кровью на подбородке. Ровно полчаса страдания и боли, по истечении которых Юна вздрагивала, а Юнги любовался ею, как распятой на кресте неверующей. Она в его глазах и была такой: сначала с удовольствием приняла нового Бога, а потом сбросила его с пьедестала, решив, что она умнее него. Нет людей умнее, чем Мин Юнги. Нет людей изворотливее, чем он. Есть только откровенно глупые и те, которые приспосабливаются. Юна относилась к первым.       — А теперь мы с тобой выйдем на охоту.       Солнце было в зените, когда Юнги связал верёвкой запястья Юны и вышел вместе с ней на улицу. Ей не дали переодеться — всё в том же платье, в грязном, порванном и окровавленном, под которым даже белья не было, она стояла босой на траве, а на неё взирали с нечитаемыми выражениями лиц другие последователи Юнги. Те, кто последовали за Чёрным вороном, зная, что он несёт лишь смерть. И только Лия внутренне содрогалась от страха, потому что образ Юны, образ весёлой, хорошей девушки сейчас раскрошился, как будто по плохо залитой статуе ударили кувалдой. Чхве было страшно — на месте этой девушки могла оказаться абсолютно каждая.       Отныне Юна будет молчать.       — Пойдёмте вглубь нашего участка. Олень уже пойман — осталось только выстрелить.       Чимин с какой-то любовью подал Юнги его ружьё, улыбнулся и указал Юне направление, по которому она должна идти. Всё выглядело как тщательно отрепетированный спектакль, где девушке отходила главная роль, роль агнца, которого принесут в жертву огненному богу. Рюджин, подлая сестра, водрузила прямо на голову младшей венок из крупных лилий, которые она собрала в саду. Тяжёлый аромат цветов окутал всех, стал душить Юну, и она ощутила всю прелесть отсутствия выбора, что делать, когда хочется опустить уголки губ, но не получилось, не смогла, а ещё боль прорезала всё лицо. Отныне не будет Шин показывать эмоции, не будет даже думать о том, чтобы сбежать.       Если её, конечно же, не убьют сегодня.       Олень лежал на земле, привязанный к забору, — от его шеи шла верёвка к крепкой рейке; бедное животное смотрело со страхом на людей, которые подошли к нему непозволительно близко. И тогда Юна похолодела, потому что прямо в ногах оленя, который пугливо озирался, не зная, сможет ли вскочить и убежать, при этом не сломав шею, лежал Тэхён. Мужчина дышал судорожно, смотрел на своих мучителей так же, как бедное животное у забора, и не мог даже пошевельнуться: его руки, лицо, торс — всё было в крови, казалось, одна из рук была сломана, и Юна дёрнулась, чтобы броситься к возлюбленному, но потом остановилась. Ей в поясницу точно упирался ствол ружья.       — Ты окажешь самой себе замечательную услугу, если не будешь совершать резких движений. Но я дам тебе шанс поохотиться, Юна. Докажи, что ты чиста и невинна в своих помыслах. Докажи, что ты преданна если не мне, то кому-то другому из тех, кто тебя окружает. Докажи, что ты не грязная тварь, которая только и думает, что о собственной наживе, о чём-то своём и мужике, который не стоит тебя. Докажи, что ты можешь застрелить животное. Оленя. Не этого, человеческого рода, а настоящего. Который смотрит на тебя, как монах, которому в горах дают воду. Но ты его убьёшь. Ты станешь причиной смерти животного, которое тебе ничего не сделало.       Оленя этим утром, после того как Юна оказалась в подвале, поймал в лесу Нам Джун, который почему-то оказался быстрее, чем реакция Чимина, когда ему сказано бежать и убивать. Они не убили зверя, вместе притащили его к Юнги и предложили идею охоты, а у Мина возникла идея многим лучше той, что озвучили мужчины.       «Его застрелит Юна», — и после этих слов оленя привязали к забору и сломали одну из быстрых ног. Даже сейчас Шин видела, трясясь, когда брала в руки ружьё, что из ноги выпирает кость, а вся шерсть забрызгана кровью. Все стали нелюдями, как только познакомились с Юнги, и сломать ногу оленю — это самое меньшее из зол, что они могли сделать.       Юна не умела стрелять и никогда в жизни не брала в руки оружия. Она не умела правильно держать ружьё, и её пальцы дрожали настолько сильно, что дуло уходило от головы оленя к голове Тэхёна. Тот уже не боялся смерти — как только Чимин поиздевался над ним, изрезав руки, ударив по лицу так, что разбил нос, Ким понял, что не выберется и останется лежать тут, на поляне, покрытой серой травой. Юнги пока что поправлял руки Юны, пока что ухмылялся над её реакцией и закатывал глаза, говоря, что ей нужна лишь капля смелости — и тогда олень будет убит.       — Это всего лишь мясо, которое ты потом с аппетитом съешь. Ну же. Я покажу тебе, как освежевать оленя и как правильно его приготовить. И давай на счёт три, Юна. Раз, два…       Раздался выстрел — голову животного откинуло к забору, на его шее зияла рана, а кровь окропила Тэхёна, который был настолько ослаблен от избиений, что даже не пошевелился. Он видел слёзы на лице Юны, её зашитый рот и не смог бы её винить, если бы заместо оленя она бы пристрелила его самого. Да, Шин будет мучиться до конца жизни, да, однажды наступит момент, когда она самой себе выстрелит в висок, воссоединяясь в аду с возлюбленным, но весь ад стоил повторных объятий Ви, его поцелуев и смущённых признаний в любви. Даже если Юнги сейчас вынесет обоим мозг, жалеть будет точно уж не о чем.       — Тэхён, — глаза метнулись на лидера, и Юнги ухмыльнулся: беспомощный, распластанный на трупе оленя молодой человек для него выглядел чересчур забавно, и не хотелось, чтобы кто-либо пропускал это зрелище, — у тебя есть выбор. Ты можешь попросить свою девушку убить тебя, — Юна похолодела и сжала в руках ружьё, и в голове судорожно заметалась мысль: «Надо стрелять в самого Юнги, пока он ничего не понял», но руки не поднимались — Шин ослабла после того, как выстрелила в бедного оленя. — Или же ты можешь попытаться сбежать. Я выстрелю в тебя ровно через пятнадцать секунд, как ты убежишь. Догонит пуля — ты труп, не догонит — ты свободный человек. В ружье осталась лишь одна пуля. Что выберешь?       И как бы Юна сильно ни любила Тэхёна, как бы тот сильно ни любил Шин, они оба понимали, что проще выбрать свободу, чем смерть. Но не является ли смерть свободой?       — Я выбираю бежать, — слабо отозвался парень, не особо понимая, как сбежит от опытного охотника, у которого глаз нацелен стрелять именно в те места, которые приведут к смерти.       — Так беги, Ким Тэхён.       Тэхён снова бежал, но на этот раз не от картеля, а от Юнги, от Юны в венке с красными воспалёнными глазами и зашитым ртом. Он бежал, разрывая лёгкие криком «На помощь!» и отсчитывал секунды до собственной гибели, потому что понимал — не убежит далеко по прямой. Дурак, надо было петлять, как заяц, а Юнги уже расположил на плече ружьё и прицелился, громко произнося оставшиеся до выстрела секунды.       — Одна.       И в этот момент Юна бросилась на Юнги сзади, но выстрел был совершён и пуля метко попала прямо в позвоночник, заставив Тэхёна сдавленно вскрикнуть и упасть на землю. В это же время Мин развернулся и со всего маху ударил девушку прикладом по голове, но она, с бешено бьющимся сердцем, на адреналине, побежала прямо к Тэхёну, который был еле-еле живым и будто бы дожидался тёплых рук своей девушки. Нити разорвались из-за громкого крика и искажённого от боли рта, порвалась кожа, обвисая лохмотьями, вновь полилась кровь, но Юне было всё равно. Она упала на колени рядом с Ви и обхватила его лицо руками, захлёбываясь в плаче, хотя казалось, что слёз совершенно не осталось.       — Я отомщу за тебя, — прошептала девушка, в то время как к ней наперевес с ружьём шёл бодрым шагом Юнги. — Я его убью. Я убью Юнги.       — Постарайся жить. А я встречу тебя в Раю, и мы проведём там, свободные, остаток вечности, — улыбнулся Ким, слегка огладил руку девушки и прикрыл глаза — не хотел в последние мгновения своей жизни видеть слёзы Юны.       А та всё кричала и плакала до того момента, как Юнги ни замахнулся и ни ударил девушку вновь прикладом по голове. Белые лепестки лилия осыпались на жёсткую подстилку из серой травы, и сама Юна закрыла глаза, полные застывших, как жизнь возлюбленного, слёз.